– Как тебе показалось, у нее все хорошо? Что за дикий вопрос? Лазарю хотелось спрятаться в доме и запереть за собой дверь. – Честно говоря, не знаю. Там было полно мертвецов, и все они лежали в общей куче, – ответил он, взглядом умоляя брата избавить его от ополоумевшего соседа. Как было бы здорово принять ванну, чтобы смыть с себя запах мочи и кое-чего похуже. А еще ему хотелось присесть, а лучше прилечь: мышцы в ногах отказывались держать тяжесть тела. Хотелось чего-нибудь поесть – чего угодно, пусть даже холодных объедков. Тогда ему, возможно, удастся понять, что происходит с людьми. Такое впечатление, будто за те три дня, что он отсутствовал, они с ума посходили. Толпа настаивала, что нужно дождаться возвращения с телеграфа отца Эмигдио, чтобы тот руководил общей молитвой, но Мигель Гарсия заявил, что они с Лазарем уйдут в дом: возвращение к жизни – дело непростое, требует больших усилий, поэтому лучше бы отпустить Лазаря, чтобы тот передохнул. Они скрылись в доме, но, не успев запереть дверь, услышали дона Луиса, так и не состоявшегося тестя, который в отчаянии прорыдал: – Почему ты не взял ее с собой? 14 Доктор Канту, находившийся в нескольких кварталах, еще не слышал новости о воскресшем Лазаре. В тот день он проснулся с тяжелым чувством, которое с недавних пор не давало ему покоя. Его мучила мысль, что болезнь не отступит, пока не покончит со всеми оставшимися в живых. Такова ситуация в их городе, в стране, во всем мире: никто из заболевших не выжил. И хотя он цеплялся за жизнь наравне с остальными, его ужасала мысль о том, что он останется последним человеком, держащимся на ногах. В современные чудеса он не верил. Близкие друзья повторяли, что верят только в те чудеса, которые упомянуты в Ветхом и Новом Завете. В конце концов, невозможно называть себя мексиканцем, не веря в явление Пресвятой Девы на холме Тепейак, которая проявила особую милость к таким маловерам, как он, оставив доказательства своего посещения. По его мнению, Пресвятая Дева Гваделупская положила конец земным чудесам. Он полагал, что житейский опыт, наука и знание о пытливой природе человеческого ума давно превратили его в Фому неверующего. Явления, которые в последнее время он называл чудом, не имели отношения к катехизису и были прямым следствием новейших открытий медицины. Он был уверен, что благодаря современным сывороткам и лекарствам человек рано или поздно победит смерть. Для него это было бы самым большим чудом. В эти дни повсеместного торжества смерти его вера в науку и медицину была также подвергнута серьезному испытанию. Высокомерие, которое он испытывал, будучи частью мирового медицинского сообщества, разбилось вдребезги всего за считаные дни. Он был измотан телесно, а главное – душевно, устав видеть, как умирают люди. Он чувствовал, что вот-вот снова поверит в чудо, если только Господу угодно будет явить ему подобную милость. В молодости, приняв решение стать врачом, он сознавал, что будет постоянно видеть смерть людей, близких и дальних, что в жизни существует единственная гарантия, одинаковая для всех: рано или поздно мы умрем. Постепенно или внезапно, но умрет каждый. Он смирился с этим и был готов ко всему: видеть смерть детей, юношей, стариков. Он будет рядом с ними в последние мгновения их жизни, пока не придет время другим наблюдать, как умирает он сам. Но болезнь проникала в жизнь незаметно, коварно и разрушительно. Доктор ходил по городу в плотной одежде, маске, защитных перчатках, с покрытой головой. Он посещал огромное количество безнадежно больных, к которым не осмеливался прикасаться без перчаток, – тех, к кому было бессмысленно обращаться со словами утешения и надежды, присутствуя при их агонии. Плотно укрытый защитным костюмом, он не имел возможности подарить им даже единственную последнюю радость – сочувствие на дружеском лице в последние моменты жизни. Все равно больные знали, что появление доктора Канту в их доме означало смертный приговор. Как бы хотелось ему прописать этим несчастным новый аспирин, изобретенный немцами, но это было редкое и дорогое лекарство, к тому же в связи с большой войной цена его подскочила. До начала военного конфликта его можно было достать в Соединенных Штатах, но сейчас, в разгар слухов о том, что немцы готовят бактериологическую атаку, подмешивая что-то в аспирин «Байер», его не продавали даже по ту сторону границы. По правде сказать, он не слишком надеялся, что эти лекарства спасут чью-то жизнь. Больше всего угнетала неспособность людей следовать врачебным указаниям, благодаря которым скорость распространения инфекции значительно снижалась. Даже отец Педро отказывался признать, что эпидемия способна проникнуть в церковь и уж тем более распространяться от прихожанина к прихожанину во время божественной литургии. Тем не менее зараза с презрением отнеслась к церквям, ритуалам и фигуркам святых, как теперь наверняка уже понимает невежественный отец Педро, в каком бы из миров он ни находился. Бродя по городу от одной семейной трагедии к другой, доктор впервые осмелился молить о чуде, убежденный: только нечто из ряда вон выходящее спасет жителей Линареса. Он не слишком надеялся на ответ, тем более на ответ незамедлительный, как вдруг увидел группу людей, бежавших по улице. «Мы хотим своими глазами взглянуть на чудо воскресшего Лазаря, – ответили ему. – Чистейшая правда, доктор. Он помер, а потом встал из могилы, чтобы доставить живым весточку от мертвых», – говорили они. Доктор уже привык к нелепым бредням простых людей. Случалось, и даже довольно часто, они принимали заурядное за нечто необычайное и давали наивные объяснения, которые больше запутывали, нежели проясняли ситуацию; позднее он признавался жене, что у него голова лопается от этих новостей. Желая собственными глазами увидеть чудесное явление, доктор примкнул к толпе. Он понятия не имел, что его ждет, и все же хотел верить, что существует нечто помимо трагедии, которую приносил каждый долгий день этих бесконечных недель. Одно это его бы вполне удовлетворило. Прибыв на место, зеваки обнаружили, что тот, кого успели прозвать Воскресшим Лазарем из Линареса, скрылся в доме. – Мы прикасались к нему, доктор. Мы видели его так же, как вас сейчас. Мы его понюхали, а пахнет от него, доктор, чисто мертвецом, трупятиной от него несет, вот что. А разве можно такое подделать? Он тяжело болел, донья Чела только и бегала туда-сюда со своими склянками и припарками. Помогут они, как же! А как она, бедненькая, голосила, когда он ее покинул, лежал тут весь замотанный посреди улицы. А потом могильщик подобрал его да свеженького отвез на кладбище, и три дня его не было. В точности как тот самый Лазарь. Но тот когда был, а этот вон чего – наш! Наш Лазарь Линаресский! Ну и вот, доктор, воротился он сегодня, а мама его, бедняжка, как увидела, так сразу и померла. Даже не сомневайтесь, доктор, Боженька поменял их на небесах одного на другого. Донья-то Чела у нас была прямо святая, отдала душу за сына… Настоящая святая! А бедному дону Луису Воскресший сказал, что видел его дочь Луситу на том свете, что Господь хранит ее в своей славе, да-да, сеньор, именно так и есть, потому что наш Лазарь видел ее счастливой перед тем, как вернулся. Вон люди в очереди теперь стоят, каждый хочет спросить про своих мертвецов, как они там устроились, а эти, видите, не хотят открывать, чтобы с народом пообщаться. Будучи врачом, он имел полное право постучать в дверь и потребовать, чтобы Гарсия ему открыли. Лазарь, только что вымытый, лежал в постели, и его рвало. Поскольку матери больше не было, его брат Мигель погрел ему остатки козлятины в соусе, приготовленные накануне. Одного запаха было достаточно, чтобы вызвать у несчастного рвотные спазмы. Однако он знал, что должен поесть, и проглотил пару кусочков. И при втором укусе желудок его взбунтовался. – Сколько дней вы не ели, сеньор Лазарь? – Не помню, доктор. Три дня пролежал на кладбище, но сколько прошло с тех пор, как я заболел, не помню. Наверное, много, одежда на мне мешком весит, так я исхудал. – После стольких дней голодовки нельзя есть тяжелую пищу. Начинай с гренок и чая с ромашкой, да и то потихоньку: маленькими кусочками, крошечными глотками, всего по чуть-чуть, чтобы желудок привыкал к пище. Мигель унес обратно на кухню блюдо с козлятиной, взамен принес хлеб и чай. В дверь застучали так настойчиво, что Мигель открыл. Это был отец Эмигдио. Доктор Канту приветственно кивнул. – Только что отправил телеграмму архиепископу, чтобы сообщить о чудесном воскрешении нашего Лазаря, – сообщил святой отец. Доктор Канту предпочел увести разговор в другое русло. Ему хотелось услышать историю из уст самого воскресшего. – Что с тобой случилось, Лазарь? Люди говорят, что ты вернулся с того света. – Так и есть, доктор. По правде сказать, там было ужасно скучно, вот я и вернулся. – Что значит скучно? – уточнил растерявшийся отец Эмигдио. – Представьте себе, ничего не происходит, только привозят мертвецов: одну телегу, за ней другую. Потом я подумал, как обрадуется мама, увидев меня живым, а потом сами знаете что случилось: дождалась меня мама, да тут же сама и померла. Теперь я здесь, а мама там. – Ты сам решил вернуться? – С Божьей помощью, да и ангелы ему помогали, – перебил его святой отец. – Я очень внимательно смотрел, святой отец, все ждал, что прилетят ангелы и скажут, что делать, а они так и не прилетели. Так что да, сам решил, а кому за меня еще решать? Ну и могильщик мне помог, привез обратно в город. – Он вытащил тебя из могилы? – Да нет же, доктор. Никто меня ни в какую могилу не бросал. Он же не зверь и никогда бы такого не сделал. Даже и не думайте про такое. Положил меня на краешек вместе с остальными, готовенькими. – Готовенькими? – Готовенькими для могилы. Все потихоньку отходили себе, а я, видите, так и не отошел. Все ждал и ждал, когда же меня позовут, а все из-за мамы, и вон оно как. Я так старался, все терпел, а потом устал, встал да и пошел себе, пока не разыскал дона Висенте. Он меня посадил на повозку и привез сюда. – Говорят, ты видел дочку дона Луиса… – Ох уж этот дон Луис! А что я мог сделать, когда он обнял меня и вцепился изо всех сил? Говорю же вам, доктор, мертвецов я за это время изрядно навидался, и почем я знаю, была среди них его дочка или не была? Честно сказать, мне было неловко допрашивать дона Луиса, в котором часу она померла, в какой день или какого цвета на ней была простыня. И чего он меня теперь допрашивает, видел я ее или нет? Вот я и сказал, что видел. А он возьми да спроси, почему я ее сюда не привел. А я разве полезу в могилу? Я с ума не сошел. И шарить в яме среди гнилья и червяков, чтобы отыскать соседку, пусть даже она мне когда-то и нравилась, я тоже не большой охотник. А еще я думаю, что, раз уж Лус умерла, пусть лежит себе где лежит, верно, доктор? А вы что думаете, святой отец? Правда же, что мертвецы не должны расхаживать по улицам и навещать родителей? – Но сам-то ты вернулся. Припомни-ка, Лазарь. – Я вернулся, святой отец, а Лус не вернется. – А не видел ли ты великий свет, пока был на кладбище? – Днем точно видел, а ночью ничего не видел. Потому и знаю, что прошло три дня, святой отец. Хотел бы я вернуться пораньше, но не получилось, потому что сначала я очень худо себя чувствовал, а потом, когда соскучился, то понял, что мне уже получше, встал да и пошел. – В точности как Лазарь! – Да ни в коем случае, святой отец. Какой из меня Лазарь? – Лазарь Гарсия. Поясни-ка нам вот что, – вмешался доктор Канту, сообразив, что, продолжая в этом духе, они так и будут ходить кругами. – Ты заразился испанкой или не заразился? – А то как же, доктор, еще как заразился – чуть не задохнулся. – У тебя был жар, тело ломило? – Все в точности как у мамы, да покоится душа ее с миром, жар начался да так и не прекращался. Я уж ни думать не мог, ни ворочаться – так у меня все болело, а главное, дышать было очень трудно. А уж голова как трещала, череп и мозги, что мне их оторвать хотелось, даже компрессы мамины не помогали. Вот мама и говорит: сыночек, ничего не поделаешь, пора тебя собирать, а то скоро приедет дон Висенте. По правде говоря, мне и самому больше всего помереть хотелось. – Так, значит, ты умер. – Нет, святой отец! Говорю же вам, скучно мне стало. – Так когда же ты умер, чтобы воскреснуть? – А кто говорил, что я умер? Я и не говорил, что умер. – Но ты же вернулся! – А, ну так я же сам оттуда ушел. Мама мне сказала, поезжай с Висенте, я и поехал. Завернулся в простыню и старался поменьше ворочаться. А на третий день ждать мне надоело, вот я и вернулся. – Итак, еще раз: ты заболел? – Да, доктор. – Тебя отвезли в повозке на кладбище? – Да, доктор. Меня могильщик подобрал. – Но ты отправился туда живой. – Ага. – Неужели мама отправила тебя хоронить живого? – А дон Висенте меня и не хоронил, падре. Он все время спрашивал: «Эй, ты еще жив?» И я отвечал, что жив. А остальные бедняги вскорости умолкали. Смотришь – а они уже хорошенькие. – Хорошенькие – в смысле для могилы? То есть мертвые? – Да, доктор. А я так и не помер, как ни старался, вот и пошел себе домой, как только сумел подняться. Что случилось, святой отец? Почему у вас такое лицо? Когда отец Эмигдио услышал, обдумал и осознал наконец его слова, ему как будто ушат холодной воды за шиворот вылили. – Так, значит, нет никакого чуда! Что я теперь скажу епископу? А людям, которые толпятся снаружи?