Во-вторых, «Тюлень» представлял собой не собственно трактир, а скорее зону общественного эксперимента по выяснению последствий длительных обильных возлияний при полном отсутствии моральных устоев у его участников. В течение часа, или около того, с момента их прихода Малик уже стал свидетелем трех кулачных потасовок, двух дурно обставленных предложений руки и сердца и одной весьма сомнительной коммерческой сделки, где фигурировала некая загадочная «птица-питон», – Малику оставалось от души надеяться, что с этим невообразимым существом судьба никогда его не сведет. Вдобавок вверху, на стропилах, расположилась целая семейка духов, населяющих обыкновенно ячменные спирты, и один ужасно печальный упырь. Ну и, конечно, какая вечеринка без «любимых» спутников Малика – призраков, от этих никак не отделаешься. Вот и теперь они столпились в дальнем углу. Само заведение в общем и целом показалось юноше похожим на множество подобных, виденных им в долгом пути через Оджубай, и сходство это вызывало из глубин памяти такие образы, какие лучше бы запрятать подальше и навсегда. Наконец, третьим и самым удручающим оказалось то обстоятельство, что решительно весь трактир вырядился в костюмы победителей и загримировался под них. За одним столом целая компания Дриссов жарко обсуждала, не сорвет ли, часом, жуткое происшествие с «бродягами в кустах» все второе испытание. Одна Деделе (ее сходство с настоящей просто пугало) солировала, а группа Тунде и Халилей подпевала – вместе они исполнили «Балладу Баии Алахари», причем не просто так, а в честь некой неизвестной девушки-артистки, которая блестяще исполнила это произведение в «Тюлене» как раз накануне Солнцестоя. Ну и для полноты картины по всему трактиру сновали Адили в париках из успевших стать притчей во языцех Маликовых непослушных волос торчком. Присутствующий здесь оригинал положительно не знал, льстит это ему или его оскорбляет. Что ж, подобного следовало ожидать. Победители Солнцестоя – всегда звезды, и только здесь, среди десятков кишащих вокруг «копий», трое подлинников имели шанс спокойно расслабиться без охраны. Однако пламя панической атаки еще не успело погаснуть в мозгу Малика, и оттого все вокруг представлялось ему в какой-то зловещей ауре. От каждого взрыва хохота он напрягался, от каждого вопля пригибал голову, а главное – изо всех сил старался не зацикливаться на том, что в этот самый момент может происходить с Надей. Приходилось то и дело хвататься за резинку на запястье и перед каждой репликой в разговоре с Тунде и Дриссом делать по нескольку глубоких вдохов. – …И вот, стою я там, значит, весь измазанный дегтем, полпирога все еще у меня в руках, а старик и говорит: «Будь ты хоть самой Великой Матерью в парике, мне плевать. Отдавай пирог, не то расширю тебе щель между зубов на два пальца, не меньше!» Ну, мне, знаете, моя знаменитая межзубная щель дорога́, какая она есть, поэтому, естественно, меня оттуда сдуло, как демона от молельного круга. С тех пор я в сапожный ряд на Суке ни ногой, но – разрази меня Сусоно – пирог того стоил! Малик обожал истории и умел их слушать, но даже он едва успевал улавливать сюжет одной из трех лихорадочно-бессвязных баек Тунде. Судя по всему, этот парень то и дело попадал в сомнительные истории, и выпутываться из них ему приходилось с помощью денег. Но он отнюдь не унывал – болтал о них с непринужденностью и легкостью человека, не придающего ни малейшего значения тому, слушают его или нет. И как ни странно, такая манера успокаивала Малика: этот, по крайней мере, видит в нем просто товарища, а не жертву, не цель, которую надо уничтожить. В последнее время он чаще выступал во второй роли… Тунде сладко потянулся, не вставая со стула. – Ну вот, теперь вы знаете, почему добрая половина сапожников в Торговых рядах занесла меня, так сказать, в черный список. Еще по стакану? – Мне пока хватит, – отозвался Дрисс, уже успевший той же краткой репликой ответить на четыре предыдущих предложения Тунде. И опять-таки точно так же, как четырежды до этого, последний ее проигнорировал – щелкнул пальцами над головой и кликнул официанта на ужасном дараджатском: – Эй, паренек, иди-ка сюда! Малик поморщился. Собственно, Тунде хотел сказать «Эй, паренек, иди-ка сюда!», а получилось у него нечто вроде: «Перемести поближе свое местоположение, о, малыш мужского пола». Не говоря уж о том, что его дараджатский выговор напоминал хрюканье бородавочника, пытающегося изобразить, как птица полощет горло. Однако подавальщик – эшранец глубоко средних лет, далеко не «паренек», – отлично понял Тунде и живо метнул на их стол три новых полных бокала. Малик не мог устоять перед искушением – все время украдкой поглядывал на этого человека, стараясь, чтобы остальными это осталось незамеченным. На нем отсутствовали какие-либо знаки принадлежности к тому или иному эшранскому клану, и он был смуглее Малика, что, впрочем, ни на что особо не указывало: как и у зиранцев, у эшранцев оттенки цвета кожи варьировались в диапазоне от нежно-медового до интенсивно-коричневого. Вот если бы поговорить с ним по-дараджатски, победитель Сизигии Жизни сразу определил бы, откуда официант родом, с точностью до горной долины. Повспоминали бы прошлое, ту жизнь, которую оставили в родных краях, рассказали бы друг другу, какие дороги привели их в это странное заведение, в этот город, где парадоксальным образом в них нуждаются и ненавидят их одновременно… Однако вместо этого Малик тупо уставился на грязный, заплеванный стол, за которым они сидели, и не смел поднять глаз, пока подавальщик не удалился. Хоть зиранцы и обожают утверждать обратное, между жителями Эшры нет физического сходства. Нет особых общих черт, свойственных им всем без исключения, так что вряд ли этот дядька опознает в нем земляка по одной внешности. И все же есть в этом что-то глубоко неправильное, когда тебя обслуживает в трактире соотечественник, а ты притворяешься, что вас ничто не связывает… – Удивительный язык – дараджатский! – заметил Тунде, пододвигая Малику и Дриссу их бокалы. – Моя первая нянька была эшранкой, так что пару слов я выучил и до сих пор помню. До всеобщего карантина Зиран охотно набирал выходцев из Эшры в домашнюю прислугу – это был один из немногих видов деятельности, им не запрещенных, поэтому соплеменники Малика нанимались в богатые дома воспитывать высокородных детишек вроде Тунде. Внутреннее противоречие, из каких соткан этот город: зиранцы считают себя неизмеримо выше эшранцев, но тем не менее с великой радостью доверяют им своих отпрысков… Тут, по счастью, Дрисс увел разговор в сторону от неприятной темы язвительным вопросом: – Я не понял, ты потащил нас на другой конец города ради болтовни о своих няньках, что ли? Малик недоумевал, зачем победитель знака Солнца вообще согласился идти с ними: до этого момента он ни слова не проронил, все только кряхтел, вздыхал и пялился по сторонам. К тому же, что еще противнее, всякий раз, когда он смотрел на самого́ Малика, в глазах его загорался недобрый темный огонек. «Избраннику Аданко» этот взгляд был хорошо знаком – точно таким же его смеряли в детстве мальчишки-хулиганы во дворе, перед тем как напасть с кулаками. Так же и лев изучает свою добычу перед роковым для нее броском. Знал бы этот Дрисс, что кого-кого, а Малика ему стоит опасаться меньше всего. – Нет, конечно, хотя, между прочим, моя нянька заслуживала всяческих похвал и почестей. Ладно, поговорим о том, зачем мы, вообще говоря, собрались. – Тунде упер локти в стол и наклонился вперед: – Предлагаю договориться. Заключить союз. Нам троим. Малик и Дрисс уставились на своего собутыльника. Тот расплылся в довольной улыбке. – А это разрешается? – спросил Малик. – Ну, формально не запрещается. И случается буквально на каждом Солнцестое. После второго испытания отсеются еще два победителя. Пока же нас пять. Значит, можно устроить дело так, чтобы дальше прошли именно мы, сидящие за этим столом. В полном составе. А там уже шансы стать принцем-консортом останутся один к трем. Очевидно же, что объединиться выгоднее, чем бороться друг с другом уже сейчас, разве нет? Именно в подобные минуты Малик острее всего чувствовал, как ему недостает систематического образования, однако он изо всех сил попытался осмыслить слова Тунде. Оценить преимущества. Если умножить треть еще на одну треть, получается… больше половины? Или меньше? Запутался… Но в одном можно не сомневаться: предложение связано с риском, а он рисковать не любил. – Тебе лично это зачем? – спросил Дрисс. Тунде отхлебнул вина и медленно проговорил: – Откровенно говоря, я уже сейчас понимаю, что не выиграю. – Он опустил бокал. – Наша жрица указала на меня только из-за щедрых пожертвований моей семьи Храму Ветра. Мы их вносим с незапамятных времен. Я буквально умолял старуху меня не выбирать, но без толку, как видите. Ну а учитывая специфику главной награды, мне еще меньше хочется сражаться за победу. Впервые за весь вечер Тунде хотя бы косвенно упомянул принцессу Карину, и за беззаботной его интонацией проскользнула какая-то нотка тоски – той самой, что Малик уловил еще на Церемонии Открытия. Он встрепенулся и выпрямился на стуле – кажется, возникла возможность взять реванш за провал на торжественном ужине и узнать хоть что-то полезное для Нади. – Ты не хочешь жениться на принцессе? – уточнил Малик и тут же мысленно выругал себя за такую бесцеремонную прямоту. Надо бы как-то помягче… Но Тунде продолжал улыбаться, хотя и несколько более натянуто. – Мы с Кариной какое-то время… встречались. Но разошлись во взглядах на наши отношения. Я собирался… начать процедуру формального ухаживания, так сказать. Заручиться одобрением родителей и все такое. А она решила стереть мое сердце в порошок и смешать с пылью у себя под ногами. Знаете, как это бывает. Малик не знал, «как это бывает», но на всякий случай кивнул. Так же как в случае с дружбой или там деньгами – все его представления о любви были почерпнуты из сказок и преданий. Впрочем, в отличие от зиранцев эшранцы придерживались патриархальных взглядов, поэтому само собой разумелось, что мальчик должен вступить в брак раньше Лейлы, хоть та и старше по возрасту; и их мама даже не стеснялась открыто рассуждать о том, кого из деревенских девчонок предпочла бы себе в невестки. Однако по уже известным причинам Малик в родном селении был, по сути, изгоем, и это резко ограничивало круг романтического выбора. Несколько маминых попыток сосватать сыну невесту провалились, толком не начавшись. Другие в Обуре в этом возрасте давно крутили любовь друг с другом – даже Лейла слегка флиртовала с дочерью мельника (Малик, впрочем, подозревал, что к моменту их отъезда там все уже закончилось), – и только он все торчал и торчал дома со своей драгоценной Наной, шил или коротал часы в одиночестве. При этом сердце его всякий раз начинало биться сильнее при одной мысли об эпических любовных драмах из легенд. В них рассказывалось о страсти такой сильной и пламенной, что люди бесстрашно пересекали океаны и вступали в единоборства с богами ради одного только намека на нее. Малик тоже хотел такого. Но он был слишком тревожен, слишком беден, «странноват» – приходилось довольствоваться мечтами. – Выходит, ты и пытаться победить не станешь, так возьмешь и уступишь принцессу другому? – Вопрос вырвался сам собой. Последствий Малик просчитать не успел. – Лучше уж не стараться, чем навязаться и потом привязаться к человеку, которому до тебя нет дела. За столом повисло неловкое молчание. Получается, даже у богатых бывают печали, какие не излечишь деньгами? И кстати, эта принцесса Карина, похоже, – жуткая личность. Только такая могла зацепить это воплощение добродушия и невозмутимости по имени Тунде, а потом легко и просто бросить его. Это хорошо. Малику будет еще менее жалко ее убивать. – Ну, хватит об этом. – Тунде даже махнул рукой, чтобы отогнать тяжелые воспоминания. – Вернемся к моей идее. Дрисс, у тебя за спиной – поддержка самого сильного храма. Плюс твоя мать заседает в Совете. Ради тебя, Адиль, богиня собственной персоной спустилась с небес – за одно это публика на куски разорвет от восторга. Мне известны все тайные механизмы, ходы и выходы при дворе. Если мы трое объединимся, то, кто бы ни выиграл, все в итоге окажемся на коне. Замысел Тунде, несомненно, имел плюсы. И хотя Малик не намеревался задерживаться в Зиране после соревнований, ему показалось неразумным отказывать пареньку и тем самым отпугивать единственного доброго товарища, какого он здесь худо-бедно обрел. С другой стороны, чем больше времени он проводит в обществе других победителей, тем выше риск разоблачения. Наверняка кто-то да пробьет брешь в его «легенде». Достаточно обнаружить в ней хоть одну нестыковку, и Адиль Асфур развеется в прах, и тогда – прощай, Надя?! Между прочим, что там Тунде болтал насчет восторга публики? Неужели толпа и правда влюбилась в Малика? Он вгляделся в дальнюю стену трактира, где висела доска для ставок на Солнцестой. По одну сторону предлагалось записывать предположения насчет специфики оставшихся испытаний – тут фигурировало все, от поединков на мечах до гонок на слонах, каждый нацарапывал свои фантазии, одна завиральней другой. Противоположная сторона отводилась для ставок на победу конкретного участника – кто, мол, в итоге выйдет победителем среди победителей. Лица двоих уже выбывших успели перечеркнуть жирными красными крестами. Как и следовало ожидать, большинство предрекало успех Дриссу. Но к изумлению и даже ужасу своему, Малик обнаружил, что идет на втором месте. Десятки и сотни людей своими кровью и потом заработанными трудовыми грошами «выражали надежду» на его триумф и, соответственно, на первую эпоху под эгидой знака Жизни за более чем двести лет. Люди эти с ним даже не знакомы, а так в него верят! Наконец заговорил Дрисс: – Я считаю предложение твое ужасным и бессмысленным, а тебя самого – воплощенным позором Солнцестоя и всего, на чем он зиждется. Хотя сомневаюсь, что человек такого происхождения, как твое, способен это осознать. Малик так и застыл на месте, а Тунде – только расхохотался. – Давай, давай, продолжай, что же ты замолчал? – Избрание в победители – великая честь. Уникальная возможность показать могущество и славу своего божества всему миру. Я долгие годы ежедневно оттачивал свои навыки, готовился, чтобы в один прекрасный день оказаться достойным высокой чести, а ты хочешь превратить ее в жалкий инструмент политической интриги! Даже удивительно – сколько серьезности, искренности и страсти Дрисс вложил в свою речь. Как он ни ворчит на то и другое, какие ни корчит кислые мины, а ведь действительно верит в принципы Солнцестоя, в единство и благоденствие, которые праздник теоретически должен нести народу. – Уж прости великодушно за такую оценку, полагать, будто в Солнцестое нет политической составляющей и он свободен от интриг, – верх наивности, – ответил Тунде. – Вообще, я бы не удивился, если б узнал, что победителя победителей всякий раз заранее тайно назначает султанша. Краска ярости залила лицо Дрисса. – Ты намекаешь, что моя бабка победила незаслуженно?! Малик зашарил глазами в поисках выходов из заведения – на случай, если словесная перепалка перетечет в физическую, но Тунде продолжал все тем же легким, беспечным тоном: – Я думаю только, что никто из нас не «заслуживает» победы в большей степени, чем другой и чем кто бы то ни было. И вовсе не утверждаю, что победители прошлых лет добились своего каким-то обманом. Но при этом полагаю – более того, знаю наверняка! – что, кто бы ни выиграл на сей раз и ни получил в жены Карину, он должен отдавать себе отчет: править страной и пройти три случайно выбранных испытания – далеко не одно и то же. Потом он перевел взор на Малика и продолжил: – Вот, к примеру, вам обоим известно, отчего членов кланов Ботъе и Барима никогда не приглашают на одни и те же праздники и прочие мероприятия. Почему, если они встретятся, может начаться гражданская война? Или почему матриарх Себбаров обязана каждые четыре месяца вносить в царские закрома по шесть тонн пшеницы? Вы хоть понимаете, что жизнь всего Сонанде зависит от решений, принимаемых парой дюжин семейств? Малик и Дрисс безмолвствовали. Тунде покачал головой: – Так я и думал. Вся эта возня победителей – детская игра! Настоящие «соревнования», поверьте, начнутся после церемонии закрытия. И именно в них я намерен одержать верх. До сих пор Малик как-то даже и не задумывался, что будет, когда Солнцестой окончится. Ну, то есть… остальные победители станут просто жить-поживать в своем почетном статусе, пользуясь общим уважением. Большинство из них, вероятно, займет важные посты при дворе. А один и вовсе станет супругом будущей царицы, вторым человеком в городе. Огни праздника погаснут через пять дней, но эхо его разнесется сквозь десятилетия. Ну а Малик – даже если выполнит задание Идира и его не поймают – все равно не сможет долго разыгрывать эту комедию с Адилем. А ведь раз сделавшись победителем, остаешься им навсегда, разве не так? Удастся ли ему снова уйти в тень после того чуда с Аданко, опять превратиться в ничто, в анонима? Да и хочется ли ему этого? Тунде все это время знай себе улыбался. Теперь Малику стало ясно, какой расчетливый ум скрывается за внешним дружелюбием и приветливостью Водного победителя, и это осознание заставляло его в новом свете посмотреть на недавние события. Может, он спас Малика, только чтобы расположить его к себе? С другой стороны – Малик-то чем лучше? Потащился сюда за ним лишь для того, чтобы побольше разнюхать о принцессе Карине! Да, запутался он в паутине. Дрисс-то с Тунде умеют балансировать на ней с рождения, хоть и расходятся во взглядах. Этакие пауки, оплетающие своими нитями весь царский двор. А Малик – муха, которую скоро проглотят. На виске у Дрисса вздулась жилка, казалось, он вот-вот полезет через стол душить Тунде, но внезапно… плечи его поникли, запал погас, парень откинулся на спинку стула и сердито скрестил руки на груди. – Закажи мне еще выпить! – гаркнул Солнечный победитель. Тунде с готовностью исполнил этот приказ, вновь прибегнув к невообразимому дараджатскому. По бокалу принесли всем. Малик потеребил резинку на запястье, радуясь, что кризис миновал. Теперь, может, найдется и возможность подвести разговор к принцессе и расписанию ее передвижений. Ну а пока ему остается только осушить очередной бокал вина и мысленно молить богов, чтобы этот самый напряженный отрезок вечера скорее подошел к концу.