«Тут сказано, ты знаешь ключ. Или знал пятнадцать лет назад». <Знаю до сих пор, – ответил Искандр, и она знала, что накатившее облегчение он ощутил с той же силой, что и она. – Его мне втайне передал Дарц Тарац сразу перед тем, как я сел на транспортник до Города. Если это его шифр, то послание мог написать только он один>. «Показывай», – сказала Махит. И Искандр показал. Разделять с имаго один навык – это как раскрыть в себе неожиданный и огромный талант; словно она села на станции за задачку по орбитальной математике и вдруг осознала, что изучала математику десятилетиями, что знает все правильные формулы как свои пять пальцев; или словно ее пригласили на танец в нулевой гравитации – а она автоматически знает, как почувствует себя тело, как надо двигаться в пространстве. Шифр был математическим – должно быть, это предпочтение Дарца Тараца, ведь Махит знала, что Искандру пришлось заучивать матрицу, необходимую для генерации одноразового ключа. Она радовалась, что ей учить ничего не пришлось, – только чувствовать, как та раскрывалась внутри, словно распускающийся цветок. <На бумаге будет проще, – сказал Искандр, – и с карандашом>. Махит рассмеялась – тихо, опасливо, от смеха все еще болели горло и голова. Она подняла руку к затылку. Там был бинт, скрывавший разрез. На ощупь она предположила, что рана где-то длиной с ее большой палец, и попыталась представить, как выглядит шрам. Затем – все еще аккуратно – оттолкнулась, встала на ноги и поплелась туда, где мог быть пишущий прибор. Пять Портик – противница системы, возможно, у нее в столе найдутся и настоящие ручки, а не только голографические манипуляторы для инфокарт. Ручек не было, зато на стопке механических чертежей лежал карандаш. Махит не стала их пролистывать – Пять Портик не сняла с нее рубашку, а она не собирается подглядывать в чужие бумаги, – но даже беглого взгляда на верхний чертеж хватило, чтобы узнать схему руки-протеза. «И зачем человеку ехать в такую даль ради протеза?» <Это Тейкскалаан, – сказал Искандр, – неврологические исправления – не единственные нечестные добавки к телу>. Она пожалела, что не различает, то ли он говорит с сухим сарказмом, то ли искренне выражает мнение, – но вот это как раз было ожидаемо. Путаница была обычным делом с каждым Искандром – с первого же мига, как он оказался у нее в голове еще на Лселе. «Вот карандаш, – обратилась она к нему. – Научи, как прочитать, что Тарац хочет сделать в связи с захватническими войсками, нацеленными на нашу станцию». Они – она, она вместе с предыдущим знанием Искандра, заполнявшим ее тело, раскрывавшим неожиданные окна в разуме – буква за буквой расшифровали послание с помощью последовательного матричного преобразования, которое Искандр запомнил двадцать лет назад по пути в Тейкскалаан: вот как он провел долгие недели на борту. Она уловила проблеск воспоминания, кружащийся обрывок – Искандр в первую ночь в ее (его) посольских апартаментах сжигает бумажку с кодом, которую вручил Тарац. Махит так усердно трудилась над процессом дешифровки, что почти не обращала внимания на содержимое послания, пока все оно не появилось в виде открытого текста. Текста короткого. Об этом она знала еще до нынешнего ужасного приключения – текст и не мог быть длинным, слишком мало символов, там нет подробных инструкций, о которых она мечтала. Никто ей не скажет, как выбираться из того, что творится. Там мог быть лишь совет. И этот совет ее ужаснул. Требуйте изменить маршрут войск; заявите о некоем верифицируемом знании о недавно обнаруженном нечеловеческом вторжении в точках, указанных ниже; не разглашайте координаты до подтверждения изменения. <Сможешь запомнить цифры, Махит Дзмаре?> Отчасти казалось, будто на ногах ее поддерживает только Искандр. Голова раскалывалась. «Да, – подумала она. – Я знаю наизусть всего Псевдо-Тринадцать Реку, уж несколько координат выучить смогу». <Вперед. А потом уничтожь расшифровку>. «Как?» <Съешь. Это бумага>. Махит целую минуту таращилась на координаты – укладывала в ритм и размер в голове, учила, как стихи. А потом порвала полоску, где записала расшифровку первоначального послания, и сунула в рот, все это время думая: «Мы едим лучшее от наших мертвецов. Чей прах я ем сейчас?» Бумагу пришлось прожевать, из-за усилия заболело место разреза. И все же она съела. Хоть какое-то занятие, пока она взвешивала варианты. У кого ей требовать? У императора? <Да>. «Ты предвзят, Искандр». <Предвзят, но прав>. Может, и прав. Может, ей надо поступить точно так же, как поступил бы Искандр, будь он жив, и ворваться во Дворец-Земля с координатами на языке, словно нитью жемчуга, чтобы торговаться за перемирие. * * * Когда она наконец добралась до гостиной – далеко обходя дверь операционной, – там на другом бирюзовом диване сидели и Три Саргасс, и Двенадцать Азалия, бок о бок, как дети в приемной, а Пять Портик нигде не было видно. Стоило Махит войти, как Три Саргасс вскочила на ноги. Налетела и крепко обняла, нарушая все табу личного пространства что Лсела, что Тейкскалаана. Махит чувствовала через стенку ее ребер, как бьется сердце. – Живая! – воскликнула Три Саргасс, а потом: – … Ой, тебе не больно? – и освободила Махит почти с той же силой, с которой обнимала. – И ты – это ты? – …да; не больше, чем было; а это все еще зависит от тейкскалаанского понимания «ты», Три Саргасс, – ответила Махит. Хирургический разрез заболел и от улыбки, но все же не так сильно, как от жевания. – И ты можешь говорить, – продолжила Три Саргасс. Махит так и хотелось пригладить ей волосы за уши; она не заплетала косу заново с тех пор, как они сбежали от агентов Юстиции, даже за время, пока Махит лежала на операции – сколько бы там ни прошло, Махит даже не знала, который час, – и с этими растрепанными волосами Три Саргасс выглядела ошеломляюще молодой. – Кажется, большую часть умственных способностей я сохранила, – сказала она с как можно большей тейкскалаанской нейтральностью. Три Саргасс несколько раз моргнула и рассмеялась. – Я рад, – сказал Двенадцать Азалия с дивана. – Но, собственно… помогло? <У тебя поразительные друзья>. – Да, – ответила Махит и вслух, и внутренне. – По крайней мере, достаточно помогло. Сообщение я расшифровала. – На что это похоже? – спросил Двенадцать Азалия одновременно с тем, как Три Саргасс сказала: – Хорошо. И что хочешь делать дальше с учетом этого? Если можно было выбирать, дальше Махит хотела бы присесть. И, возможно, дрыхнуть, пока все не кончится, не появится новый император и вселенная не вернется к норме. Если столько спать, она наверняка умрет. Зато присесть она могла, хотя бы ненадолго. Она направилась к дивану под руку с Три Саргасс – теперь та поддерживала приличное расстояние, о чем Махит смутно жалела. – Мне нужно, – сказала она, – вернуться во Дворец-Земля и поговорить с его сиятельством Шесть Путем. <Спасибо>, – прошептал Искандр, словно пламя за глазами. – Неслабое, должно быть, сообщение, – сказал Двенадцать Азалия. Махит очень аккуратно спрятала лицо в ладонях. – К моей родине направляются завоевательные войска, империя на грани гражданской войны, а я запросила немедленной помощи у руководителей в правительстве – ты что, ожидал нейтрального подтверждения? – Ну я все-таки не идиот, – сказал Двенадцать Азалия. – Сюда же я тебя привел, нет? – Привел, – сказала Махит. – Прошу прощения. Просто я была без сознания… не знаю сколько, который час? Три Саргасс разок пригладила ее легонько по спине. – Ты пролежала одиннадцать часов. Сейчас около часа ночи. Неудивительно, что Махит нехорошо. Она давно уже под анестезией. – Сколько из этого заняла операция? И где Пять Портик? Кажется, я должна ее поблагодарить. – Она… вышла, – сказал Двенадцать Азалия, – около часа назад, но в операционной ты провела всего три, максимум четыре часа. – Мы уже сомневались, что ты очнешься, – слишком ровным голосом добавила Три Саргасс. Махит слышала в нем признаки стресса и снова спросила себя, насколько плохо было Три Саргасс, когда ее госпитализировали после электрического удара Города. – Пять Портик не торопилась нас успокаивать. – Сомневаюсь, что я дала для этого повод. А есть… можно водички? – в горле все еще стояла такая сушь, что было больно говорить, а она не собиралась замолкать столько, сколько Три Саргасс и Двенадцать Азалия в состоянии отвечать. – Конечно, – сказал Двенадцать Азалия, – должна же тут где-то быть кухня. – Он поднялся с дивана с таким трудом, словно просидел на одном и том же месте долгое время – Махит стало немного совестно, но не сильно, – и скрылся за углом. Они с Три Саргасс остались одни. Молчание казалось странным, снова наэлектризованным, как в ресторане, пока Три Саргасс не спросила – тихо: – Ты правда еще ты? Я… можно с ним поговорить? Это вообще возможно? – Я – это я, – сказала Махит. – У меня осталась своя непрерывная память и эндокринная реакция, так что я – это я, насколько это возможно. Не то чтобы внутри меня сидит второй человек. Это я, но с дополнением. <Если хочешь, мы можем с ней поговорить>, – прошептал в черепе Искандр. «Мы и так с ней говорим, Искандр». – Ладно, – сказала Три Саргасс. – Кажется, весь этот процесс приводит меня в ужас, Махит, а еще, кажется, тебе надо знать, что относиться я к тебе буду точно так же, как и раньше, пока ты не начнешь странно себя вести. Махит подозревала, Три Саргасс пыталась сказать: «Я тебе все еще доверяю», – но получилось так, как получилось. Улыбнулась – лселской улыбкой, несмотря на боль – и получила в ответ широкоглазую тейкскалаанскую улыбку. Не успела она продолжить, как со стороны, куда ушел Двенадцать Азалия, раздался шум голосов – вернулась Пять Портик, причем не одна. – Кто он? Пять Портик, ты не сказала, что у тебя клиенты, – женский голос, резкий. – Он не клиент, Два Лимон, он связной клиента. Идем, он тут не один. – Нашла время для клиентов, – сказала Два Лимон, – яотлек только что высадил в порту армию… – а потом они все вместе влились в комнату, где сидела Махит. Пятеро, разных полов и возрастов; ни одного с облачной привязкой. (Никто из них не хочет, чтобы за ними следили Город и его алгоритмическое сердце.) Среди них несло Двенадцать Азалию – со стаканом воды в руке.