– Луком со стрелами? – усмехнулась Яна, окидывая Артема таким взглядом, что бедный старпом заалел, словно девушка. Сзади подошел Владимир Руденко, положил тяжелую ладонь жене на холку: – Ну-ка, цыц. Развоевалась! Яна и его обожгла взглядом. Но Руденко, в отличие от Артема, краснеть не собирался. Еще и шлепнул ее по попе: – Пошла, кобылка моя! Когда погрузились в шлюпки, Маша не удержалась: перегнулась, черпнула воду. Теплая! Невозможно поверить, что еще утром брызги секли лицо как льдинки. Гребцы на веслах устроили соревнование, и две лодки толчками двигались вперед. – Раз-два! Раз-два! – хрипло дирижировал боцман. Пробковый шлем он оставил на бригантине, и от его лысины отсвечивало вечернее солнце. – Давай! Навались! – доносился с соседнего борта звонкий голос Артема Диких. Когда днище зашуршало о песок, боцман с поразительной для его возраста легкостью перемахнул через борт. Следом за ним попрыгали Сергей со Стефаном. Яков Семеныч хулигански свистнул, сунув два пальца в рот. – Эй, Темыч! Старпом обернулся и скривился. Им до берега оставалось метров двадцать. – Ты не Диких, ты Домашних! – дразнясь, крикнул Боцман. – На обратном пути сочтемся! – Как же, жди! Глядя на Якова Семеныча, режиссер тихо, чтобы тот не услышал, проговорил, будто читая вслух из невидимой книги: – Все у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море – веселые глаза человека, который не сдается. – Это откуда? – наклонилась к нему Кира. – Хэмингуэй. Вдоль линии прибоя море выложило узоры из обломков крошечных ракушек и морских водорослей. Маша сделала два шага, и песчинки облепили мокрые ступни. Она вдохнула глубоко-глубоко, чтобы морской воздух вытеснил московский смог, осевший в легких. Если бы можно было набрать его впрок, этот воздух! Теплый, прозрачный, с привкусом соленого ветра и хвои! Хотя бы баночку. Она бы доставала ее в конце ноября и дышала в терапевтических целях – по чуть-чуть, чтобы хватило на год. И песок тоже нужно взять. Всего пару-тройку пригоршней, она не жадная! Хватит, чтобы рассыпать по полу в феврале, когда снаружи вьюга пылит колючим снегом, и оставлять на нем отпечатки ладоней и ступней. – Мария! Маша вздрогнула и обернулась. Оказывается, пока она мечтала, группа уже собралась и терпеливо ждала ее. Еще на корабле было решено, что отдыхать и купаться станут не все вместе, а по парам. «Чуть западнее есть большая лагуна, можно было бы высадиться там, – сказал боцман. – Но вы ж сами не захотите гурьбой». Так и вышло. Рассредоточились по бухтам. Первая, самая ближняя к месту высадки, досталась Яне и Владимиру. «Чтобы далеко не тащиться!» – подмигнул Артем Диких. «Очень гуманно с его стороны», – подумала Маша, оценив размер сумки у Яны и количество фотоаппаратуры на ее муже. Сквозь прозрачные бока пляжной сумки просвечивали платья, парео, шляпы и, кажется, даже пиратская треуголка. Яна не собиралась в этих изумительных природных декорациях распылять красоту впустую, без увековечивания. Яна оценила выделенную им бухту и красиво закинула руку за голову. – Лук для инстаграмма! – пропела она, фотографируясь на собственный айфон. – Артем, а теперь вы нас с Володей щелкните, пли-и-из! – Какая любовь к себе! – тихо заметила Кира. – Можно только позавидовать. Наташа Симонова обернулась к ней. – Это вовсе не любовь. – А что же? – Страх смерти, конечно. Забыв про Яну, все уставились на русалку. Она поковыряла носком босой ноги песок и перечислила со странной полуулыбкой: – Вот мой завтрак, вот я сама, вот мой песик, вот моя обувь, вот я в отпуске триста двадцать пять раз, а это мое ухо четыре раза. Ела салат, пила дайкири, с этим здоровалась за руку, с тем целовалась. Это не любовь к себе, это страх. Страх, что исчезну – и ничего не останется. А самые тревожные боятся, что уже исчезли. Кто они для мира? Никто. Не пишут картин, не лечат детей, не спасают морских котиков от истребления. Вот и пытаются забить себя в вечность, оставляя снимок, как печать: «существую». Объективное подтверждение себя. Крючки, цепляющие за бытие. Изумленная Маша поймала взгляд мужа. «Аутизм, говоришь?» – одними губами поинтересовался Сергей. Бухта им досталась небольшая, но укромная. Скалы из песчаника выдавались вперед двумя острыми резцами, защищая от чужих взглядов. Если зайти в воду по колено, можно было увидеть бригантину. Она покачивалась на волнах, как сложившая крылья птица. – Господи, хорошо-то как! Сергей закатал шорты и следом за Машей пошлепал в воду. «Сказать про Аркадия? Не сказать?» – Меня на шлюпке укачало сильнее, чем в открытом море! – Жена обернула к нему страдальческое лицо. – Где таблетки? – В каюте забыл, – покаялся Сергей. Маша испепелила его взглядом и, пошатываясь, выбралась на берег. Там она плюхнулась на песок и закрыла глаза. «Не буду говорить, – решил Бабкин. – Нефиг нагнетать». Он побродил среди камней, разглядывая рыбок. Вода, совершенно прозрачная у скал, метрах в двадцати словно густела и набирала плотную, яркую синеву. Сергей подошел ближе, не обращая внимания на промокшие шорты. Так и есть: отсюда начинался обрыв. Он сделал осторожный шаг – и почувствовал, что не достанет до дна. Вернувшись, Сергей стащил мокрые шорты и раскинул руки, подставляя грудь солнечным лучам. – Между прочим, тут приличная глубина, – сообщил он. – Где техника безопасности, я вас спрашиваю? Почему нам не выдали спасательные круги? Я требую надувной круг. Маша открыла глаза, приподнялась на локте и внимательно посмотрела на него: – Тебя что-то беспокоит? – Там глубина… – начал Бабкин, но она перебила его: – Нет. Тебя что-то беспокоит на «Мечте»? Наташа Симонова с трудом сдерживала гнев. Вернее, то чувство, которое она для простоты обозначала этим словом. Оно рождалось в затылке, отчетливо голубое, ледяное, заостренное, и от него по шее бежали неприятные мурашки, похожие на холодные капли. Стефан опять брал ее вещи. Она обнаружила это, когда открыла свою сумку и не увидела свитера. Драный, протершийся на локтях, выцветший свитер был старьем, откопанным бог знает на каких развалах. Но это не имело значения. Это был ее свитер, и она любила его. А Стефан его взял. У Наташи было немного вещей. Но с каждой из них она устанавливала особые отношения. Одни приносили удачу в дождливые дни. В других хорошо было читать книги, утопая в объятиях старого дивана. Третьи защищали, как броня – она частенько надевала их на выход в город. В полосатой юбке с рваными краями ей везло на встречи с кошками, а куртка с нелепым длинным капюшоном, словно позаимствованным у гномов, помогала найти новые дороги. У Стефана был полный шкаф безликих шмоток. Для него одежда как будто вовсе не имела личной стороны, только функциональную. И он не понимал, отчего Наташа так злится, когда он берет ее вещи. Обратно их приходилось выцарапывать с боем. Шарфы, пара кофт, даже шляпа затерялись в глубинах его захламленных полок. «Успокойся, – советовал Стефан, когда она рылась в куче вещей, стиснув зубы. – Купим новое. Делов-то!» После трех подобных случаев Наташа перестала одалживать ему вещи. Тогда Стефан начал брать их без спроса. Как-то раз она обнаружила, что пропала рубашка. Со скандалом рубашку удалось вернуть. Тогда исчезла футболка, обычная черная футболка с эмблемой спортивной фирмы на спине. Стефан ночевал у Наташи, и она позволила ему утром надеть ее. Это было ошибкой. Футболка пропала с концами, а Зеленский с самым честным видом клялся, что непричастен к этому. Она давно выгнала бы его за такие проделки. Но, к ее изумлению, это был его единственный серьезный недостаток. Собственно, вообще единственный. Этот мальчик, увлеченно игравший в эльфов и что-то программировавший с девяти утра до шести вечера, как-то так приладился к ее жизни, что Наташа временами ловила себя на очень странном ощущении. Она чувствовала себя завершенной. Когда-то там, наверху, рисуя ее, забыли или не захотели добавить нескольких штрихов. Возможно, отрабатывали новую технику, но получилось то, что получилось.