– Аппарат есть в тебе, – сказал он. – Правда же. – Если вам так угодно, – ответила Махит, сглотнув яркий страх – это же император, если б он захотел ее разрезать, ему было бы достаточно взмахнуть рукой, и один из охранников в сером начнет кромсать прямо здесь, на полу, ориентируясь на хирургический шрам от Пять Портик, – если вам так угодно, вы можете поместить в свой разум меня и Искандра – даже две долбаных версии Искандра, это все сложно, с ума сойти как сложно. Или поместить нас в разум кого угодно. Но нет такого имаго-аппарата, ваше сиятельство, который перенесет в чужой разум вас и только вас одного. Нет в радиусе двух месяцев полета. Шесть Путь вздохнул и отпустил ее. Ощущение от руки осталось клеймом – раскаленным, сверхчувствительным. – Полагаю, это мало что меняет, – сказал он. – Я не возлагал надежд на воскрешение с самой смерти твоего предшественника. И не ожидал, что ты эту надежду возродишь. Только… фантазировал. – Он поманил пальцем, и Девятнадцать Тесло подошла к нему, опустилась рядом на колени. Он положил руку ей на шею, и она прильнула к ней затылком. Она представлялась Махит огромным тигром, клыкастым и опасным, и все же – встала на колени. Прильнула к этой ладони. <Ничто, чего касается империя, не остается собой>, – пробормотал ей Искандр. А может, это ее собственный голос притворился интонацией, которой она скорее поверит. – Как протекает этот дурацкий мятеж, Девятнадцать Тесло? – спросил император. – По-дурацки, – сказала Девятнадцать Тесло, – но скверно для всех. Один Молния убивает штатских; одновременно Тридцать Шпорник пытается сместить вас в ходе откровенного внутреннего переворота – видимо, потому что верит, что в случае вашей смерти Восемь Виток и Восемь Антидот отстранят его от государственного управления, вот и пользуется Один Молнией в качестве повода, чтобы перехватить власть заранее, и для этого рассылает на улицы агитаторов со своими нелепыми знаками цветочной чести – мы уже потеряли Два Палисандр из информации, она мертва или считайте, что мертва, и я не надеюсь на Девять Тягу в Войне; если она еще не переметнулась к Один Молнии, то переметнется в любой момент, когда решит, что он даст ей позицию эзуазуаката в своем правительстве… – Не хотела бы сама стать министром информации, Девятнадцать Тесло, раз ты и так уже все знаешь? – …мне нравится мой нынешний титул. Как я уже не раз говорила, – сказала Девятнадцать Тесло. И тихо вздохнула. – Но если вы потребуете, я готова. – Мне нужно от тебя не это, – сказал Шесть Путь. Махит не нашла в такой формулировке абсолютно никакого утешения. Судя по выражению, Девятнадцать Тесло тоже. – Где Восемь Антидот? – спросила эзуазуакат. – Если можете ответить. Я… беспокоюсь, милорд, за его благополучие. Местоположение девяностопроцентного клона имело важное значение; даже несмотря на десятилетний возраст, благодаря своему генетическому наследию после смерти правителя – «Его зачали, когда ты уже ударил по рукам с Шесть Путем, Искандр, или он уже существовал в качестве страховки?» – он должен стать первым из соимператоров. Если Шесть Путь умрет раньше, чем ребенок достигнет совершеннолетия. – Он здесь, с нами, – сказал Шесть Путь. – Ты защитишь его, Девятнадцать Тесло. Верно? – Разумеется. Когда я не служила вашим интересам, ваше сиятельство? <Когда убила меня>, – прошептал Искандр, и Махит задумалась, не промелькнула ли та же мысль у императора. – А, было раз-другой, – сказал Шесть Путь, и вместо того, чтобы потупить взгляд или устыдиться, Девятнадцать Тесло рассмеялась. Махит вдруг резко представила их при первой встрече: эзуазуакат – молодой командир, Шесть Путь – в начале расцвета своей власти. Их легкую дружбу. Успехи их партнерства. Затем император обернулся обратно к Махит, и она почувствовала себя маленькой, и ужасно молодой, и совсем не наравне с этими двумя тейкскалаанцами, в отличие от Искандра. Она бы не вошла в их странный треугольник. <Уверена? Прошло целых десять лет, прежде чем я так пал. У тебя же пока была неделя>. Нет. Не уверена. Всего лишь не готова. – Итак, Махит Дзмаре, если ты не можешь решить для меня наиболее фундаментальную проблему хорошего правительства, если не можешь даровать мне вечность и стабильное правление, то что мне дают твои вести от Дарца Тараца? Что мне делать с инопланетным вторжением на границах империи, пока я сам прячусь от смерти и низложения в сердце своего дворца? Вот так просто ей подкинули испытание. Точно так же она себя почувствовала в первый день здесь – внезапное осознание, что на тейкскалаанском нужно говорить все время, а не только в мыслях или с друзьями. Будет она говорить на тейкскалаанском и сейчас. Она знала формулировки, оттенки. Для ориентира имелась долгая история Искандра с Шесть Путем – все их беседы за столами, на законодательных собраниях и в постели. Все боли – рука, бедро, бесконечная, бесконечная головная боль – ушли, и она подумала: «Ну хорошо. Поехали». – Вы можете дискредитировать Один Молнию, – сказала она. – И заодно можете возвысить Восемь Виток над Тридцать Шпорником. – Продолжай. Она летела. – Один Молния жаждет узурпации – стать народно признанным императором, – но принес ли он империи победы? Нет. Хотя бы пытается? Нет, он бросил окраины Тейкскалаана открытыми для инопланетной угрозы. Новости о ней пришлось принести варвару – а это позорная оплошность для вашего яотлека, которому полагалось знать об опасности раньше, вот только он поставил себя и свои тщеславные амбиции выше сохранности империи, – пришлось замолчать, чтобы перевести дыхание. Спиной она чувствовала взгляд Три Саргасс и жалела, что посредницы нет рядом, чтобы держаться за руки. – И… Восемь Виток предупреждала весь Город, что завоевательная война, которую Тридцать Шпорник поддерживает, даже поддержал публично на последнем поэтическом конкурсе, сомнительна со стороны закона ввиду этих самых угроз. Она исполняет свои обязанности министра юстиции; Тридцать Шпорник разоблачен в злоупотреблении влиянием на вас, чем поставил вас под политическую угрозу. Она поморщилась. – Должна сознаться, вам все же придется сообщить, что вас сбил с пути собственный эзуазуакат. – Невелика потеря, – сказал Шесть Путь. – Я старик, легко подчиняюсь сторонним интересам, верно? <Отнюдь не легко, милорд>, – сказал Искандр, и Махит пришлось стиснуть зубы, чтобы не проронить это вслух. Взамен она пожала плечами, развела руками. Лучше промолчать. Лучше отстаивать станцию Лсел тейкскалаанскими словами. Шесть Путь опустил взгляд на Девятнадцать Тесло. Они как будто безмолвно о чем-то договорились. Она кивнула. Рука отпустила ее шею, а она встала на ноги – текуче и грациозно для женщины своих лет, не сомкнувшей глаз ни разу по меньшей мере за полтора дня. – Это придется передать, – сказала она. – По всем трансляциям. Слово императора; срочное обращение. И говорить придется вам, ваше сиятельство – сейчас никто не поверит посреднику. Вы скажете, а речь посла запишут заранее и по необходимости вмонтируют. – Как и всегда, Девятнадцать Тесло, я доверяю твоим суждениям. Махит показалось, что Девятнадцать Тесло в ответ не столько улыбнулась, сколько поморщилась от боли. Похоже, ей вспомнилось, как она позволила Искандру умереть и в то же время обрекла императора. Это будет ее вечным грехом, стимулом. Шесть Пути это наверняка по нраву – возможность припомнить… – Посол Дзмаре, – сказала эзуазуакат. – Махит – ты запишешь для нас заявление своего правительства? Если таков план, надо идти до конца. – Да, – сказала Махит. – Запишу. Куда идти? – О, у нас здесь есть все, что нужно, – сказал Шесть Путь. – Здесь императоры жили, месяцами. Голографическая камера – это пустяки, – он подал знак одному из помощников в серой форме, и те пришли в движение: кто-то вышел из зала, другие с некоторой опаской приблизились к Махит и императору на диване. – Она выглядит так, будто ее проволокли через беспорядки, – сказал один. – Кровь, пожалуй, лучше так и оставить. Подходит для весомости ее новости. – Даже варвары способны на жертвы, – сказал Шесть Путь. – Это всем стоит взять на заметку. Пока помощники вели ее с дивана в помещение, выглядевшее в точности как императорский зал советов, который Махит видела в новостях, когда смотрела объявление войны за столом Девятнадцать Тесло, она изо всех сил старалась не чувствовать себя грязной. Совращенной. Использованной. Не получалось. Не получалось, но и не помешало вновь рассказать все тайны – в этот раз работающим камерам, как можно более отчетливо и убедительно. * * * Император и Девятнадцать Тесло коротко, но яростно поспорили, откуда начать вещание: эзуазуакат требовала, чтобы все оставались под землей, но Шесть Путь дождался, пока она договорит всю лесть насчет его благополучия и хрупкости, а потом объявил, что он все-таки император всего Тейкскалаана и бесстрашно обратится к народу из храма солнца на вершине Дворца-Север, а она пойдет с ним и встанет рядом. Спорить с ним было невозможно. Махит чувствовала вес его авторитета, пусть и сократившегося, пошатнувшегося, – долгая тень восьмидесяти лет мира вытягивалась и влияла даже на этот момент. Когда спор закончился, начался обычный административный хаос для постановки сложного публичного обращения без предуведомления – двадцать минут суеты, пока прислужники быстро переговаривались и переписывались. Император и Девятнадцать Тесло исчезли вместе с тяжело вооруженной охраной. Махит уловила краем глаза в сумбуре свиты, как уводят ребенка – Восемь Антидота, – и задумалась, сколько раз его уже таскали туда-сюда точно так же: перемещали по велению того или иного политического момента. На ходу он взглянул на нее – худенький мальчишка, внимательный, с прямой осанкой. Махит вспомнила птиц в саду Дворца-Земля. «Им даже не придется вас касаться», – сказал тогда Восемь Антидот. Он говорил о птицах – так ей тогда казалось, – но это была правда. Его не трогали. Перемещали, ни разу не коснувшись. Саму ее отвели в другую комнату – поменьше, уединенную, засыпанную инфокартами и печатными книгами, с полустертыми голопроекциями на экранах. Кабинет. Посреди стоял диван, где Махит и присела. Кто-то подал теплое полотенце, чтобы стереть кровь и пыль с лица; кто-то другой привел Три Саргасс, которая в замешательстве вцепилась в большую чашку чая, и в итоге обе устроились рядом на диване, наблюдая за бурей активности. Махит чувствовала себя неприкаянной, полностью отрезанной от мира. Все опоры пропали. Даже Искандр в разуме стал лишь твердым и немым ощущением. Полстены перед ними занимала огромная голопроекция – единственная еще рабочая. Там появились императорская печать и флаг, с наложенным таймером – сорок восемь минут до того, как император заговорит со своим народом. На тридцати семи минутах слуги, не считая охранника у двери, разом пропали – огромный механизм поднялся и приземлился где-то в другом месте. Махит сыграла свою роль. Раскрыла все свои секреты. Ей не оставалось больше ничего, только ждать. Три Саргасс поставила пустую чашку на пол. Тридцать пять минут. Тишина была мягкой, как бархат. Махит не могла ее вынести. – Как, по-твоему, чем они заняты? – спросила она, лишь бы услышать хоть что-то, кроме собственного дыхания – или дыхания асекреты, легкого и учащенного. Три Саргасс сглотнула, приложила два пальца к переносице, словно сдерживала слезы. – Ну, наверное, ищут Восемь Виток, – сказала она, и голос у нее был вовсе не ровным – Махит обернулась, взглянула с нескрываемой тревогой. – Для явной демонстрации императорской власти все должны стоять вместе… – Три Саргасс, ты в порядке? – Зараза, – сказала та. – Нет, не в порядке, но просто надеялась, может, ты и не заметишь? Они были одни. Гвардеец охранял дверь, отвернувшись, – немое и неподвижное присутствие. Они выпали из времени, из неумолимого поступательного хода событий. Махит протянула руку – с ужасом осознавая, что этот жест принадлежит не ей, даже не Искандру, а императору, – и взяла Три Саргасс за щеку. – Я заметила, – сказала она. То, что Три Саргасс расплакалась, не застигло врасплох, но было ужасно; Махит чувствовала себя виноватой, будто асекрета в конце концов надломилась из-за нее. Будто она слишком сильно постучала по скорлупе и та растрескалась, державшаяся лишь на внутренних оболочках. – Ну, – сказала она, – ну, всё… – всё не было хорошо, и она бы так не сказала. Вместо этого, подчиняясь инстинкту и накатившей заботе – ощущению, словно ее черепной нерв мастерски щипнули, и теперь он вибрировал, – она притянула Три Саргасс в объятия. Та прильнула охотно; ее легкий вес лег на плечо Махит, лицо прижалось к ключице. Рубашка промокла от горячих слез. Махит нежно гладила по волосам, все еще распущенным из привычной косы. Мир по-прежнему кружился, кружился и кружился – отсчет на тридцати двух минутах, – и она не могла и вообразить, на каком гнетущем дне сейчас оказалась Три Саргасс, когда-то, в квартире Двенадцать Азалии, готовая расплакаться от одного только упоминания гражданской войны. – Я думала, что держусь, – сказала приглушенно Три Саргасс, – но все вспоминаю кровь, столько крови. Мне так не хватает Лепестка, уже сейчас. Прошло всего каких-то три гребаных часа, а мне его так не хватает, и он так по-дурацки умер… А, дело не в гражданской войне. Что-то глубже, непосредственнее. Махит сжала ее, и Три Саргасс жалко пискнула. – Это же… весь мир меняется на глазах, а я плачу из-за друга, – сказала она. – Какой еще из меня поэт. – Когда все будет кончено, – ответила Махит, – ты напишешь Двенадцать Азалии панегирик, который будут петь на улицах; он станет собирательным образом всех страдающих сейчас без нужды тейкскалаанцев. Его никогда не забудут, и все благодаря тебе, и… ох, прости меня, пожалуйста, это все я виновата… – сейчас тоже расплачется, а какая от этого польза – от двух людей, плачущих на диване под землей? Три Саргасс оторвала голову от плеча, взглянула на Махит, заплаканная, раскрасневшаяся. Краткая, натянутая пауза. Махит была готова поклясться, что слышит шум крови в собственных капиллярах. Они дышали в одном ритме. Когда Три Саргасс поцеловала ее, Махит раскрылась, точно лотос на глади одного из прудов Города на рассвете: медленно, неизбежно, словно ждала целую долгую-долгую ночь. Рот Три Саргасс был горячим; губы – широкими и мягкими. Одна рука легла на короткие волосы Махит, сжала, едва ли не до боли. Махит обнаружила, что ее руки легли на лопатки Три Саргасс – острые под ладонями, – она притянула ее ближе, к себе на колени, не отрываясь от губ. Это была ужасная идея. Это было великолепно. Самое лучшее, что случалось с ней за целые часы – за дни, – Три Саргасс целовалась так, словно тщательно изучила все нюансы этого обычая, а Махит была просто рада – рада, что Три Саргасс ее поцеловала, рада, что может отвлечься от всего остального. Они отстранились друг от друга. Глаза Три Саргасс, в каких-то дюймах от ее, распахнулись и стали темными, красными в уголках от слез.