Пока третий отряд «Кокутай» обеспечивал благоприятное для японцев развитие событий, контр-адмирал Огура отправил авизо «Тацута» к заливу Абурадани для проведения разведки и выяснения намерений отряда противника, как выяснилось, состоявшего из трех крейсеров. Погода постепенно улучшалась, что давало надежду на возможность применения всех имевшихся под рукой средств. Чтобы не встревожить русских, переговоры по радио свели к минимуму. Впрочем, учитывая отсутствие станций беспроволочного телеграфа на всех судах «Кокутаев», для управления ими в любом случае требовались совершенно иные средства. В качестве корабля управления изначально планировалось придать им единственный малый торпедный крейсер, но теперь его пришлось задействовать в разведке, и вернуться в Мозампо, чтобы вывести на цель подопечных, он явно не успевал. Время поджимало. По этой причине оба оставшихся в базе отряда легких сил самообороны и малоразмерные остатки третьего отряда начали покидать пределы бухты, не дожидаясь известий от разведки, едва доложилась группа обеспечения капитан-лейтенанта Аоямы. Еще в вечерних сумерках они форсировали главный фарватер, надеясь встретиться с блокировавшим порт крейсером и атаковать его. Но тот, видимо, уже успел покинуть свою позицию к этому времени. Жутко раскачиваясь на волне, шедшей с юга, москитный флот упорно продвигался к Окочи. При этом походные колонны разметало стихавшим штормом, и отряды разбились на несколько небольших групп, последние из которых добрались до точки сосредоточения в пяти милях севернее Митсусимы только спустя два часа после полуночи. К этому времени «Тацута», наведенный в эту точку по радио, уже вернулся от берегов метрополии и слабыми световыми сигналами обеспечил сбор ударной группы. От него узнали самые свежие сведения о русских крейсерах. Выяснилось, что они все-таки осмелились атаковать стоянки судов в самом заливе Абурадани, считавшемся довольно хорошо защищенным, и в ближайших окрестных бухтах. При этом захватили несколько пароходов, возможно, пережидавших активность эскадры Рожественского на резервных стоянках. Эта добыча сковала их подвижность, и сейчас они плетутся к Цусиме на семи или восьми узлах, имея в охранении два истребителя. Перед командирами первого и второго отрядов «Кокутай» встал вопрос, пойдут они к Окочи или двинутся к бухте Миура, чтобы, заночевав там, уже днем в безопасности пробраться в главную островную базу Найти противника в море и атаковать немедленно в такую погоду представлялось совершенно невозможным. А разделять остававшиеся силы не хотелось, так как это неминуемо ослабляло удар. В то же время прождать всю ночь впустую было боязно. Второго такого шанса могло вообще больше не представиться. По радио связались с Мозампо, откуда пришел приказ снова отправить авизо в разведку для уточнения маршрута отхода противника. В случае, если он свернет к Миура-ван, «Тацуте» предписывалось любыми средствами известить об этом отряды «Кокутай», остававшиеся пока в засаде на подходах к Окочи, так как эта позиция считалась самой выгодной. Если же маршрут окажется удобен для атаки, никаких телеграмм давать не следовало, чтобы не спугнуть врага. В томительном ожидании прошло долгих полтора часа. За это время подтянулись еще несколько пароходов, отставших из-за погоды, но около десятка катеров и небольших парусных судов из состава обоих отрядов так и не появилось в точке сбора. Скорее всего, они затонули в проливе от волн и порывов ветра. Наконец, уже под утро снова появился «Тацута». Доставленные им новости оказались хорошими. Русские шли в Окочи и находились уже совсем близко. Несмотря на сразу начатое выдвижение на рубеж атаки, которую планировалось провести, когда противник начнет огибать рифы Митсусимы, из-за встречного ветра и волны перехватить конвой так и не успели. Передовые суда из второго отряда «Кокутай» видели только уходящие на запад два концевых крейсера. Перед ними угадывались еще тени, но догнать их при таком состоянии моря оказалось уже невозможно. Судя по всему, противник увеличил скорость своего движения, или разведчик ее неверно определил изначально. Теперь оставалось только навалиться всем скопом, когда крейсера и пароходы будут вставать на якорь в Озаки. Но для этого нужно было изменить направление атаки и занять новые исходные рубежи. Поскольку на судах обоих отрядов совершенно не имелось никаких средств связи, кроме фонарей, флагов и очень небольшого запаса сигнальных ракет (даже этот набор был не на каждом), новое сосредоточение и смена позиции заняли довольно много времени. В итоге, рискуя оказаться с рассветом в виду совершенно не пострадавшего противника, атаку начали менее чем половинным составом первого отряда и примерно на треть подошедшим вторым, в расчете, что остальные подтянутся на звуки боя. В ходе последовавшего сражения, сразу пошедшего совсем не так, как планировалось, из-за слишком раннего обнаружения русскими дозорными судами цепей атакующих катеров, всю стоянку Окочи быстро заволокло сплошным облаком дыма, в котором даже при свете множества осветительных ракет и прожекторов разглядеть что-либо оказалось совершенно невозможно. Управлять таким сражением нечего было даже пытаться. Адмиралу Огуре оставалось просто ждать известий от наблюдавшего за ходом боя «Тацуты». С авизо, державшегося дальше в Корейском проливе, хорошо видели два сильных очага пожаров и мачты тонувшего крупного судна, полностью охваченного огнем, а также слышали множество взрывов, но кто и кем был потоплен, сказать не могли. Несмотря на то что японский разведчик абсолютно ничем себя не выдавал, вскоре после начала боя он оказался атакован русскими миноносцами, вероятно, разглядевшими его в отсветах огней из бухты. В итоге «Тацуте» пришлось с боем отходить к Мозампо. Хотя преследователи скоро пропали из вида, возвращаться обратно на позицию уже не стали, начав патрулировать у входа на главный фарватер, надеясь оказать помощь кому-либо из отходящих из района боя малых судов или прикрыть их в случае появления русских легких сил. Однако они в открытой части Корейского пролива так и не появились. Вопреки ожиданиям, никакого преследования остатков сил возмездия ими предпринято не было. Благодаря этому в течение первой половины дня в Мозампо и Фузан благополучно прибыли уцелевшие из первого и второго отрядов «Кокутай», не сумевшие выйти в атаку до рассвета по различным причинам либо израсходовавшие все средства нападения. Их набралось не более одной трети от первоначального состава. Немного позже вернулся и третий отряд, не имевший контакта с противником, но все же потерявший два судна, еще при выдвижении на позицию перевернутых на переходе волнами. Их гибель наблюдали с других, но спасти никого не успели. Доклады командиров вернувшихся судов из первого и второго отрядов «Кокутай» были весьма оптимистичны. Из них следовало, что стоянка Окочи полностью разгромлена. Всех, кто там находился, либо сожгли, либо подорвали. Поскольку Огура уже получил к тому времени подробный рапорт командира «Тацуты», который лично видел, как это выглядело со стороны, доверять этим докладам он был не склонен, хотя допускал, что удалось нанести серьезный урон и ждать нападения из Окочи в ближайшее время не стоит. Даже если там и есть боеспособные корабли, сразу в море они не выйдут. А траление прилегающих вод в такую погоду займет немало времени. Зато из Озаки вполне могли нанести ответный удар. Вернувшийся от Цусима-зунда разведчик сообщил об активном движении малых судов. Судя по всему, траление фарватеров уже начато. Волнение почти совсем стихло, а средств для противодействия Огура в своем распоряжении не имел, так что много времени это не займет. Весь день ждали появления на горизонте русских броненосцев, но так и не дождались, а ночью прибыл очередной связной с Цусимы, сообщивший, что в ходе боя на стоянке в Окочи удалось потопить два больших парохода и несколько малых дозорных судов. Еще одно крупное судно выбросилось на отмель, имея опасные повреждения. Его сейчас спешно разгружают, вероятно, опасаясь, что оно может окончательно затонуть. До боевых кораблей добраться, к сожалению, так и не удалось, поскольку на стоянке они загородились со стороны пролива транспортами, принявшими на себя весь удар. Крейсера вместе с миноносцами увели из Окочи еще утром, как только дотуда добрались тральщики. Весь день из Окочи вывозили ценные грузы, которые удалось поднять с затонувших судов, а также многочисленных раненых. Ходят слухи, что некоторые из них даже повредились рассудком. Ночное движение судов в прилегающих к Цусиме водах, а также во внутренних акваториях полностью запрещено. Введено круглосуточное патрулирование всех дорог, а также побережья, где возможна высадка хотя бы со шлюпок. Весь гарнизон Цусимы поднят по тревоге, а расквартированные на севере островов войска осматривают побережье. Усиленными казачьими разъездами и пластунами прочесываются также и леса на горных склонах, выходящих к Окочи. Ведутся какие-то работы в самой бухте, вероятно, по расширению и дополнительному усилению артиллерийских и прожекторных батарей. Кроме жаркого ночного боя у северной оконечности Цусимы в тот же день, но уже после полудня, была слышна частая стрельба, в том числе и из малокалиберных орудий, в самом Цусима-зунде. Что конкретно послужило ее причиной, неизвестно, но после этого до самой ночи катера и шлюпки курсировали по всей внутренней акватории, осматривая берега. Комендантские роты взяли под охрану развилки дорог и проверяли всех в рыбацких деревнях, обыскивая дома. Все лодки, шлюпки и фуне временно арестованы. Запрещен промысел и продажа рыбы и морепродуктов в некоторых районах, объявленных полностью закрытыми для плавания. Резко усилена охрана протоки Кусухо, гавани порта Такесики, входа в Цусима-зунд и непосредственно рейда Озаки. Судя по всему, столь поспешно организованная акция все же оказалась достаточно успешной и произвела на противника серьезное впечатление. Глава 10 Зарево, охватившее небо над северной оконечностью Цусимы незадолго до рассвета, было прекрасно видно даже в Озаки и Такесики, несмотря на пасмурную погоду. Докатывавшаяся переливами частая артиллерийская стрельба также спокойствия никому не добавила. Остаток ночи в порту и на стоянке, да и вообще на всех Цусимских островах, уже никто не спал. К удивлению всех, телеграфная связь действовала, так что выяснить, что происходит, хотя бы в общих чертах, удалось довольно быстро. С одной стороны, радовало, что на попытку высадки десанта, несмотря на всю грандиозность и массу световых эффектов, это явно не похоже. Но с другой – стало ясно, что противник еще далеко не повержен и до сих пор очень опасен. По всей контролируемой территории Цусимы немедленно ввели усиленный режим несения службы. Едва рассвело, в Окочи вместе с тральным караваном под охраной «Олега» отправили несколько барж с дополнительными материалами и артиллерией для срочного усиления береговой обороны. Обратно они должны были вывезти часть спасенных грузов с погибших пароходов и плотно севшей на мель «Гималайи». Предполагалось, что после разгрузки носовых трюмов ее удастся вывести на глубокую воду. Гарнизоны сигнальных постов утраивались, и к ним приставлялись еще и армейские охранные части. Телеграфом передали приказ всем командирам кораблей отряда Добротворского подготовить подробные донесения о бое для штаба наместника, а сразу после прибытия в Озаки явиться для доклада на флагманский броненосец. Принять все меры к поиску возможных уцелевших членов команд судов, участвовавших в нападении. От этих пленных надеялись узнать, с чем же это таким новым и необычным столкнулся флот этой ночью. Вся первая половина дня прошла в нервном ожидании. К полудню наконец-то вернулись крейсера. Их встречали в напряженной тишине. От еще совсем недавней эйфории большой победы и скорого завершения всего этого кошмара, совершенно вымотавшего всех и каждого, не осталось и следа. Никто не знал, чего теперь ждать. Командиров и начальника отряда с его младшим флагманом вызвали на борт «Бородино» раньше, чем «Богатырь» занял назначенное ему место на рейде. Добротворский, выглядевший совершенно здоровым, тоже отправился к начальству, что несколько удивило командиров обоих крейсеров и Егорьева. Впрочем, это вполне объяснялось его присутствием на мостике во время ночного боя в Окочи. Возможно, он имел свою точку зрения на все эти события и явно не намерен был делиться ею раньше времени ни с кем. На рейде, по крайней мере, внешне, царила обычная суета большой стоянки. Портовая мелочевка деловито копошилась, обеспечивая снабжение или разгрузку замерших на якорях и бочках высокобортных великанов. Двигались грузовые стрелы, лязгали люки трюмов, глухо стукались борта, со скрипом зажимая пеньковые кранцы. Визг лебедок и окрики команд заглушались короткими всхлипами катерных сирен и гудков буксиров. Перемигивание фонарей и мельтешение семафоров дополнялось бликами отражавшегося в волнах солнца. А сверху это все накрывало воплями сотен чаек, обленившихся и разжиревших на богатых отходах человеческой кухни. Когда катер с капитанами первого и второго ранга на борту отвалил от «Богатыря», никто не обратил ни малейшего внимания на двинувшийся в том же направлении один из портовых ботов, до этого державшийся в стороне. Его курс явно пересекался с направлением движения катера. Грязный, изрядно потертый паровой баркас, тянувший такую же затасканную, почти пустую баржу с выставлявшимися выше бортов вьюшками кое-как смотанных тросов или сетей, уверенно приближался, не реагируя на сигналы фонарем, а потом и паровым свистком. На нем были видны две сильно качавшиеся фигуры в больших плащах-штормовиках с накинутыми капюшонами, хотя уже вовсю светило солнце, а от вчерашнего дождя остались лишь воспоминания. Они явно переговаривались между собой, абсолютно игнорируя усердно пыхтевшее машиной дочиста надраенное суденышко. Шкипер на корме разъездного катера «Богатыря» уже начал прикидывать, с какой стороны удобнее будет обогнуть эти раскарячившиеся посудины, тупо и нагло режущие ему курс. При этом машинально матюгнулся себе под нос, тихо ругая тыловиков, нажравшихся до изумления с утра пораньше, а то и не проспавшихся еще со вчерашнего вечера. Услышав его ворчание, Добротворский моментально вскипел, потребовав от матроса назвать себя и по возвращении доложить вахтенному офицеру, что он своей властью распорядился поставить его под ружье на два часа, чтоб неповадно было лаяться как в кабаке в присутствии офицеров. Затем потребовал подать мегафон, приказав подойти ближе к боту. Продолжая распаляться, он решил узнать, чьи это ухари, и вставить фитиля еще и им, а потом и их начальству Когда расстояние сократилось до полусотни метров, после окрика с катера, усиленного жестяным раструбом, портовики все же отвернули. Баркас кивнул чумазым боком, ложась на параллельный курс. Добротворский сразу встал во весь свой немалый рост, расправив плечи и нахмурив брови, собираясь отвести душу на зачуханных бедолагах. А те даже замерли на какое-то мгновение, словно в растерянности. Но сказать ничего не успел. Из-под вороха грузов на барже грянул ружейный залп, сразу сбивший капитана первого ранга с ног. Пули смачно чмокнули и в обшивку вдоль всего борта, выдав серию щепы. Схватившийся за простреленную руку рулевой резко отвернул к берегу, от чего все остальные повалились с ног. Это, несомненно, спасло им жизнь. Именно в этот момент грянул новый залп, кучно легший по парусиновому капоту, за которым они и стояли. Дальше винтовки застучали уже вразнобой, поддержанные хлопками пистолетных выстрелов от тех двоих в штормовиках. Получивший пулю еще и в плечо, матрос на руле неуклюже сполз со своего места на пайолы, укрываясь от обстрела. Взгляд его помутнел, а лицо побелело, покрывшись мелкими каплями пота. Но румпель из уцелевшей руки он не выпустил, матерясь сквозь зубы. В таком положении было совершенно непонятно, куда править и где преследователи, но высунуть голову поверх борта казалось выше человеческих сил. То, что происходило, выглядело вообще невероятным. Среди рейда, заставленного военными кораблями под Андреевскими флагами, уже достаточно давно ставшего русским, какой-то затасканный портовый бот с неизвестно откуда взявшимся японским военно-морским флагом на корме гнался за вылизанным офицерским катером. При этом, несмотря на достаточно интенсивное движение, рядом не оказалось никого, кто мог бы оказать помощь. Остававшийся еще недалеко за кормой «Богатырь» не имел возможности бить из пушек среди забитой судами стоянки. Да и у этих пушек сейчас никого не было. Домой ведь пришли. Караульной службы не неслось, так что никакого стрелкового оружия на палубе в этот момент не оказалось. Все остальные корабли и транспорты находились достаточно далеко, чтобы хоть как-то помочь. Даже просто понять, что же это такое творится, сумели не сразу. Отстреливаться из имевшихся у офицеров револьверов не имело смысла. Винтовки с баржи на такой дальности били куда как точнее, так что любая попытка высунуться за планширь являлась чистым самоубийством. А правя вовсе не глядя, можно было зарулить куда-нибудь не туда. Все впали в ступор, и что делать, никто не знал. Первым нашелся матрос из палубной команды, схвативший тубу сигнальной ракеты и пустивший ее не глядя куда-то за корму на звук выстрелов. Оттуда донеслись невнятные вопли, и на пару секунд долбежка свинцом по обшивке заметно ослабла. Этого хватило Егорьеву, чтобы, выглянув через борт и перехватив румпель из слабеющей руки матроса, взять правее. Одновременно он крикнул машинисту, чтоб добавил ходу. Догоняют! Хотя катер и был резвее, сразу разорвать дистанцию не удалось. Еще в течение пяти минут прошивавшие борта и транец пули продолжали выбивать щепки из обшивки. Визжа над головами лежащих офицеров и матросов, они гулко ударяли в котел и с визгом уходили рикошетами в стороны от массивных деталей продолжавшей работать машины. Скоро все хрупкие части вроде фонарей, манометров и водомеров оказались разбиты. Кипяток вперемешку с паром вышибало через них, разбрызгивая его над людьми, вжимавшимися в днище. Егорьев старался не высовываться из-за рундука с инструментом и сигнальными принадлежностями, стоящего за банкой у румпеля, в который часто и глухо стучали пули. Что будет, если хотя бы одна из них дотянется до сигнальных ракет, наверняка имевшихся там, старались не думать. Наконец, из-за планширя показались мачты какого-то судна, к которому и правил новый рулевой. Сразу довернули еще больше вправо, под самый его борт. Но погоня не отставала до тех пор, пока не удалось скрыться за корпусом этого парохода, оказавшегося одним из трофейных угольщиков. С его мостика уже кто-то стрелял из револьвера, доносились крики, трель боцманской дудки и топот десятков ног по палубе. А потом часто застучали винтовки и противоминные пушки еще и со стоявшего ближе всех «Анадыря». Вскоре после этого стрельба прекратилась. К укрывшемуся за угольщиком катеру со всех сторон спешили шлюпки. Некоторые сразу подходили к боту и его барже, замершим с другой стороны. Результатом первичного осмотра стало обнаружение там трех японских морских и одного армейского офицера в парадной форме, скрываемой до поры под плащами. Брезентовые накидки, судя по всему, были скинуты ими самими вскоре после начала стрельбы. Под ворохом старых снастей нашли еще восьмерых стрелков в рыбацкой одежде. Но у каждого из этих «рыбаков», так же как и у офицеров, был при себе фамильный меч, а на поясе нашелся довольно занятный (прямой, длинный и тонкий) кинжал в ножнах. Явно не для того, чтобы рыбу чистить. Вахтенный начальник с «Богатыря» мичман Аквилонов с началом пальбы бросился на гребном баркасе с пятнадцатью матросами на помощь своему катеру. Он до войны учился в институте восточных языков и потому немного разбирался в японских обычаях. Увидев эти интересные ножики, сразу узнал мэтэдзаси, то есть нож для собственноручного вспарывания живота при процедуре ритуального самоубийства сэппуку. Следовательно, и ряженые рыбаки тоже были самураями. На барже и катере нашли в общей сложности одиннадцать винтовок «Арисака» и три пистолета. Живых стрелков уже не было. Град винтовочных и пистолетных пуль с высокой палубы угольщика в упор да десяток исправно рванувших при попаданиях 57-миллиметровых гранат не оставил шансов никому. Впрочем, выжить нападавшие и не рассчитывали. В барже нашли боевое отделение самоходной мины, к которому телеграфным проводом были примотаны двадцать четыре динамитные шашки с электрическим запалом. Адская машина не сработала, вероятно, только потому, что осколком одного из снарядов перебило провода. А может быть, подрывник погиб, не успев ее активировать. В катере кроме умершего сразу Добротворского, получившего три пули в грудь, был дважды раненный матрос на руле. Стемман вместе с кочегаром приложился к горячему котлу. Причем если кочегар отделался обожженной ладонью, то командир «Богатыря» оказался не столь ловок. Он упал прямо на раскаленную дверцу топки щекой, из-за чего пострадавшая половина лица приобрела необычно красный цвет, вздувшись волдырями, и слез лоскут кожи. Всю погоню с шипением и вонью он догорал на грубом чугунном литье. После обработки места ожога мазью капитану первого ранга пришлось заматывать половину лица бинтами. Не опасно, но весьма эффектно зацепило и Шеина. Ему отлетевшей щепкой глубоко рассекло бровь. Хорошо, что глаз не вынесло. Все остальные отделались синяками и шишками, когда повалились с ног, да перепачкали и порвали мундиры. После оказания первой медицинской помощи суматоха немного улеглась. Офицерский катер под охраной двух баркасов с вооруженными матросами проводили до борта флагмана, куда, в первую очередь, передали тело Добротворского. Все же прочие, включая и Шеина с пропитавшейся кровью свежей повязкой на голове, и Стеммана, выглядывавшего из-под белоснежных бинтов одним глазом, вместе с портфелем погибшего начальника отряда, проследовали в адмиральский салон для доклада. Вынужденно опоздав более чем на полчаса, капитаны первого ранга, наконец, предстали перед штабом, уже который час пытавшимся осмыслить, что могут значить все последние события. Разбор инцидента на рейде с катером оставили на потом, когда закончится более тщательный осмотр бота и выяснится, откуда он, а особенно его экипаж, вообще мог взяться. А пока пытались просчитать и предупредить следующие возможные шаги неприятеля, оказавшегося столь фанатично настроенным. В случае с нападением непосредственно на рейде Озаки все можно было списать на самурайскую философию, поскольку в нем, судя по всему, участвовали исключительно самураи, возглавляемые мичманом Нагано, как уже удалось выяснить из документов, найденных при нем и других офицерах. Расследование этого происшествия было закончено уже после войны, когда удалось выяснить, что столь дерзкую акцию спланировал и осуществил мичман Нагано, происходивший из древнего самурайского рода. Окончивший в 1900 году военно-морскую школу вторым по успеваемости из 105 учеников, он служил на крейсере «Хасит-дате», потопленном одним из первых в Цусимском бою. Когда русские вылавливали из воды выживших членов экипажа, мичман специально отплыл подальше, чтобы его не нашли. Он хотел умереть, и ему это почти удалось. В бессознательном состоянии его нашли и подняли из воды на следующий день рыбаки и доставили на Цусиму. Там и проходила его дальнейшая служба, параллельно с восстановлением здоровья, пока снова не пришли русские. Активно участвуя в боях по обороне порта Такесики, Нагано был тяжело контужен и вынесен с поля боя. Затем он с несколькими армейскими офицерами и остатками гарнизона скитался в горах, нападая на русские патрули и портя телефонные и телеграфные линии. В начале июля им удалось выйти на связь с командованием в Мозампо. Было организовано систематическое наблюдение за внутренней акваторией Цусимы и портом Такесики с регулярной передачей сведений командованию военно-морского района. Когда от сумевших укрыться в лесу матросов с «Акаси» и «Якумо» стало известно, что остатки Императорского флота потоплены русскими у Окочи, Нагано решился на отчаянную вылазку с целью уничтожить как можно большее число именно командного состава русской эскадры, стоящей на рейде Озаки. В ту же ночь ему с группой единомышленников удалось захватить портовый фуражный бот с баржой и на нем под покровом темноты незаметно пробраться на рейд. Там, дождавшись прихода крейсеров и по характеру обмена семафорами предположив, что сейчас от них отправят катер с командиром или другим высоким начальством, он начал свою последнюю атаку. Но в Окочи явно действовали не одни самураи. Такой массовости им добиться было просто невозможно. Из подробных рапортов всех участвовавших в этом бою офицеров можно было сделать однозначный вывод, что там пришлось столкнуться с абсолютно новой, совершенно немыслимой для европейцев тактикой, полностью соответствующей духу именно простых японцев, охотно готовых умереть за своего императора. Из войны на истощение затянувшееся противоборство двух империй для них начинало перерастать в войну на выживание. Впрочем, среди немногих пленных нашлось и несколько корейских рыбаков, как оказалось, принужденных силой участвовать в этом нападении, поскольку их семьи оставались в заложниках. С их слов, не менее половины участвовавших в атаке судов были спешно мобилизованы накануне и имели именно такие экипажи и совершенно не получили никакого оружия. Такое внезапное и невиданно массированное нападение малых кораблей с экипажами, почти поголовно состоящими из самоубийц-добровольцев или участников по принуждению, оказалось полной неожиданностью абсолютно для всех. Наличие огромного числа мелких плавсредств в японских и корейских водах вовсе не было секретом, но в качестве серьезного аргумента противодействия они не воспринимались. Для дозорной службы, разведки, слежения – да. Но возможность такого их использования никто и никогда не рассматривал. Даже сейчас это не укладывалось в голове. Никакими видами современной обороны в данный момент полноценно противостоять подобным нашествиям просто невозможно. Такая тактика продиктована, вероятно, исключительно отчаянным положением, в котором оказалась Страна восходящего солнца после полутора лет тяжелой войны. Несмотря на свою примитивность, из-за абсолютно неизбежного роста массовости, который следует ожидать в дальнейшем, это может заметно осложнить завершение кампании, вызвав огромный рост жертв с обеих сторон, особенно при действиях непосредственно у вражеских берегов. Все это необходимо было сообщить в штаб флота как можно скорее, чтобы у него было больше времени на разработку эффективных мер противодействия. Но передать такой объем информации по радио совершенно не представлялось возможным, так что предстояло снова снарядить гонца, снабдив его обстоятельной и развернутой докладной запиской. Все предварительные планы на ближайшую перспективу также следовало откорректировать с учетом новых обстоятельств, так что работы и у штаба флота во Владивостоке, и у штаба наместника на эскадре снова оказалось гораздо больше, чем времени для этого. Причем все корректировки требовалось согласовать, то есть работать совместно. А это становилось возможным только в случае возвращения эскадры в крепость. Такое важное мероприятие также нуждалось в тщательном планировании, чтобы максимально полезно совместить его со всем остальным. Следующим пунктом после доклада командиров крейсеров стало изучение содержимого портфеля погибшего капитана первого ранга Добротворского. Решили, что раз уж он вез это все сюда, значит, хотел сам об этом доложить. Так что, дабы исключить повторения ситуации с докладной по котлам «Олега», вытащили все бумаги на свет. Там помимо докладных записок с предложениями по блокированию ближайших корейских портов, оккупированных японцами, путем затопления на фарватерах груженных камнями пароходов в качестве брандеров и довольно экстравагантных способов уничтожения японских дозоров при помощи буксируемых подлодками гирлянд из плавающих мин обнаружился один весьма неприятный документ. Это был рапорт – аналитическая записка без указания конкретного адресата, поэтому его и прочитали, так же как и остальные документы. Однако в ходе изучения выяснилось, что это послание содержало весьма своеобразное описание только что закончившегося рейда крейсеров к японским берегам и не только. Из него следовало, что успех этого похода является чистой случайностью, а потери среди трофейных судов, понесенные уже на стоянке в Окочи, вполне закономерны. Что в дальнейшем следует ожидать только лавинообразного роста таких потерь, поскольку штаб, заседающий на броненосцах, совершенно утратил чувство реальности происходящего, успокоенный последними успехами, в то время как противник уже успел приспособиться к нашей шаблонной и довольно трусливой тактике. Что с самого начала этот выход крейсеров, как и все последние операции Тихоокеанского флота, был авантюрой, без какого-либо предварительного расчета, нормальной разведки и обязательного сосредоточения сил, минимально достаточных для ее проведения. Полностью отсутствует хоть какое-то планирование, а к исполнению стопроцентной авантюры штабом наместника, как обычно, злонамеренно были привлечены наиболее безответственные офицеры. Возможно, это делается для того, чтобы иметь возможность скрыть следы финансовых злоупотреблений, принимающих угрожающий характер. Под предлогом нехватки средств и материалов работы по исправлению повреждений ведутся самими экипажами пострадавших кораблей и подручными средствами без соблюдения требований по качеству. При этом матросы не имеют никакой возможности для отдыха и измотаны до предела. Более того, во Владивостоке уже стало нормой, что на кораблях эскадры и многочисленных стройках на берегу, далеко не все из которых имеют отношение к обороне, работают даже подростки. Они получают за свой труд в каторжных условиях жалкие гроши, на которые даже невозможно нормально прокормиться. В таких условиях создаются благоприятные условия для работы провокаторов и различных антиправительственных агитаторов, которых становится все больше. При этом на их деятельность высшее командование во главе с наместником императора закрывает глаза, обращая свое внимание только на продвижение вверх по служебной лестнице «удобных» и «благодарных» людей. Добротворского, уже давно и активно возражавшего против такого стиля ведения боевых действий и хозяйствования на дальневосточных землях, в этот раз снова фактически отстранили от командования отрядом, назначив на его место капитана первого ранга Егорьева. А он, уже имевший неосторожность почти погубить вверенный ему крейсер «Аврора» в Сасебском деле, когда так же безрассудно загнал его и «Жемчуг» в западню залива, неоднократно при этом подставив их под расстрел с японских фортов без какого-либо прикрытия, и в этот раз без явной необходимости повел весь отряд под огонь береговых укреплений. Особо стоит отметить, что кроме хоть как-то защищенных «Богатыря» и «Светланы» к атаке оказался привлечен, причем даже в голове атакующей колонны, крейсер второго ранга «Терек», представляющий собой прекрасную мишень и совершенно не имеющий никакого бронирования, зато принявший на борт еще во Владивостоке ценнейшее воздухоплавательное оборудование. Расчет явно делался на то, что, соблазнившись такой жирной целью, крепостные артиллеристы обратят меньше внимания на остальные крейсера, что позволит им быстрее подавить огонь фортов. В то время как имелась реальная возможность безо всякого риска провести эту операцию под прикрытием броненосцев, отстаивавшихся все это время без дела в Озаки.