Но кто бы это мог быть? Ведь в отеле нет никого, кроме них с Беатрис. Быть может, это Джайя? Но откуда бы ей взяться… Наверное, вернулись Липси и Деллахи. Конечно! Он хотел разбудить Беатрис, но в последний момент передумал. Осторожно, чтобы не потревожить её, опустил ноги на пол, нащупал ступнями ботинки, натянул их. Тихонько поднялся и, неслышно ступая, направился к двери. Он ещё не успел взяться за ручку, когда снаружи в дверь постучали — тихонько, ногтем. Мысленно чертыхнувшись, он оглянулся на Беатрис — не разбудил ли её нежданный гость. Любимая спала, свернувшись калачиком, спиной к нему. Тогда, не дыша, он медленно-медленно нажал на ручку и приоткрыл дверь. Выглянул наружу. Тот, кто стучал, уже уходил по коридору дальше. В руке он держал тусклую керосиновую лампу, не позволявшую разглядеть ничего, кроме спины то ли в длинном плаще, то ли с накинутым поверх куском брезента. Быть может, прибыло спасение? Деллахи рассказал про них там, на большой земле, и теперь за ними пришёл катер. Ллойд ступил в коридор, аккуратно, чтобы не стукнуть, прикрыл за собой дверь. — Эй! — позвал он шёпотом. — Кто здесь? Липси, это вы? Человек не ответил, но остановился и вполоборота посмотрел на Ллойда. Лица его видно не было, но по росту Ллойд мог бы сказать, что это не Липси. Липси был, кажется, ниже. Впрочем, в темноте определить точнее было невозможно. Человек махнул рукой, словно приглашая следовать за собой, и пошёл дальше. Ллойд пожал плечами и двинулся за ним. Он старался не топать, но всё же идти побыстрей. И тем не менее, не успел догнать идущего впереди прежде, чем тот стукнув дверью, скрылся в какой-то из комнат. «Это сон, — внезапно подумал Ллойд. — Всё это мне снится. Конечно». Однако, едва уловимый запах сожжённого керосина, оставшийся в коридоре и холод, после тёплого сна рядом с Беатрис проникавший до костей, не оставляли сомнений: он не спит. Ллойд дошёл до двери, за которой скрылся Липси, тихонько приоткрыл её и проскользнул внутрь. Комната была большая, больше даже прачечной, в которой он жил поначалу. И чем-то неуловимо напоминала её: тут и там были свалены кучи тряпья, пахло мылом и немного плесенью. Едва Ллойд прикрыл за собой дверь, человек, остановившийся посреди комнаты, повернулся и отбросил с головы капюшон. Лампу он вынес на вытянутой руке вперёд, словно хотел получше осветить и рассмотреть Ллойда, поэтому лица его тот видеть не мог. — Ну, здравствуй, сынок, — произнёс человек голосом Маклахена. По жилам Ллойда томящей слабостью растёкся страх. — Хозяин?! — выдохнул он. — Но как же?.. — Я, — подтвердил Маклахен. — А хорошо мы с тобой их провели! — Мы с вами? — Это ты здорово придумал, сынок. С верёвкой-то. — Но я ничего… — И очень хорошо, что сохранил деньги, — продолжал Маклахен, не слушая. Он подошёл к столу, поставил на него свечу и задёрнул шторы на окне. — Только зря ты пустил этих в комнаты, зря. Но ничего, сынок, мама сказала, что профессор Локк. — Что? — не понял Ллойд, почему-то испугавшись за профессора. — Что — профессор? — А вот и мама, — произнёс Маклахен, прислушиваясь. Ллойд тоже услышал, как сзади тихонько скрипнула дверь. Он повернулся и едва не закричал, потому что в комнату, со свечой в руке, вошла Меган Маклахен. — Не ори, насекомое! — прорычал сзади Маклахен. — Тише! — взмолился Ллойд.— Тише! Вы же разбудите Беатрис. — А ты всё такой же, — рассмеялся хозяин. — Меган, — Ллойд потянулся к хозяйке, но тут же обжёгся о свечу и отдёрнул руку. — Что, милый? — спросила Беатрис. Она положила свою тёплую ладонь на его щёку. — Это ты хорошо придумала про верёвку, — пропыхтел сзади Маклахен. — Сам бы он ни за что не додумался, этот сморчок. — Тише, — отозвалась Беатрис. — Тише, он услышит! — И Ллойду, гладя его щёку: — Ми-илый… Ми-илый… Остро запахло химией. Ллойд хотел оттолкнуть руку Беатрис и броситься к двери, но ноги почему-то перестали слушаться его… Он хотел закричать и не смог. А тёплые пальцы Беатрис лёгкими, едва ощутимыми касаниями бегали по его лицу — разглаживали морщины на лбу, тревожили щетину на подбородке, щекотали веки. От пальцев слабо, почти неуловимо, пахло её духами, которые так невзлюбил Маклахен. В комнате было абсолютно темно, из чего он заключил, что уже наступила ночь. — Ми-илый, мой ми-илый, — шептала Беатрис. — Исхуда-ал… заро-ос… Она лежала рядом, приподнявшись на локте, склонившись над Ллойдом. Голос подрагивал нежностью, жалостью и ещё чем-то, идущим изнутри её естества — глубоким, невнятным и тревожным. Взглянув на её улыбку, он снова закрыл глаза. — Тебе снилось что-то плохое? — спросила она. Он пожал плечами и только теперь согласился, что это уже не сон. Беатрис улыбнулась поцеловала его в кончик носа. Потом в щёку. Коснулась губами губ. Она вдруг стала задумчивой и серьёзной. С минуту разглядывала лицо Ллойда непонятным и как будто строгим взглядом. Потом её губы снова приблизились к его губам. Поцелуй был странным, неудобным и не очень приятным. Губы Беатрис с такой силой прижались к его губам, будто хотели пробраться к нему в рот. Что-то твёрдое и влажное — наверное, её язык — скользило и щекотало. Это продолжалось так долго, что рот его наполнился слюной, а он не мог её сглотнуть — это было бы слишком громко и неудобно. И наверняка помешало бы Беатрис. — Ты что как деревянный? — прошептала она, отрываясь от него. Не очень-то приятно услышать такое в минуту ласки. Могла бы спросить и как-нибудь понежней. Он пожал плечами: — Нормальный, — и наконец-то сглотнул слюну. Она погладила его волосы, любуясь. Потом снова припала к губам. Он попытался дышать носом, но сопение было слишком громким, так что пришлось задержать дыхание. А рука Беатрис вдруг скользнула под пиджак, быстро расстегнула пуговицу на рубашке. Тёплая ладонь коснулась его кожи, устремилась куда-то под мышку. Это было приятно и неприятно одновременно. В том, как Беатрис целовала его, в её торопливой ласке, в участившемся дыхании было что-то… что-то неприличное, животное, слишком откровенное. А она оторвалась от губ, торопливыми поцелуями покрыла его лицо, глаза. Её тёплое дыхание и влажные губы сместились куда-то к уху, и уху сразу стало щекотно, а внутри живота что-то дёрнулось, поджалось и разлилось по всему телу беспокойно-горячим и невесомым. Ллойд почувствовал, что Беатрис уже всем телом, крепче и крепче, прижимается к нему. Он пытался понять свои чувства, но что-то в голове мешало; а ещё мешала торопливая и агрессивная нежность Беатрис. Вспомнив, он сосредоточился на своём теле, прислушался к нему, пытаясь определить отвердело ли что-нибудь там, внизу. — Милый, ты не любишь меня? — Беатрис остановилась, заглядывая ему в глаза. — Ты… ты не хочешь меня? — Я не знаю, — прошептал он, морщась. — Я никогда… Я ещё ни разу… — Постой… Ты… У тебя никогда не было женщины? — Ну почему же… В общем… Больше всего ему хотелось сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Во сне, в море, в уютной клинике… или даже в сарае, рядом с мёртвой коровой. Зачем, зачем Беатрис всё это затеяла?! — Ничего, мой хороший, — прошептала между тем она, гладя его по щеке. — Всё будет хорошо. Ты только не волнуйся, ладно? Я помогу тебе. — В чём? — не понял он. Она не ответила, припала к его губам. 33. День двадцать пятый. Нид Липси Иногда необдуманный поступок оказывается самым правильным. Правило номер сто шесть из записной книжки под номером два. Липси не смог бы сейчас ответить, что случилось, что двигало им в тот момент, когда хромой велел садиться в машину и застрял на этом своём «Л-лэ-э… Л-лэ-э…» Рука сама собой перехватила тяжёлую литровую бутылку джина поудобней, за горлышко, а потом подняла её и опустила на затылок Деллахи. Бутылка с хрустом развалилась. Хромой повалился вперёд, ударился о багажник и сполз по нему в месиво сажи и снега, растоптанное их ногами. Липси и представить никогда не мог, что сможет ударить человека бутылкой по голове. А убив, присесть на корточки рядом и хладнокровно обыскать тело. Изъять тугую пачку денег и пистолет. Достав, выбросить игрушку-утёнка и зачем-то сунуть в карман совершенно не нужный ему обломок чужой сигары. Растолкав деньги по карманам, он обежал машину, работающую на холостом ходу, захлопнул двери и уселся за руль. В нос ударил тяжёлый смрад разложения, от которого его тут же едва не вывернуло. Он достал носовой платок, приложил его к носу, стараясь дышать ртом. Но это почти не избавило от всепроникающего зловония. Кое-как, одной рукой, он тронул машину и выехал из деревни. Только на большой дороге чуть прибавил скорости и убрал платок, высунув голову в окно, навстречу ветру и рваному тряпью тумана. Ехать быстро было невозможно — видимость не более двадцати метров. Вдобавок ко всему он не удосужился снять с руки Деллахи часы с компасом и теперь понятия не имел, куда нужно двигаться. Но любая дорога рано или поздно приведёт к людям. Теперь он был богат. Сказочно богат! Деньги, которые, бог даст, ещё не утратили своей власти в этом мире. Их не так много, но явно больше, чем он когда-нибудь держал в руках. Пистолет. Им нужно научиться пользоваться, и тогда ни один мародёр, которых наверняка расплодилось видимо-невидимо, не посмеет приблизиться к его консервам. Да, консервы! Самое главное его богатство сейчас. Это еда. Это товар, который в случае чего можно продать за бешеные деньги. Он не собирался возвращаться на этот дурацкий остров мёртвых, а потому предусмотрительно прихватил с собой все документы. Хотя, кому они теперь нужны? Но мало ли… Государственность наверняка уцелела, а значит, он должен будет подтвердить свою личность. Где-нибудь в фонде помощи пострадавшим от ядерной бомбардировки, или что там будет организовано. А там, с такими деньгами, можно будет уехать. Уехать куда-нибудь подальше, где ещё не побывала война. В Африку. В Полинезию. К чёрту на загривок.