Начала читать — и уже не могла оторваться. «А еще есть пещеры, именуемые Особенными, сокрыты они от человека, доколе он жив. Пещеры те соединяют мир плотный с миром бесплотным, и всякая душа проходит чрез них дважды: когда входит в плоть при рождении и когда выходит из плоти после смерти, только неправедные души из пещеры падают вниз, в огненную геенну, а праведные воспаряют в горние сферы. Особенные Пещеры, число же их сто сорок четыре, по милосердию Божию рассеяны по свету равномерно, по одной на тысячу лиг, чтобы путь души к плоти и обратно был не слишком продолжительным, ибо нет ничего мучительней этого перехода. Ближняя к нашим краям Особенная Пещера находится в Штирской земле, близ горы Эйзенгут, о том говорил отцу приору Блаугартенского аббатства один достойный человек из города Инсбрука, но назвать точное место не мог или не захотел. Бывает иногда, и не столь редко, что иную душу уже призовет Господь к Своему Суду, но заступится за грешника Милосердная Мать или святой покровитель, и душа возвращается обратно в мир, но остается в ней некое смутное воспоминание о продвижении ее через Особенную Пещеру. Случалось и мне видеть человека, чья душа отрывалась от плоти, но вернулась обратно. То был кнехт, прежде состоявший на службе у ландграфа Гессенского, по имени Готхард из Обервалъда. Этот Готхард упал с коня, ударился головой о камень и был сочтен за мертвого, но назавтра, уже положенный в гроб и отпетый, вдруг открыл глаза и вскоре совершенно выздоровел. Он рассказывал, что его душа, будучи временно разлучена с телом, протискивалась через узкое, темное подземелье. Когда же в конце сей пещеры засиял яркий свет, неведомая сила утянула смятенную душу обратно на землю. Отец приор Блаугартенского аббатства, также присутствовавший при рассказе, спросил Готхарда, не молил ли кто о нем Пресвятую Богородицу или Святого Готхарда Хилъдесхеймского, и оказалось, что все время, пока кнехт лежал мертвый, за его душу беспрестанно молилась жена, которая этого Готхарда сердечно любила. Видом Особенные Пещеры неотличимы от обыкновенных, и кто случайно забредает в них, если имеет чуткую душу, то слышит тихий небесный звон, а если душой тугоух, то ничего не слышит, однако же испытывает неодолимое желание поскорей уйти и более никогда в это место не возвращаться». Прочтя про «небесный звон», Пелагия вздрогнула и почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Однако главное потрясение было впереди. «Горе тому, кто окажется в Особенной Пещере в рассветный час, если поблизости закричит красный петух, ибо услышавший этот крик повисает не только душой, но и телом в межмирном пространстве, где нет проистечения времени (in intermundijs ubi поп est aemanacio temporis), и может сгинуть на веки вечные, либо же быть выброшен в другое время и даже в другую Особенную Пещеру. Уже помянутый достойный человек из Инсбрука рассказывал, как некий торговец домашней птицей, застигнутый непогодой, решил переночевать в такой пещере, не зная, что она Особенная. С ним была клетка, в которой сидели петух и куры. И вошел этот человек в пещеру вечером в канун Дня Вознесения Пресвятой Девы, а вышел тремя месяцами ранее, в день Обретения Святого Креста, причем из совсем другой пещеры, расположенной во владениях короля шотландского Иакова, и добирался до дому, прося подаяния, ровно три месяца, так что вернулся в родные места как раз ко Дню Вознесения Богоматери, и никто ему не верил, что он был в шотландском королевстве, хотя торговец этот слыл человеком честным. Еще мне приходилось слышать про одного зеландского охотника по имени Pun, который услыхал из подземной норы петушиный крик, понял, что это лисица уволокла петуха, и полез, чтобы добыть лисью шкуру. Вылез самое малое время спустя, но, когда вернулся в деревню, никто его там не признал, потому что отсутствовал он целых двадцать лет. А один лигурийский купец, вернувшийся из страны Китай, рассказывал благородному господину Клаусу фон Вайлеру, хорошо мне известному (было это в городе Любеке, в харчевне „Под кораблем“, в присутствии свидетелей), как китайские люди говорили ему, этому купцу, про одного рыбака из царства Япон, что находится в Море-Океане близ Земли царя-пресвитера Иоанна. Тот рыбак, ловя устриц, вошел на рассвете в морскую пещеру, и тут закричала красная черепаха, которые в стране Япон возвещают наступление дня вместо петухов в наказание за то, что тамошние жители не ведают христианской веры, и рыбак этот уснул на недолгое время, а когда проснулся, то оказалось, что он проспал целых восемьдесят восемь лет, и его не пустили в родную деревню, потому что никто его там не помнил, и он скитался по разным местам, и те китайские люди сами его видели, когда плавали в Япон за золотом, которого в том царстве видимо-невидимо и стоит оно не дороже серебра или даже меди. А о том, почему крик красного петуха производит на душу такое удивительное действие, мною писано в „Disputacio ypothetica de rubri galli statu preelectu“,[7] так что вновь писать об том я не стану, а вместо того перейду к Главе XXXIX, повествующей о том, как изращиватъ в пещерах съедобные грибы». Надо сказать, что, прочитав про красного петуха, Пелагия вскочила со стула и до конца главы читала стоя — вот в какое пришла волнение. С разбегу принялась читать и про грибы, но вскоре убедилась, что «Особенные Пещеры» там уже не упоминаются. Внимательно пролистала фолиант до самого конца, надеясь обнаружить еще какое-нибудь упоминание о «Предположительном рассуждении», но ничего не нашла. Тогда в сердцах захлопнула книгу и бросилась в кабинет к преосвященному. Митрофаний изумленно обернулся — никогда еще не бывало, чтобы духовная дочь вторгалась к нему в этот заповедный час, да еще без стука. — Владыко, а «Рассуждение о красном петухе»? — выпалила монахиня. Архиерей не сразу вернулся от высоких мыслей на землю. — А? — неблагообразно переспросил он. — Трактат про красного петуха, писанный тем же Адальбертом, где он? — нетерпеливо спросила Пелагия. — Про какого петуха? — впал в еще большее изумление епископ. — Что с тобой, дочь моя? Не горячка ли? Когда же понял, чего добивается черница, объяснил, что никаких других сочинений Адальберта Желанного кроме «Трактата о пещерах» до нашего времени не дошло. Монастырь, в котором жил и умер мистик, был сожжен солдатами графа Нассау во времена религиозных войн. Одно только это сочинение и уцелело, да и то по счастливой случайности — рукопись находилась у переплетчика. О том, что у Адальберта есть труд про петуха, Митрофаний слышал впервые. — В пятнадцатом столетии было модно приписывать разным животным чудесные свойства, — сказал далее преосвященный. — Некоторые из тогдашних схоластов увлекались идеей двоичности. Мол, все Господом сотворено в парности: мужчина и женщина, черное и белое, солнце и луна, тепло и холод. Пытались они найти пару и человеческому роду в животном мире — некий вид тварей, избранный и отмеченный Господом наравне с человеком. Одни продвигали на эту роль муравьев, другие дельфинов, третьи единорога. Судя по названию сочинения, Адальберт был апологетом избранности петухов, а почему именно красных — это уж Бог его знает. — Муравьи — понятно, муравейник и в самом деле напоминает человеческое общество. Дельфины тоже ясно — они умные. Единорогов средневековые авторы в глаза не видывали и могли воображать о них что угодно. Но петух-то при чем? Задиристая, глупая птица. Только кур топчет да глотку дерет. — Э, нет, — поднял палец архиерей. — К петуху относились по-особенному издавна, еще в дохристианские времена. И особенное это отношение распространено повсеместно, где встречается вид Gallus Domesticus.[8] У китайцев, например, он олицетворяет принцип Ян, то есть смелость, благожелательность, достоинство и верность. А петух красного оперения — еще и символ Солнца. Если ты обратишь свой взгляд в совершенно иной предел планеты, к древним кельтам, то у них красный петух — олицетворение богов Подземья. В греко-римской культуре петух знаменует обновление. Вообще в большинстве мифологий эта птица связана с богами утренней зари, солнца, света, небесного огня — то есть с зарождением новой жизни. Петух изгоняет ночь и сопутствующие ей мрак, страх, слепоту. Такого рода импровизированные лекции, подчас по самому неожиданному поводу, были излюбленным коньком Митрофания, и Пелагия всякий раз внимала им с интересом, но никогда еще не вслушивалась так жадно, как сейчас. — Возьмем христианство, — продолжил преосвященный. — В нашей религии у интересующего тебя пернатого тоже особый статус. Петух — символ света. Он приветствует восход Солнца-Христа, обращающего в бегство силы тьмы. В пасхальное празднество, когда мы поминаем Страсти Христовы, петух означает воскресение. Известно ли тебе, что крест, ныне общепринятый символ христианства, появился довольно поздно, лишь в середине V столетия? До той же поры христиане использовали другие символы, и очень часто — петуха, это образ Сына Божьего, Который пришел пробудить человечество. Не забудем также и пророчество мудрого Екклесиаста: «И будет вставать человек по крику петуха, и замолкнут дщери пения», то есть именно петух возвестит людям о дне Страшного Суда. Чем дольше слушала Пелагия ученые речи Митрофания, тем задумчивее делалось ее лицо, так что к концу взгляд совсем уж обратился как бы внутрь себя. Когда же владыка закончил, инокиня ни о чем больше спрашивать не стала. С поклоном поблагодарила за поучение, извинилась, что оторвала преосвященного от писательства, и распрощалась до завтра. Логово циклопа Покинуть архиерейское подворье сестра намеревалась тем же путем, каким вошла, — не длинным, через двор и ворота, а коротким, через садовую калитку, от которой имела собственный ключ. В окнах братского корпуса свет уже погас, не горел и фонарь подле парадного крыльца, но в небе сиял яркий месяц, и ночь была ясной. Пахло юной листвой, из яблоневой аллеи доносилось журчание фонтана, и от всего этого сосредоточенность, владевшая монахиней, стала понемногу рассеиваться. Владычий сад считался одной из городских достопримечательностей и содержался в образцовом порядке. Белоснежные дорожки, покрываемые специальным мелкосеянным песком, подметались по нескольку раз в день, так что у Пелагии было ощущение, будто она не идет по земле, а ступает по Млечному Пути. Даже совестно было оставлять на этакой красоте цепочку собственных следов, и оттого монахиня старалась держаться самого краешка. Вдруг она увидела впереди, прямо посреди белоснежной полосы, отпечатки ног. Кто-то прошел здесь совсем недавно, уже после непременного преднощного метения. Кто бы это мог быть, рассеянно подумала Пелагия, чьи мысли были все еще заняты пещерами и красными петухами. Мало кому дозволялось гулять но саду и тем более в позднее время. Отец Усердов? Нет, у духовной особы шаг уже, ибо стеснен рясой, сдедуктировала Пелагия. Поправила на носу очки, думая все ту же думу, но при этом посматривала на следы, ведшие к калитке. Вдруг сестра ахнула, пала на четвереньки, прижавшись носом чуть не к самой земле, и ахнула снова, еще громче. Прямоугольные носки! Знакомый контур каблука! А если посмотреть вблизи, видны три ромбика! Сердце монахини запрыгало в груди. Был! Здесь! Недавно! А может быть, и только что! Ушел через калитку! Она вскочила, кинулась было к дому, но тут же вернулась назад. Пока добудишься челяди, уйдет! На улице, на булыжной мостовой следов-то ведь не будет! Что если он недалеко, и можно выследить! Подобрав подол, Пелагия бросилась вперед — не по следам, а рядом, чтоб не затоптать. Что может означать внезапное появление Волчьего Хвоста на архиерейском подворье — об этом сейчас и не думала. Следы свернули с главной аллеи на боковую, стало быть, вели не к калитке, а в дальний, глухой угол сада. Сестра на миг остановилась, пытаясь сообразить, что означает этот маневр. И догадалась: ключа-то у злодея нет, не иначе как через забор полезет. Побежала еще быстрей. Дорожка здесь была поуже, с обеих сторон сжатая высокими кустами, в тени которых следы перестали быть видны, но зато отсюда никуда и не свернешь. Вот и конец сада. Дощатый сарайчик, куда осенью ставят ящики с яблоками, за ним ограда. Надо подбежать к ней, просунуть голову между прутьев и осторожно выглянуть — не обнаружится ли вдали удаляющийся силуэт? И если да, то перелезть на ту сторону и проследить. Даже если окажется совершенно непричастный человек, по крайней мере можно будет выяснить, кто сшил ему сапоги. А там и… Пелагия как раз поравнялась с сараем. Боковым зрением заметила черную щель — дверь была приоткрыта — и мельком подумала: непорядок. Тут дверь вдруг возьми да распахнись во всю ширь. Из темноты высунулась длинная рука, схватила сестру за ворот и рывком втащила в домик. Брякнул задвинутый засов. Оглушенная сотрясением, ослепшая от внезапного мрака Пелагия вскрикнула, но широкая жесткая ладонь тут же зажала ей рот. — Ну, здравствуй, фря пароходная, — раздалось из черноты. И сразу стало понятно, кто это. Даже не по голосу, слышанному всего единожды, а по противному словечку «фря». Стеклянный Глаз (он же и Волчий Хвост — прав был Бердичевский) выдержал паузу, похоже, наслаждаясь трепетом пленницы. Темнота уже не казалась ей кромешной. Сарай был сколочен хлипко, со щелями — специально, чтоб яблоки дышали, — и меж досок проникал лунный свет. Первое, что разглядела Пелагия, — два блестящих глаза, причем блестящих по-разному, однако не поймешь, какой из них настоящий, а какой фальшивый. — Столько за тобой бегаю, что жалко сразу прикончить, — сказал ужасный человек. — Поживи еще минутку, ладно? Только уговор: если пискнешь, тут тебе и гроб с кисточками. — Нам не положено, — сдавленно, сквозь ладонь, ответила монашка. — Что не положено? — Стеклянный Глаз отнял руку. — Гроб с кистями. Черницам нельзя, — пояснила она, думая только об одном: говорить что угодно, любую чушь — только бы на минутку, на две отсрочить неминуемое. Не для того чтобы спастись — как же тут спасешься? Чтобы подготовить душу к великому таинству, мысленно произнести слова последней молитвы. — Шутишь. Молодчина, — одобрил убийца. — И мозги у тебя резвые. Были бы потусклее, прожила бы дольше. Видала штуковину? Он вынул из кармана какой-то предмет, странно запрыгавший у него в руке. Пелагия присмотрелась — гирька на пружине.