Малик пополз было вперед, но неизвестная рука пихнула его обратно, и гортань наполнилась кровью, смешанной с песком. Теперь он корчился в грязи, пытаясь приподняться хотя бы на четвереньки. Надо вставать. Ради Нади. Он предпринял новую попытку, но куда там – на сей раз людская масса просто прокатилась по нему катком. Каждый сантиметр тела пронзила невыносимая боль, но ведь Надя там… – Вставай! Рядом на корточки присела девушка с яркими, янтарного цвета глазами и протянула ему руку. В расплывающемся перед взором хаосе лишь ее фигура каким-то чудом сохраняла четкие очертания. Малик не сопротивлялся, и незнакомка помогла ему вновь принять вертикальное положение. Дальше – еще удивительней: рука об руку, они ухитрились просочиться сквозь оцепление и через пару минут нырнули в темный дверной проем уже в нескольких улицах от злополучной площади. Стоило девушке выпустить Маликову руку, как он сразу рухнул на пыльный пол. Грудь по-прежнему сводила ломота, дышал он отрывисто и тяжко, мир вокруг то вплывал в поле зрения, то вновь исчезал куда-то. – Как ты? – спросила девушка и протянула к Малику руку. Тот резко отпрянул. «Надо дышать, – пульсировало где-то на периферии сознания. – Вернись на землю. Ощути момент». Юноша открыл глаза и заставил себя оглядеться по сторонам. Он находился в доме, явно давно покинутом, брошенном на произвол безжалостного времени. Трещины прорезали все стены, мебель, в беспорядке сваленная на полу, указывала на то, что это жилище претерпело на своем веку не одну облаву, подобную сегодняшней. Темного народца нигде видно не было – судя по всему, его тоже распугала суматоха в городе. Девушка все еще стояла рядом на коленях. В ее облике Малик ощущал что-то настолько пронзительно знакомое, что его оторопь взяла. На плечах – простая накидка служанки, правда, расшитая алахарийскими грифонами. Смотрит на него, как на сумасшедшего (впрочем, парень не поручился бы, что она ошибается). Наконец он вспомнил. Эти львиные глаза… – Я тебя знаю, – слабым голосом произнес Малик, словно пытаясь уцепиться за этот единственный непреложный факт, предоставленный ему памятью. Девушка инстинктивно вцепилась в краешек головного платка. – Откуда? – Я… – Он с трудом сел. Все тело по-прежнему ныло, даже речь давалась с мучительным трудом. – …в канун Солнцестоя. Возле «Танцующего Тюленя». – Ах вот оно что. Верно. – Служанка резко наклонилась вперед. – Это ты на меня налетел. Только тогда ты был весь в грязи. Малик собирался ответить, что, скорее, это она на него налетела, но ему помешал ужасный грохот с улицы. Он быстро взглянул на девушку, та, широко распахнув глаза и сжав руки в кулачки, – на дверь. – Надо… наверх… на второй этаж, – прохрипел Малик, с трудом поднимаясь на дрожащие ноги. – Если они ворвутся, нас там не заметят. Пожалуй, худшее в его пресловутых панических атаках – не они сами, а физическая усталость, приходящая потом. Конечности становятся ватными, как после марафона. Малик, шатаясь, двинулся за служанкой, и они уже почти добрались до вершины лестницы, когда та вдруг остановилась, схватившись за голову. Юноша в недоумении подошел ближе. – Нет-нет… все хорошо. – Она снова засеменила вверх по ступеням, растирая на ходу пальцами виски. – Не беспокойся за меня. Просто… – и зацепилась ногой за подол платья. Раздался громкий треск рвущейся ткани. Девушка качнулась и чуть не свалилась на Малика, но тот в последний момент успел удержать ее, обхватив рукой за талию. При этом он сам едва не опрокинулся навзничь, теперь уже незнакомке пришлось вцепиться в перила. Наконец оба обрели равновесие. На какое-то мгновение Малику показалось: только вместе, только держась друг за дружку, они способны устоять на ногах. И еще – от нее исходил запах, знакомый ему, очень хорошо знакомый, только он никак не мог определить… Затем беглецы одновременно посмотрели вниз, под ноги. Платье разошлось почти по всему шву, обнажая длинные ноги, широкие бедра, и… Юношу обдало жаром, он быстро отвернулся. К счастью, внимание служанки в этот момент было занято не им. – Моча крысиная! – Она сжала руками разорванные края материи и разразилась потоком ругательств, таких витиеватых, что, находись здесь Надя, Малик заткнул бы ей уши. – Разрази меня Великая Мать, не могу же я в таком виде до дома добираться! – Ничего, все нормально. – Голова Малика все еще кружилась, но он уже достаточно пришел в себя, чтобы метнуться к двери – проверить, вдруг внезапная громкая тирада девицы привлекла патруль Дозорных. – Здесь в завалах наверняка найдется что-то, чем можно поправить дело. Незнакомка свела концы изодранного платья пальцами, и Малик вернулся к ней на верхний этаж, где все пребывало в таком же запустении и беспорядке, как на нижнем. Здание внутри представляло собой просто две комнаты, расположенные одна над другой, однако он в этой незамысловатой тесноте ощущал нечто знакомое, даже родное. Казалось, стоит закрыть глаза, и станет слышен топот Надиных ножек по растрескавшимся половицам и громогласные просьбы Наны принести ей еще одно одеяло, потеплее. С неизвестным семейством, жившим тут, парень внезапно почувствовал связь более тесную, чем с кем бы то ни было знакомым во всем Зиране, и мысль об ужасной судьбе, какая их, должно быть, постигла, еще плотнее скрутила узелок тревоги и тоски у него под сердцем. Служанка присела на край кровати, Малик порылся в перевернутых сундуках и почти сразу нашел то, что искал. Он протянул нитку и иголку пострадавшей. – Цвет, к сожалению, не подходит, но зашить можно. Девушка удивленно уставилась на него: – Я не умею с этим обращаться. Что же это за служанка, которая шить не умеет?! Однако время дорого, оно поджимает, а идти по городу в лохмотьях и правда невозможно. – Ну ладно, наверное… короче, если не возражаешь, давай я сделаю, – запинаясь, пробормотал Малик, указав на разорванное платье. Девушка кивнула. Он соединил края материи, опустился на колени и под тяжелым взглядом странной девицы (он так и чувствовал на себе этот взгляд) принялся чинить ее наряд. Парень изо всех сил старался не дотрагиваться до самой «клиентки», но, учитывая их вынужденную физическую близость, это оказалось невозможным. При каждом прикосновении в низу его живота начинал пульсировать словно бы сгусток нервной энергии, заставляя бедного «портного» неловко ежиться. Метка, в свою очередь, как бешеная, металась по груди Малика. – Ты же из благородных, кто тебя шить научил? – поинтересовалась девушка. Голос у нее был низкий и приятный, какой-то успокаивающий. Почему-то он навевал воспоминания о мерном барабанном бое перед началом гриотского сказания. Уголок Маликова рта дернулся кверху. – А ты из служивых, но тебя не научили? Она просто, от души рассмеялась. Лже-Адиль украдкой посмотрел ей в лицо из-под ресниц, но сразу опустил глаза, когда их взоры встретились. Кроме родственниц, он, считай, близко не общался ни с одной особой женского пола, а от редких исключений остались воспоминания самые унизительные. Остается надеяться, что паническая атака, случившаяся на глазах этой девицы, со стороны не выглядела так позорно, как изнутри. Малик шил споро, пальцы сохранили мышечную память с тех времен, когда ему приходилось чинить одежду для всей семьи, пока остальные работали в поле. Звуки облавы с улицы стали приглушенными, словно грозные события происходили где-то очень далеко, и он вдруг вспомнил о парнях, с которыми так драматически расстался в трактире. Наверное, Дрисс и Тунде давно уже в Лазурном саду. Малику тоже надо бы поторопиться, не то его отсутствие вызовет подозрения. Девушка снова поморщилась и принялась тереть виски. Малик поднял взгляд: – Голова болит? – Она у меня вечно болит. – Верблюжью шерсть пробовала? Дождем! Вот чем она пахнет. Дождем, зеленью, рыхлой землей – всем тем, чего он не знал с тех пор, как оставил Обуре. Где же она умудрилась найти все это посреди бесплодной пустыни? – Обвиваешь голову косичкой верблюжьей шерсти – и боль проходит. По крайней мере, притупляется, – пояснил он. – Верблюжьей шерсти? – Она вскинула бровь. – Точно говорю. Мой дед страдал страшными мигренями всю жизнь. А потом стал повязывать такую косичку – и как рукой сняло… Малик осекся, внутренне выругав себя за то, что выболтал даже такую толику правды. Старинная богатая семья приглашала бы ученых лекарей, а не прибегала к таким деревенским методам борьбы с недугами. – Верблюжья шерсть, значит. – Девушка задумалась. – Ты зашиваешь платья, раздаешь медицинские рекомендации… Да кто ты такой вообще? – Тот, кому здесь не место, – отвечал Малик. Он уже почти добрался до верхнего края разрыва. Теперь приходилось прилагать особенно много усилий, чтобы не думать о насыщенно-смуглом великолепии девичьей кожи в миллиметрах от кончиков его пальцев. – А ты кто такая? – Мне здесь тоже совсем не место. Эта служанка держалась так непринужденно, так уверенно, словно весь мир существовал для нее одной. Словно он – ковровая дорожка под ее ногами. От навязчивого желания узнать ее имя у Малика даже голова закружилась, но он понимал: даже если спросить напрямую, настоящего имени она ему не откроет. Вместо этого вопроса парень задал другой: – Почему ты меня вытащила оттуда, с площади? Девушка переступила с ноги на ногу, и Маликовы пальцы снова на мгновение ощутили прохладу ее бедра. Он вспыхнул. А она, казалось, даже ничего не заметила. – Не так давно один мой знакомый… сильно пострадал. А я ничего не смогла сделать. Не хочу… Я больше никогда не стану просто стоять и смотреть, как кто-то другой страдает. Малик находился так близко, что отчетливо видел, как при дыхании вздымается ее грудь, но не знал, что ответить, чтобы не разрушить странную волшебную связь, установившуюся каким-то образом между ними. – Вот скажи, – девушка вроде бы обратилась к Малику, но ему показалось, что говорит она с кем-то невидимым, – если кто-то, кого ты любишь, нуждается в твоей помощи, но ты знаешь, что помочь ему можно только таким способом, за который этот кто-то тебя потом возненавидит… ты станешь помогать? – Несомненно, – без раздумий отозвался он. – Даже если тебя потом никогда не простят? – Даже если никогда не простят. Даже если проклянут на всю оставшуюся жизнь. – Оставалось сделать буквально несколько стежков. Малик сосредоточился, чтобы выходило идеально ровно. – Я считаю: для спасения любимых все средства хороши. На кончике пальца проступила алая капля. Спазм острой боли пронзил все тело. Малик всегда управлялся с иголкой ловко, никогда ему не доводилось уколоться, а уж при такой легкой портняжной операции, как эта!.. Юноша сунул большой палец в рот – отсосать кровь – и снова метнул взгляд на «служанку». – Ты чего дрожишь? – шепотом спросила та. Неужели он дрожит? Даже не обратил внимания. Но на сей раз панической атаки не последовало. Буря в мозгу утихла, не начавшись. Рядом с этой девицей отчего-то ощущается такое… спокойствие. Умиротворение. Малик собирался что-то ответить, но его собеседница вдруг повернулась к окну. – Слышишь? Парень осекся и прислушался. – Ничего не слышу.