– Ну, разве не прелестно? – пропела она, захлопав в ладоши, когда представление подошло к концу. Малик опять робко кивнул и уставился в свою тарелку с фасолевым супом, не переставая внутренне ужасаться дикости собственных манер. В такие моменты ему казалось: все люди в Сонанде получают при рождении какое-то руководство, как налаживать общение с себе подобными, и только его экземпляр где-то затерялся. Вероятно, проклятый ужин было бы легче пережить, если б он знал, где теперь Лейла. Однако, вопреки обещанию, данному накануне, старшая сестрица до сих пор не явилась к нему в Лазурный сад, и от переполнявшего душу волнения Малик едва мог нормально разговаривать. – Держу пари, вам не терпится улизнуть отсюда поскорее и погрузиться в подготовку ко второму испытанию, – не унималась Мвани Зохра. – Поговаривают, что рядом со стадионом идет какая-то крупная стройка… По два испытания подряд на выносливость, с бегом, обычно не устраивают – к несчастью для моего дорогого Дрисса, ведь он как раз в них силен. А вот вас, я уверена, это радует. Что это, комплимент или оскорбление? Малик так и не решил, а почтенная продолжала болтать: – Как жаль, что никто из ваших родных не смог прийти на ужин и вволю попировать вместе с нами. Напомните, чем они у вас занимаются? – Торгуют пряностями! – выпалил юноша. – То есть торговали. При жизни. А сейчас уже нет. Потому что все умерли. Поэтому уже… конечно, не могут торговать… пряностями. Мысленно Малик буквально взвыл. В любую секунду он запросто может сболтнуть такую глупость, что его за один идиотизм из Лазурного сада вышвырнут. – …О, понимаю. Пряностями. – Мвани Зохра изящным жестом подняла заварочный чайник, и в Маликову чашку безупречно тонкой, непрерывной струей потек ароматный мятный чай. – А к каким знакам они принадлежали? – Мать – к Водному, а отец – к Огенному. – Хоть об этом можно было не лгать. Наверное… – Огонь и Вода? Какое необычное сочетание! Необычное, да. Пожалуй, взаимоотношения его родителей можно охарактеризовать этим словом. Лейла до сих пор часто удивлялась вслух: что мама, такая спокойная и рассудительная, нашла в порывистом и дерзком отце, а Малик давно решил, что это – частный случай пресловутого притяжения противоположностей, и на том успокоился. Такой вывод давал ему надежду, что в один прекрасный день и сам он встретит кого-то, кто уравновесит собой все худшее в нем. Хотя… с годами подобная возможность казалась ему все более призрачной. – Наверняка они были замечательные люди, раз вырастили такого прекрасного молодого человека, поистине достойного оказанной ему чести божественного выбора, – лила елей Мвани Зохра. – Не сомневаюсь, ныне они с гордостью взирают на вас с небес. С гордостью? Да уж, есть кем гордиться – сыном, который позволил злому духу похитить беззащитную младшую сестренку и с треском провалил единственную попытку освободить ее своим жалким колдовством. Да и раньше никогда не давал он родителям поводов для гордости, не радовал их, и от этого огорчительного, но непреложного факта у Малика сдавило грудь. Он резко поднялся. По лицу Мвани Зохры пробежала тень недовольства. – Что случилось, победитель Адиль? Если прежде он еще мог сомневаться, что мать Дрисса задумала припугнуть его, заставить усомниться в себе, то теперь откровенное презрение в голосе выдало ее с головой. И что самое унизительное – ей это удалось: он чувствовал, что если еще хоть минуту просидит перед ней в раздумьях о собственном ничтожестве, то просто разрыдается на глазах у всех. – Мне нужно… Я должен… Прошу прощения. Малик опрометью выскочил из зала, не обращая внимания на внутренний голос, кричавший ему: «Вернись! Там может найтись что-то полезное для Нади!» Так он бегом, не останавливаясь, домчался до внутреннего двора Лазурного сада, где, наткнувшись на одного из павлинов-альбиносов, чуть не растянулся под старинной лестницей, которая вела к нескольким молельням. Здесь, глубоко вдохнув и набравшись смелости, он приблизился к стражнику у ворот. – Мне неловко вас снова беспокоить, но моя сестра… еще не появлялась? – едва ли не шепотом спросил Малик. – Нет, не появлялась. Как я вам уже говорил, победитель Адиль, как только она придет, вам немедленно сообщат. Страж произнес все это безукоризненно вежливо, но в его тоне сквозило отчетливое раздражение. Малик поспешил горячо – даже, пожалуй, чрезмерно горячо – поблагодарить своего собеседника, прежде чем тот, не ровен час, скажет еще что-нибудь неопределенно обидное. Вчера Лейла обещала поспеть в Лазурный сад до заката. Солнце уже село, а сестры – нет как нет. И где ее носит? Малик медленно взобрался по лестнице на крышу Лазурного сада, где располагалась терраса. Порыв холодного ночного ветра обжег ему лицо. И здесь, конечно, – никаких признаков Лейлы. Он прошелся по террасе из конца в конец. Потом еще и еще раз. Сейчас, пока все в парадном зале, есть, пожалуй, реальный шанс улизнуть отсюда, пробраться во дворец и разнюхать, где покои принцессы Карины. Но Лейла… что, если она в беде? Малик остановился у верхней ступеньки лестницы. Что, если Дозорные прознали: она не та, за кого себя выдает, и теперь под пытками стараются заставить ее выдать неизвестные ей сведения? Надо срочно найти ее. Желчь подступила к горлу юноши. Хорошо, предположим, он бросится на поиски – с чего их начинать в таком огромном городе, как Зиран? А сестра ведь не дура… Только благодаря ее смекалке и стойкости они втроем продержались несколько месяцев в пустыне. Может о себе позаботиться. Но вдруг она ранена? И одна истекает кровью где-то на улице, где никто не спасет ее? Может быть, обеим сестрам сейчас отчаянно нужна его помощь, а он стоит тут и ничего не способен сделать ни для одной, ни для другой? Малик сделал попытку двинуться вперед, но ноги не слушались. Дыхание снова перехватило. Окружающий мир с огромной скоростью и силой словно сдавливал его. Дышать. А он сейчас дышит? Рот открыт, губы шевелятся, но легкие, по ощущениям, воздухом не наполняются! Надо, чтобы с Лейлой было все хорошо. Иначе он себя не простит и жить не сможет. Ощущать момент. Его Малик ощущает очень твердо, но насчет «твердо стоять на земле»… Вот Лазурный сад – тот стоит твердо. А Малик – на его террасе ищет Лейлу. Нужно… Где же, где, во имя Великой Матери, теперь его дорожная сума? Он потянулся за ней, но нащупал – в который раз – лишь собственное плечо. Ногти впились в мягкую плоть, и боль на какое-то мгновение вернула его к реальности, но от вида собственной крови у Малика закружилась голова, он стал куда-то проваливаться, лететь… И упал с глухим стуком. Видимо, споткнулся обо что-то. И вот, лежа на спине, беспомощно болтает руками и ногами в воздухе, как перевернутая черепашка. Со стороны зрелище, наверное, очень забавное. Юноша расхохотался – смеяться ведь не так больно, как плакать. Хохот вырывался из него громкими раскатами, от которых по лицу текли слезы и сопли. Видимо, этот его невыносимый психический изъян укоренился так глубоко, что его не изгонишь, даже если восстановится способность колдовать. Рано или поздно стража начнет его искать, и какую же картину она обнаружит? Победитель знака Жизни в истерике, в панике и… лишенный сестер. Да ведь и победитель он липовый, ненастоящий, а просто кекки. Кекки в истерике, в панике – потерявший сестер. Плечи расцарапаны, из них сочится кровь, приступы смеха никак не прекращаются, в горле першит и жжет, хотя образ черепашки уже не кажется таким уморительным, и где же, где, во имя Великой Матери, сейчас Лейла, и… – Адиль! Это… какого рожна… В несколько прыжков Водный победитель Адетунде оказался рядом с Маликом и, встряхнув, поставил его на ноги. У Малика еще оставалось достаточно здравого смысла, чтобы понять: его не должны видеть в таком состоянии, никто не должен, особенно соперник – другой победитель, но сил не было, и он, почти без сопротивления, позволил Адетунде препроводить себя в спальню. Краешком мерцающего сознания Малик чувствовал, как что-то говорит, лепечет, но что именно – одни боги знают. Адетунде, впрочем, сочувственно кивал в ответ. Потом нежданный спаситель куда-то удалился, и мир опять завертелся вихрем перед глазами. Потом Водный победитель вернулся, на сей раз – с серебряным кувшином, ломтем лепешки и… полоской резины? – Ты почти ни к чему не притронулся за ужином. На, поешь, станет легче, – предложил «коллега», сунув ломоть Малику в руки. Тот не ощущал голода, но заставил себя проглотить несколько кусков. Глотал он быстро, судорожно и, конечно, подавился. Закашлялся. Адетунде несколько раз стукнул его по спине. – Все нормально, видишь, уже лучше. Теперь попей воды. Сколько времени заняла эта сцена, Малик толком не понял – минуты, а может, целые часы? Адетунде неотлучно находился рядом с ним, болтая беззаботно обо всем и ни о чем. Мало-помалу сердце Малика стало биться спокойнее, способность к ориентации в пространстве вернулась. Щупальца паники отпустили, но вместо них юношу одновременно охватили апатия и замешательство, а вслед за ними – горячее желание немедленно провалиться сквозь землю. – Зачем? – хрипло каркнул он, глядя в лицо победителю Водной Сигизии. Адетунде осклабился и произнес нараспев: – Что – зачем? Зачем я так убийственно неотразим? – Зачем ты принес резину? – Ах это! В следующий раз, как захочешь что-то такое над собой сотворить, – Адетунде кивком указал на свежие порезы поперек Маликовых плеч, – лучше делай так. – Он свил кусок резины в кольцо, набросил на запястье «больного», затянул, и тот дернулся от внезапной боли. Кожа, однако, не лопнула и не порвалась – все-таки лучше, чем перед падением… – Мне этот фокус всегда помогает. Уже много лет. Малик, получается, делал что-то подобное с ремешком своей сумы – сильно сжимал его, чтобы избавиться от невыносимого внутреннего напряжения прежде, чем оно накроет его с головой. Вообразить себе, что Адетунде тоже когда-то вынужден был научиться подавлять подобные состояния, юноше было трудно, но факт оставался фактом: тот подобрал нужные средства и вернул Малика к нормальному состоянию. И в его взгляде не сквозило ни тени осуждения или жалости, от каковых бедному Жизненному победителю сделалось бы только хуже, – только понимание и сочувствие. – Спасибо тебе… Адетунде, да? – Сойдет просто Тунде. Полным именем меня зовет только мать, когда злится, и младший брат, если хочет затеять ссору. – Спасибо, Тунде. – И никому ни слова о том, что произошло. Я тоже ни гугу. Если кто поинтересуется, скажем: на террасе ты отключился, потрясенный внезапным божественным видением, а также вином. Со мной случилось то же самое на дне рождения брата, когда ему исполнилось восемь. Кстати, я тебя искал. – Меня? Зачем? – Ну, придворные большей частью разошлись по домам ночевать, а я подумал: никому ведь не дано знать, чем завтра кончится второе испытание, так почему бы в свободную ночь нам, победителям, не познакомиться друг с другом поближе, пока есть возможность? – Тунде подался вперед. Речь его текла свободно и легко, словно они с Маликом были знакомы сто лет. – Тебе ведь уже лучше? Тогда присоединяйся! «Танцующий Тюлень» предлагает сегодня тому, кто явится в самом «натуральном» костюме победителя, эквивалент его живого веса в пальмовом вине бесплатно. И я серьезно намерен поймать их на слове. Тунде болтал так беззаботно, словно Солнцестой – это какой-то озорной мальчишник, большая вечеринка для школьных друзей, а не эпохальное соревнование, призванное решить судьбу Зирана на ближайшие пятьдесят лет. Может, это такая хитрая тактика? Подольститься к остальным победителям, втереться в доверие, прикинуться простодушным, своим в доску парнем, чтобы его не воспринимали как соперника всерьез? – Не знаю. Потом скажу. Дам тебе знать. – Малик был достаточно воспитан, чтобы прямо не признаться: он предпочел бы ночь в стае «бродяг в кустах» общению с едва знакомыми веселыми выпивохами. Тунде снова открыл рот – видимо, чтобы продолжить уговоры, но его неожиданно прервала Лейла, вбежавшая в комнату с целой горой книг, манускриптов и свитков в руках. Победитель Воды вскочил на ноги. – О, возвращение блудной сестры! – усмехнулся конкурент. – Что ж, если передумаешь, ты знаешь, где меня найти. Тунде ушел, а Малик остался, продолжая пожирать глазами Лейлу. – Где тебя носило?! – вскричал он. Ее вид – абсолютно невредимой – принес ему облегчение, но и раздражение одновременно. Впрочем, нет, даже не просто невредимой – торжествующей! Она сияла как медный таз и улыбалась так широко, как крайне редко улыбалась и в иные, более спокойные времена. – Из библиотеки! Я же вчера сказала: сегодня весь день буду копаться в архивах, пока ты исполняешь свои «победительские» обязанности. Малик залился румянцем и натянул рукав пониже – до самого запястья. Ну, вот, опять он распсиховался безо всякой причины. – Ты обещала явиться до заката. – Ну, потеряла счет времени. Не за всеми, знаешь, бегают слуги и напоминают, что пора заняться то одним, то другим. Лейла картинно закатила глаза, и Малику уже в который раз подумалось: не родись они в одной семье, вряд ли понравились бы друг другу или подружились. – Короче, слушай. – Она выудила из своей кипы один свиток и зачитала: – «Кеннуанцы верили, что мощь священной реки Гоньямы напрямую связана со здоровьем и благоденствием фараона. Сохранились свидетельства, что ближние советники правителя приносили реке человеческие жертвы. Принесенные в жертву люди как бы «делились» своими телами, физическими оболочками с потусторонними силами, а те, в награду, обеспечивали процветание и продолжение фараонова рода». – И как все это связано с Идиром? – Малик на всякий случай понизил голос. Вдруг их подслушивают? – Сейчас объясню! Вот, смотри: «Дух реки воплощало в себе существо, известное под именем Ауа[25]. В кеннуанском искусстве и мифологии изображалось во множестве образов, но чаще всего – в виде страшного призрака или змея». Лейла положила свиток на кровать между собой и братом. У того в жилах будто застыла кровь. С пожелтевшего пергамента ему прямо в глаза злобно светила она. Метка. Юноша мысленно приказал подлинной метке – той, что внутри него, перетечь на ладонь. Как у него это получалось, он не понимал. Похожим способом подзывают собаку, что ли… В общем, мистическая «наколка» повиновалась, и Малик внимательно сравнил ее с изображением на манускрипте – совпадение полное. Теперь, когда появился повод рассмотреть метку, он заметил, что она не сплошная, как показалось Малику поначалу, а состоит из тысяч крохотных переплетенных между собой символов, отдаленно напоминающих древние кеннуанские графемы. – Значит, Идир и есть Ауа? – Тогда все сходится, понимаешь? Ауа был духом реки Гоньямы. Баия Алахари осушила ее, чтобы построить свой город. Естественно, он хочет отомстить ее потомкам!