– Это вы, сеньора, отправили Лупиту в город? Нет. Беатрис не видела Лупиту с тех пор, как отпустила накануне вечером на пятнадцатилетие дочери ее кузины. – Мати говорит, что ее с утра нигде нет. – Наверное, ее похитили, сеньора. – Мати, которая жила с Лупитой в одной комнате, как правило ложилась спать, не дожидаясь ее прихода. – Она всегда ночует дома, и я ее слышу, потому что шуму от нее, как от поезда на железной дороге. А сегодня открыла глаза, вокруг день-деньской, а от Лупиты ни слуху ни духу. Одежда, которую Лупита оставила с вечера на кровати, торопясь на праздник, так и лежала нетронутой: среди ночи девушка не возвращалась. – Отправьте Мартина к ее кузене и подружкам. Может, она ночевала у них. Вернулся Мартин без Лупиты. С праздника та ушла, когда не было еще и одиннадцати, как ни уговаривала ее кузена остаться потанцевать: она очень устала и хотела спать. Мартин тоже видел ее издалека на вечеринке, но, когда около полуночи отправился искать, чтобы вместе вернуться в Амистад, ее и след простыл. Не встретил он ее и по дороге. Никто ее больше не видел. – Немедленно сообщи сеньору Франсиско, – велела Беатрис. Все отправились в окрестности Вильясеки на поиски, обошли дом за домом, обшарили метр за метром всю дорогу между танцевальной площадкой и поместьем, где Лупиту с нетерпением дожидались. – Ее похитили, – повторяла Мати, удивляясь, почему всякий раз, стоило ей открыть рот, как ее затыкали, если с каждым проходящим часом похищение казалось лучшей участью для исчезнувшей девушки. То, что вначале звучало как предположение, превратилось в пожелание: лучше, если бы ее похитили, обесчестили и обрюхатили, нежели что похуже. В полдень прибежал Симонопио. Волосы растрепаны, подсохшие слезы оставили на чумазом от пыли лице светлые дорожки. Беатрис поняла: Лупита нашлась. Симонопио отказался передохнуть и сделать глоток горячего шоколада, чтобы немного успокоиться. Повернулся и исчез в направлении гаража и конюшни. Когда за ним пришел Франсиско, Симонопио уже запряг повозку. Никто его не останавливал. Мартин отказался идти с остальными забирать тело. Сказал, что не хочет видеть девушку мертвой. Беатрис вспомнила, как несколько лет назад Франсиско, заметив, как тот заигрывает с Лупитой, строго предупредил: «Осторожно, Мартин. Женщин из нашего дома не трогай, понял?» Больше проблем подобного рода с Мартином не было, но сейчас Беатрис спрашивала себя, зачем они тогда его остановили. Возможно, в эту ночь Лупита не ушла бы одна. У нее была бы своя семья. И сейчас она бы готовила обед. Беатрис сдержалась: нельзя скатываться до возмущения и упреков. Нет, так она вести себя не станет. Вместо Лупиты на кухне сидел Мартин, застывший, с потерянным лицом, по настоянию Полы молча прихлебывая шоколад, который готовили для Симонопио. Всхлипывающая няня Пола старалась кое-как его утешить, но он ее словно не замечал. Беатрис покинула кухню прежде, чем из ее рта и глаз хлынут накопившиеся слова и слезы, среди которых не найдется ни единого слова утешения, и атмосфера кухни будет окончательно отравлена. Она отправилась к няне Рехе. Быть может, возле старухи удастся посидеть молча. Но няня к тому времени покинула кресло-качалку, которая теперь чуть заметно покачивалась сама по себе, словно скучая по весу и очертаниям тела привычной обитательницы. Встревоженная Беатрис нашла няню в полутьме комнаты: та лежала с закрытыми, как обычно, глазами, неподвижно и беззвучно, что было ей несвойственно. Беатрис сразу поняла, что няня в курсе происшедшего. Молчание и почти бездыханная неподвижность, полное уединение вдали от воздуха и света, которыми она обычно наслаждалась, сидя в кресле-качалке, были ее личным способом выразить горе: в привычном одиночестве, но вдали от гор, с которыми всю жизнь она вела молчаливый диалог. Повернувшись к горам спиной, няня тем самым выражала свое горе, но боль от этого становилась еще сильнее. Слишком много боли для такого старого иссохшего тела. – Мы найдем того, кто это сделал. Клянусь тебе, няня Реха. Пытаясь утешить старуху, Беатрис не слишком задумывалась о значении своих слов. Позже она раскаялась: какое право имела она клясться в таком важном деле, если не сумела выполнить простейшее обещание, данное годы назад? Но няня все равно не откликнулась. Должно быть, не расслышала, с облегчением подумала Беатрис. Мати тоже сидела у себя в комнате и рыдала навзрыд. Она была немолода, но знала Лупиту с тех пор, как та двенадцатилетней девочкой появилась в Амистад. Беатрис решила не входить. Какой смысл? Слов утешения у нее все равно не найдется. Она порадовалась, что Франсиско-младшего не было в этот день дома. Кто бы за ним присмотрел? Как объяснить ребенку случившееся? Сама она была не в состоянии. Займется мальчиком, когда все будет позади. Через два-три дня голос вернется и окрепнет. Сейчас она не чувствовала в себе ни сил, ни уверенности. Беатрис всегда была практичной женщиной, но ей пришлось собраться с духом, чтобы вспомнить привычные навыки: мысленно она составила перечень дел, которые необходимо сделать в ближайшее время. Поскольку одни отправились за телом, а другие пытались совладать с душевной болью, Беатрис решила за все взяться сама. – Скоро вернусь! – Предупредив домашних, она отправилась за доктором Канту, который в это время принимал у себя в клинике. Спешить некуда – ничья жизнь не была в опасности, внимания требовала смерть, однако доктор все равно пообещал, что придет немедленно. Отыскать нового отца Педро оказалось сложнее: собор и все церкви с августа были закрыты по распоряжению правительства. Священник служил незаконно то в одном, то в другом храме, жил тоже в разных домах, включая поместье Моралесов-Кортесов, и старался появляться на виду поменьше, чтобы не навлечь опасности на своих гостеприимных хозяев. Беатрис не могла вспомнить, у какой семьи он останавливался последний раз, и, хотя разговаривать ни с кем не хотелось, ей предстоял еще один обязательный визит: она постучалась к брату, не собираясь при этом входить в дом. – Скажи сеньоре Консепсьон, чтобы вышла. – Она спит, сеньора. – Скажи, что я ее жду. Без подробностей и излишнего драматизма она сообщила Консепсьон о смерти Лупиты. Та точно знала, где найти священника. – Схожу за ним, – кивнула Беатрис. – Пусть Франсиско-младший побудет у тебя, пока все не уляжется. Она отыскала священника, который также пообещал явиться как можно скорее, чтобы помазать и отпеть тело. Беатрис поблагодарила его, и было за что: священнику постоянно угрожала опасность, особенно если военные застанут его за совершением таинства. От священника она отправилась заказывать гроб. Ее устроил бы любой – главное, чтобы привезли прямо сегодня. Сообщать родным Лупиты она не стала. Пусть этим займется Франсиско. Вернувшись домой, с удивлением увидела, что врач и священник уже на месте, хотя тело еще не доставили. Позже она узнала, что пеоны по пути остановились сполоснуть покойницу на обочине неподалеку от колодца, чтобы избавить женщин от ужаса. Благонамеренные усилия оказались тщетными: невозможно отмыть тело со столь выраженными следами насилия. Доктор попросил расстелить на кухонном столе одеяло. Полуголое мокрое тело положили сверху, чтобы можно было его осмотреть. – Беатрис, если вы не желаете здесь находиться, я могу позвать на помощь кого-нибудь другого. – Я останусь, – сухо ответила Беатрис. – И Пола тоже. Лупиту нашли на дальней окраине Амистад, у дороги, ведущей в Петаку. Она лежала под мостиком, где некогда няня Реха нашла новорожденного Симонопио и его пчел. Тело бросили под мост в расчете, что его никогда не найдут, а со временем оно станет добычей насекомых и животных. Симонопио отыскал ее тело, Лупита вернулась домой. Теперь следовало по всем правилам проводить эту девушку, которая, судя по всему, в последние минуты жизни очень страдала. Праздничная одежда была растерзана. Волосы, которые Лупита обычно заплетала в косу, распущены и спутаны, все в листьях и комьях земли. На избитом и исцарапанном лице застыла маска смерти, так что никому не пришло бы в голову, что девушка крепко спит. Почерневшие веки не скрывали отсутствия глаз. На шее виднелись следы рук, еще недавно яростно ее сжимавших. Когда сняли одежду, на плечах и груди обнаружили следы укусов. – Кто ее кусал? Зверь? – Нет, человек. – Ее кусали, пока она была жива? – Не знаю, Беатрис. Не знаю. – Когда ее убивали, она точно была живая, – встряла рыдающая няня Пола. – Ступай, няня. Лучше тебе вернуться в комнату. Не беспокойся. Иди себе отдыхай. Но няня осталась, и до конца осмотра больше никто не проронил ни слова. Вымытые волосы Лупиты вновь заблестели, их бережно расчесали, так что казалось, ничего не произошло, хозяйка их по-прежнему жива. Но это была иллюзия: тело окоченело, и если бы они вовремя не уложили Лупиту на стол, сделать это сейчас им бы не удалось. – Сделай ей прическу, которая нравилась ей больше всего, Пола. А я схожу за саваном. Мама открыла шкаф, где хранилось белье, и вытащила простыню из тончайшего льна, ту самую, которую Лупита должна была расстелить утром на хозяйкиной постели, если бы этот вторник был таким же, как любой другой день. Сейчас же простыне предстояло служить для другой цели. Вернувшись на кухню, она застала там Симонопио. Вид у него было растерянный. Как только она вошла, он протянул ей окровавленный платок, который держал в руке. Беатрис приготовилась к худшему и была права: развернув платок, она с ужасом обнаружила там глаза Лупиты. Она чуть не крикнула: крестному платок ты даришь с цветами, а мне с кошмарами? Но мигом опомнилась: перед ней был Симонопио, чуждый жестокости и злобы. Если он что-то делал, то всегда с убеждением, что действует правильно. Сегодня он тоже был прав: нельзя хоронить тело без глаз. Беатрис спрятала глаза в складках белого льняного савана возле рук девушки. – Спасибо, Симонопио. Такой сошла Лупита в могилу и такой предстанет перед Богом, с глазами. В ту ночь Беатрис и Франсиско бодрствовали возле гроба по очереди. Первым отправился спать Франсиско. Тем, кто желал провести ночь вместе с ними, они предлагали булочки и шоколад. Беатрис стояла на коленях рядом с Сокорро, пристально глядя на четки, не произнося ни слова, кроме молитв по Лупите. Она была рада, что, поскольку погрузилась в успокоительное бормотание, ей не приходилось обмениваться взглядами с родственницей погибшей. Когда рано утром пришел Франсиско, по-прежнему уставший, однако готовый продолжить бдение, Беатрис вернулась к себе. Настал ее черед отдыхать. Если повезет уснуть, пусть отдохнет хотя бы тело, не душа, на которой лежала свинцовая тяжесть. Увидев незастланную постель, Беатрис вспомнила, что спальню так никто и не убрал. Она разделась, но надевать ночную рубашку не стала. Она про нее просто забыла. Менять простыни тоже не стала, хотя во вторник никто про это не вспомнил. Она подумала про простыню, в которую сейчас было завернуто обнаженное тело Лупиты, и вздрогнула. Завтра, подумала она, завтра она все сделает. Завтра, непременно завтра: утром поменяет простыни, затем увидит своих девочек, посмотрит в глаза Сокорро, похоронит Лупиту. На сегодня достаточно. Она лежала в темноте, не в силах ни уснуть, ни осознать происшедшее. Осознать свою новую реальность. Когда же она закрыла глаза, до нее донесся слабый, нежный запах лаванды, пропитавший старые простыни. Запах Лупиты. Она заплакала. Наконец-то дала волю слезам. Но только на одну ночь. – Завтра плакать не буду, – пообещала она себе. 53 В день похорон Лупиты Симонопио не уходил за пределы поместья. Пришло время цветения апельсинов, среди которых он всегда находил покой. Так он и блуждал от плантации к плантации, не считая дней. Неутомимо шагал вдоль деревьев туда и обратно в сопровождении пчел, которые не хотели его покидать, несмотря на то что дневной свет, солнце и цветы призывали их мчаться по своим делам, наслаждаясь сладкой пыльцой. Когда солнце садилось, они покидали Симонопио, потому что даже ради него не готовы были встретиться с темнотой. «Завтра все будет хорошо, – говорили они, прощаясь перед заходом солнца. – Завтра вернется покой. Завтра цветы будут по-прежнему цвести для нас для всех». Симонопио верил пчелам. Рано или поздно он отделается от навязчивого образа убитой Лупиты. От ощущения вырванных глаз в своей руке. От воспоминаний о часах, когда он лежал на земле рядом с ней: холодное, неподвижное тело, и он, живой и теплый; теплый, но бессильный, ослепший от слез, не имеющий ни сил, ни воли принять ужасную реальность. Он понимал, что ему придется смириться, придется подняться с земли, потому что работа его еще не завершена: сообщив о ее смерти и указав, где лежит тело, он отправится на поиски вырванных глаз Лупиты. Все еще лежа рядом с телом и уже почти взяв себя в руки, он ощутил необычайный покой: Лупита умерла не здесь, не под его мостом. В противном случае Симонопио обязательно бы что-то почувствовал. Лупита умерла там, где теперь лежали ее утерянные глаза. А сюда ее отнесли, когда она была уже мертвой, отнесли, чтобы спрятать, а может быть, желая о чем-то сообщить, на что-то намекнуть. Чужих запахов не осталось. Ни в прошлом, ни в будущем Симонопио не находил никаких указаний, способных подсказать ему ответ на вопрос, который будет мучить всех годами: кто убил Лупиту? Этот вопрос читался в глазах Франсиско Моралеса, который обратился к нему прямо: «Не видел ли ты чего-нибудь особенного, а может, что-то знаешь?» Но Симонопио замотал головой. Это была правда: он ничего не знал. И хотя Беатрис ничего не спрашивала, кое-что он читал и в ее взгляде. И в ее, и в глазах Франсиско появилось нечто новое, искажавшее привычные черты: гром, молния, ураган, буря. Он понимал, что они готовы разыскивать убийцу повсюду, а найдя его, сделают все возможное, чтобы передать властям, но передать живым, а не мертвым. Они будут искать его год за годом, но так никогда и не найдут. И тут Симонопио понял еще кое-что: никто не найдет того, кто напал на Лупиту, никто не воздаст ему по справедливости за убитую девушку. Никто, кроме него самого. Но когда? Где? И как он узнает этого человека? Он ничего не знал, но был уверен: однажды это случится. Всему свое время. 54 Хозяева хоронили покойницу, но его на похороны не позвали. В тот день никто не работал. Все отправились в хозяйский дом – все, кроме него. Сегодня земля принадлежала ему одному, и привычное молчание было теперь ни к чему. Щегол прилетел, а орел улетел. В небо нырнул, крылом махнул. Значит, командовать будет мул,