Легкие застыли. Искандр дышал иначе, привык к большим легким – или же к легким, оцепеневшим от нейротоксического паралича. В глазах встали искры, синие и белые, по краям наползала серость, и она пыталась не паниковать, пыталась вспомнить, как заставить эту эндокринную систему дышать, успокоиться, прекратить… «Искандр, ты мне нужен, мы должны работать, тебе нельзя умирать…» Рука, которую обжег ядовитый цветок, ударила по стальному столу – и на один головокружительный миг она не могла понять, ее это боль – или же это воспоминание о том, как Искандр умирал с иглой, излучающей ядовитый жар, в собственной руке. Пробежала та же электрическая волна в локтевых нервах, что обозначала сбой имаго-Искандра, с которым она делила разум. Что, если вся эта боль зря, если имаго-аппарат пострадал не от саботажа, а из-за самой Махит, и сбой – в ее нервах, и она напрасно просила Пять Портик ее вскрыть… <Махит>, – сказал Искандр. Внутренний голос был необычным, двойным. Прерывистым. Но был. Позвоночник окоченел в ужасной дуге, которую она не могла ослабить. «Мы не умрем, если только ты не заставишь нас умереть», – ответила она тому голосу и сама пыталась в это поверить. Ужалила игла – в этот раз ягодицу. «Пять Портик, – подумала Махит, – это Пять Портик пытается меня стабилизировать». Плоская тьма проглотила ее, словно удар грома. Облегчение. Интерлюдия Разум – как звездная карта наоборот: скопление воспоминаний, условных рефлексов и прошлых поступков, скрепленное сетью электричества и эндокринных сигналов, сведенное до единой подвижной точки сознания. Два разума вместе взятых хранят огромную карту прошлого и настоящего, гораздо большую спроецированную карту будущих, – но два разума вместе взятых, как бы они ни были близки, переплетены, имеют и собственную картографию, чужую друг для друга. Теперь приглядимся к Дарцу Тарацу и Декакель Ончу, бывшим друзьям, многолетним коллегам, усомнившимся в мотивах друг друга: вот они встречаются в тихом уединении личной спальной капсулы Ончу. Их подвернутые колени почти соприкасаются. Звукоизоляция включена. Внимательно приглядимся к точкам, где их картографии вселенной не совпадают. Ончу принесла Тарацу свои доклады об огромных кораблях из трех колес, что движутся по станционному космосу и пожирают станционные корабли и пилотов; принесла и свой фриссон перекошенного гравитацией страха, вызванного ее имаго-линией в реакции на непознаваемое. Ей пришлось переступить через себя, чтобы признаться во всем Тарацу, но Шахтеры и Пилоты – давние союзники: две вершины правительства Лсела, что отсылают мужчин и женщин в черноту вне металлического корпуса станции. Она не ожидает того, что принес в ответ Тарац: вот уже почти два последних десятилетия он знал об этих вторжениях – по слухам, намекам и замятым сообщениям. Знал – и вел тайную карту, и создал сеть шпионов и информаторов, чтобы эту карту пополнять. Капитан, прибывший к Ончу, затем заглянул в кабинет Дарца Тараца. Ончу злится. Но это бесполезная злость – нет времени ее раздувать, ведь Тарац продолжает, изливает признания, словно сбрасывает камень с плеч после многочасового подъема: среди созвездия его планов на Искандра Агавна, столько лет назад отправленного на службу в Тейкскалаан, был и план подготовки к альянсу, чтобы, когда настанет время, уговорить одну империю – такую же человеческую, как станционники, но намного ненасытнее – броситься с раскрытой пастью в зев империи куда больше и куда чужеродней. Чтобы там эту империю и сожрали – точно так же, как она сама пожирала столь многих и столь долго. – Ты делаешь из нас наживку, – говорит Декакель Ончу. – Стычка между Тейкскалааном и этими пришельцами случится прямо у нас по соседству… – Не наживку, – отвечает Дарц Тарац. – Я делаю из нас то, что империи, которая постоянно угрожает нас поглотить, ценнее сохранить в нынешнем виде. Стычка случится не здесь: флот пройдет через наши Врата Анхамемата и все остальные врата, где видели те корабли, туда, откуда являются инопланетяне. Ончу воображает себе образ мышления Тараца: должно быть, он видит в Тейкскалаане волну, что-то такое, что нахлынет и отступит, оставив океан прежним. Однажды она видела океан. Видела, что делает прилив с береговой линией. Тарац же думает не о волнах. Он думает о тяжести: о том, что он изо всех сил давит на весы галактики, сдвигая равновесие всего чуть-чуть. Не более, чем сдвинет один человек, который отправится в Тейкскалаан и полюбит его всем сердцем и разумом, и соблазнит так же, как соблазнился сам: и тем самым приведет к гибели. – Чего ты хочешь? – спрашивает Ончу в тишине своей капсулы. – Конца, – говорит Дарц Тарац, уже немало постаревший, пока без конца налегал на весы. – Конца империй. Чтобы неостановимая сила столкнулась с несдвигаемым объектом и сломалась. Ончу шипит сквозь зубы. Глава 17 Патриций третьего класса Одиннадцать Ель скоропостижно скончался после болезни. Патриций третьего класса Одиннадцать Ель, отважно служивший империи в Двадцать Шестом легионе под командованием яотлека Один Молния, умер вчера после быстротекущей болезни, сообщает его ближайший генетический родственник – сорокапроцентный клон Один Ель, к которому наш репортер обратился за комментарием на место его службы в Северо-Восточном отделе Центрального транспортного ведомства. «Смерть моего генетического предка застала всех врасплох, – сказал Один Ель, – и теперь я пройду множество анализов, чтобы определить, не ношу ли и я генетические маркеры, ведущие к инфаркту…» Газета «Трибуна», некрологи, 252.3.11-6П * * * На подходе к нашему сектору замечены тейкскалаанские суда – запрашиваем приказ – перехват невозможен из-за их высокого числа – на марше как минимум легион… Сообщение, полученное Декакель Ончу в должности номинальной главы обороны станции Лсел, от пилота Камчата Гитема, 252.3.11-6П (по тейкскалаанскому летоисчислению) Очнулась Махит в тусклом свете, в зудящем уюте от грубой ткани под руками и щекой, и с самой страшной головной болью в ее жизни. Рот как будто превратился в грязную пустыню – не сглотнуть от сухости, гадкий привкус. Горло саднило от крика, а левая рука глухо ныла – почти так же, как после случая с ядовитым цветком, – и она не мертва, и все еще мыслит полными предложениями. Пока что неплохо. «Искандр?» – с опаской спросила она. <Здравствуй, Махит>, – сказал Искандр устало. В основном голос принадлежал другому Искандру – послу Агавну: постарше, погрубее, чем у Искандра, которого она знала и потеряла. В основном, но не до конца. Ее Искандр как будто все еще существовал где-то в промежутках и трещинах – пропал хранивший его имаго-аппарат, но сам он все же не слабее ее присутствовал в фантазиях воспоминаний и образов после удаления аппарата. Они вместе населяли одну нервную архитектуру и эндокринную систему чуть больше трех месяцев. Маловато для интеграции – иначе не пришлось бы его заменять, – но она еще чувствовала его, помнила его версии воспоминаний Искандра: на пятнадцать лет свежее, с другими интонациями. Теперь это ее воспоминания. От мысли о них мутило, из-за удвоенной памяти кружилась голова – вот почему, решила она, добавка второй версии того же имаго, даже записанной позже, не самая лучшая идея и почему этого никогда не делали. «Здравствуй, Искандр», – сумела подумать она, перебарывая тошноту. Уголки рта растянулись в широкую улыбку – его улыбку, – и она укорила его, мягко (им придется столько всего начинать заново, и, зар-раза, как же она скучала по собственному имаго): – Проваливай из моей нервной системы. <Я тоже по нему скучаю, – сказал Искандр. – Кто же не скучает по своим двадцати шести?> «Это все-таки не одно и то же», – подумала Махит. <Нет. Видимо, нет>. Махит вздохнула, и горлу стало больно даже от вздоха. Похоже, кричала она громко. «Знаю, – подумала она. – Теперь мы есть друг у друга. Вся наша линия: первый и второй послы в Тейкскалаане». <А ты устроила еще больше неприятностей, чем даже я, – сказал Искандр. Она чувствовала, как он перебирает последнюю неделю ее жизни, словно пролистывает инфокарты. – Впечатлен, впечатлен>. «Ничего бы не случилось, не завари ты кашу первым, – сказала она. – А теперь мне нужна твоя помощь. И нужно… понять, кем мы будем. У нас разные приоритеты…» Проблеск, эмоциональный шип в солнечном сплетении от того, как она себя чувствовала во время разговора с императором. <Так ли?> «Разные, – повторила она. – И держись подальше от моей нервной системы, я ведь уже сказала. Ты умер. Ты мой имаго, моя живая память, и мы – лселский посол…» <Ты мне нравишься, – сказал Искандр. – Всегда нравилась>. Где-то в расщелинах замерцала версия, которую она знала. И все-таки чувствовала Махит себя так, будто в нее кто-то влез, будто она отяжелела от незнакомого ментального веса кого-то другого, кого-то еще живее ее, повидавшего больше, знавшего Тейкскалаан лучше, – беспомощно и внезапно она подумала о том, как себя почувствует девяностопроцентный клон, если в его десятилетнюю голову разом втиснется весь Шесть Путь, и ощутила сочувственную боль. Чувства Искандра – как тяжелого веса, так и ярких лохмотьев – отступили. Возможно, так они извинялись. Махит набралась смелости, приготовилась к неизбежным физическим последствиям и открыла глаза. Со светом тут же всплеснулась головная боль, как она и ожидала, но ее не стошнило, не охватила очередная судорога, не пошли тут же визуальные искажения. Могло быть и хуже. Она лежала на бирюзовом диване – прямо как тот, что стоял у Пять Портик в гостиной. Ткань под щекой оказалась обивкой. Может, у Пять Портик есть целый гарнитур из бирюзовой мебели. Может, купила все вместе на распродаже. В последний раз Махит просыпалась после операции на мозге в медцентре Лсела, в стерильной и уютной серебряно-серой палате. Теперь же все было… иначе. <Весьма>, – сказал Искандр саркастично. Махит усмехнулась – и уже вот это было больно. Осторожно, с таким ощущением, будто все ее тело иссушило в вакууме, она села. В поле зрения не было ни Пять Портик, ни Три Саргасс, ни Двенадцать Азалии. Так что она не стала торопиться перед тошнотворным процессом сползания с дивана и пути к единственной двери на виду. Ребра стянуло, когда она попыталась вздохнуть полной грудью, – а, это же спортивный бандаж, все еще вокруг ложных ребер, как и до начала операции. Из-за чего только не проникаешься доверием к другим: Махит была невероятно благодарна Пять Портик за то, что та сделала не больше, чем просили. Только оплаченное надругательство, большое спасибо: письмо от Дарца Тараца все еще на месте, а теперь, с помощью Искандра, она сможет его прочесть. Если остальные ждут за дверью, пока она проснется – и наверняка гадают, проснется ли вообще, – то лучшего момента для расшифровки не найти, сейчас, пока она одна. Одна, но не одинока, и так теперь будет до конца жизни. <Мы привыкнем, – сказал Искандр. – Раньше уже привыкали>. «А потом ты взял и исчез, – сказала Махит. – Ладно. Показывай, как это читать, если можешь». Она подняла рубашку и развернула повязку. Послание сморщилось после того, как она на нем каталась по столу, приняло форму ребер, но все еще оставалось целым и совершенно читаемым – не считая абзаца внизу, зашифрованного не ее книжным кодом.