Оба их голоса, почти одинаковые. Электрический огонь в ее нервах, нежность от ощущения, что тебя знают. * * * Резко и тошнотворно Махит осознала то, о чем никогда не просила: движение воздуха внутри шейного отдела позвоночника – тошнотворно интимная ласка, преображающаяся в каскад нервных импульсов, кончики пальцев озаряются мерцающим давлением, которое по движению какого-то огромного рычага переключается ко внезапной боли. Почему она в сознании? Что там с ней делает Пять Портик? Махит пыталась закричать и не смогла: наркотики, державшие ее за порогом сознания, – паралитики (хоть что-то действует как надо, в ужасе подумала она, хотя бы не будет трепыхаться и рвать собственную нервную систему на кончиках микрохирургического оборудования Пять Портик). На нее, беспомощную, находят волны электрических ощущений из конечностей… * * * Их двое. Они видят друг друга; один – мертв, другой – распадается, его молодое лицо – лишь полузабытый набросок, с глазами Махит – зелеными, а не карими; неправильность пребывания в незнакомом сенсориуме – у этого тела острее обоняние, отличаются гормоны стресса, больше терпимости к боли, и какой-то Искандр (не важно какой) вспомнил, что тела с женскими гормонами просто лучше справляются с болью, чем тела с мужскими, подумал: «Хоть с этим будет легче», – но ей слишком больно. Им. Ей. Мигающая тасовка; обрывки воспоминаний – словно парящий в нулевой гравитации мусор, который настолько бликует на солнце, что режет глаз сиянием: (… на тыльную сторону его ладони из окна падает солнечный луч; слишком много морщин, выступают вены. Он никогда не думал, что состарится в Тейкскалаане, однако вот он, здесь, пишет шифром на бумаге в своих апартаментах, извещает Дарца Тараца, что отсылать любым каналом свои новые имаго-копии небезопасно и что он не вернется на Лсел вновь, чтобы оставить имаго-аппарат на хранение и установить новую пустышку для продолжения записи. Это неправда: на самом деле это жителям Лсела небезопасно знать, на что он идет ради их безопасности. Он чувствует себя не просто старым, а древним, рассыпающимся набором решений, принятых под давлением обстоятельств – а еще из-за страсти, страшная смесь, – но еще хуже были бы обстоятельства и преданность, – хуже, зато правдивей…) (– …под давлением обстоятельств следует убедиться, что пожелания императора относительно его наследника будут учтены, – говорит Восемь Виток, – и потому мое предложение таково: я усыновлю девяностопроцентного клона в качестве своего законного наследника. Искандр смотрит на нее, думает: «Я в принципе не могу сделать этому ребенку ничего хуже того, что планируют его собственные соплеменники – они будут управлять каждым аспектом его жизни, они его создали, они за него и выбирают. Так разве намного хуже позволить императору жить внутри него? Потом думает: „Да, намного, и я все равно на это готов“».) (… император Шесть Путь великолепен на своем троне в окружении солнечных копий, в каждой черте его лица – небрежная сила, и внутри Искандра все переворачивается от нервного предвкушения, где-то в глубине горла гуляет волна электрического ощущения: «Он хочет поговорить со мной, я разгласил уже достаточно интересных почти секретов, у меня все получится – я знаю, чтÓ могу предложить, от чего он не сможет отказаться…») (…в горле застревает последний кусочек начиненного цветка; ни вздохнуть, ни сглотнуть. Там, где Десять Перл уколол шприцем в запястье, как будто горит шип боли. Десять Перл критически разглядывает его с другого конца стола и вздыхает – слегка меланхолически, смиренно. «Я пытался найти способ получше, как вывести вас из мыслей императора, – говорит он, – пыталась и Девятнадцать Тесло – прошу вас ее простить, если в вашей религии есть загробная жизнь, где возможно даровать прощение…») Трепет воспоминаний сгущается. Съеживается. Махит провожает его взглядом вниз, вниз, в центр их троих. Слабое сопротивление – («Никто не должен такое знать, я не могу, это… ты мертв», – думает Махит; <Я мертв>, – думает второй Искандр, молодой) – а потом: * * * – Император попросил тебя о бессмертии, когда был с тобой в постели? Девятнадцать Тесло простерлась на голой груди Искандра, подпирает свой подбородок руками и смотрит на него со смертельной серьезностью. Она вся скользкая от пота. Искандру пора бы перестать ее вожделеть, учитывая, о чем она только что спросила, но это ничего не меняет. Жаль, что он даже удивиться этому не может. Он приглаживает ей волосы, спутывает в темные шелковые пряди. У императора такие же волосы, но серебристо-седые. На ощупь – те же самые. (Проблеском – другой Искандр: сплошь либидо, скабрезный интерес, который Махит ощущает в виде пульса где-то в промежности – понимание желания. Это почти защищает ее от взрывного осознания: ответ на вопрос Девятнадцать Тесло – да.) (<А она тебя все-таки заметила>, – говорит Искандр Искандру.) («В ту ночь я был на десять лет старше тебя, всерьез она меня начала принимать за два месяца до этого, – отвечает Искандр. – Заткнись и дай вспомнить – это было…») (<Приятно?>) («Нет, – говорит тот Искандр, в чьей памяти они находятся. – Нет, это было важно».) (Махит переполняется воспоминанием о Девятнадцать Тесло в ванной комнате ее офисного комплекса, о странной нежности ее ладоней на своих, о внезапной ее бережности. Пытается вспомнить, кому именно принадлежало желание – ей, Искандру или им обоим, – говорит обоим Искандрам за просмотром этого воспоминания: «Кровь и звезды, с чего ты вообще взял, что это хорошая мысль?» Подбавляет в эхо жестокости. Жестокость не оттеняет откровение: ее совсем не удивляет, что Искандр соблазнил – соблазнился – Девятнадцать Тесло и самого императора. Их обоих.) А в постели из воспоминания Искандр отводит глаза от спокойного и ровного взгляда Девятнадцать Тесло и говорит: – Это не бессмертие. Если твой вопрос об этом. Тело все же умирает – и это имеет значение. Большая часть человеческой личности – эндокринная. Девятнадцать Тесло задумывается. Кажется, ее нагота никак не влияет на холодные размышления на ее лице: с тем же самым выражением она повела его в постель. – Значит, должна быть эндокринная совместимость? – Личностная; есть много эндокринных систем, которые дадут очень похожих людей, а весь вопрос в том, смогут ли интегрироваться характеры. Но да, становится проще, когда имеется некое физическое сходство или сходство в раннем жизненном опыте. – Его сиятельство задумал создать клона. Искандра передергивает от такой мысли, и он надеется, что Девятнадцать Тесло этого не заметила. (Передергивается Искандр. Передергивается Искандр-Махит. Похоже, некоторые табу нерушимы, сколько бы тебя ни соблазняли тейкскалаанцы или сколько бы ты ни мариновался в дворцовой культуре. Нельзя помещать имаго в клон предшественника; конгруэнтность слишком высока. Личности не интегрируются. Одна просто победит – и будет утрачено все, что может предложить вторая.) – Мы никогда не делали из клонов носителей имаго, Девятнадцать Тесло. Я не имею ни малейшего представления, как тело клона поменяет выражение Шесть Пути в виде имаго. Эзуазуакат щелкает языком по верхним зубам. Она буквально приклеилась к нему; она отлично чувствует его отвращение, подозревает он. – Если представить это повторным использованием его сиятельства, меня эта мысль тревожит меньше. Но все же тревожит, – говорит она. – Я бы удивился, если бы было иначе, – говорит Искандр. – Она и меня тревожит, а я сам и предложил ему попробовать имаго-аппарат. – Тогда зачем предлагал? Искандр вздыхает и переворачивает ее на подушки. Он лежит на боку, а Девятнадцать Тесло оказывается в ложбинке между его бедром и грудью; малозаметное, но неизгладимое присутствие тела. – Потому что Тейкскалаан огромен и голоден, а его сиятельство Шесть Путь – не сумасшедший, не охоч до власти и не жесток. Хороших императоров не так уж и много, Девятнадцать Тесло. Даже в поэзии. – И еще ты его любишь, – говорит она. Искандр вспоминает, как проснулся – в изнеможении, в сладкой боли, – где-то через час после того, как заснул в постели императора, и обнаружил, что тот уже не спит – сидит с пачкой инфокарт на голых коленях, за работой. Тогда он свернулся вокруг императора, сделал себя теплой опорой для работы. Такой пустяк, и Шесть Путь задержал руку на его щеке, – тогда Искандр задумался, спит ли вообще император, и услышал – эхом, словно из облачной привязки где-то в разуме, – строки из «Энкомии павшим с флагмана „Двенадцать Распускающийся Лотос“ Четырнадцать Скальпеля»: строки о капитане корабля, как она погибла вместе со своей командой. «Нет звездной карты, что не видели / ее недремлющие очи или не кроила / ее огрубевшая копьеносная длань, и такой / она пала – истинным капитаном». Недремлющие императоры. Соблазн – суть поэзии. Сказок, в которые ему хочется верить. – И еще я его люблю, – отвечает Искандр эзуазуакату. – Не должен, но люблю. – Я тоже, – говорит она. – Надеюсь, все еще смогу любить, когда он уже не будет собой. * * * «А мы – это мы?» Это спрашивает один из них. Один из них думает, что это риторический вопрос: вот есть непрерывная память, она составляет личность. Личность – это тот, кто помнит, что он эта личность. Еще один из них поправляет: «Непрерывность памяти, профильтрованная через эндокринную реакцию». Еще один из них поправляет: «Мы все помним, что были этой личностью, и все-таки мы разные». Они смотрят друг на друга в этом странном внутреннем тройном видении. Махит не помнит, чтобы встречала Искандра во время первой операции. Искандр – ее имаго, ее вторая половина, теперь бледнеющий обрывок, никогда не полноценный, а сейчас вовсе только в том остаточном виде, что успел прописаться в ее неврологию, – он тоже не помнит и вдобавок не понимает (несчастное, изливающееся признание в непонимании), забыл он об этом или в принципе помнит только то же, что помнит Махит, или то же, что помнит Искандр (второй, мертвый, пойманный на пике смерти, словно пронзенный). (…в горле застревает последний кусочек начиненного цветка; ни вздохнуть, ни сглотнуть…) Хватит, говорит Махит. Ты умирал, а теперь ты – это мы. Она до сих пор оправляется от остальных его воспоминаний, от знания о его взаимопроникновении с Тейкскалааном, но ей еще хватает самоосознания (все-таки они находятся в ее теле), чтобы не желать заново прочувствовать, как Десять Перл ввел удушающий яд. Ты был мертв, а теперь нет, и ты мне нужен, говорит она. Мне нужна твоя помощь, Искандр. Я твоя преемница, и теперь ты мне нужен. Ее Искандр, рваные лохмотья: «Мне жаль». Старик, умирающий, влюбленный: вздох, попытка дышать – подчинить себе легкие, с которыми он теперь живет… * * * На том стальном столе, стискивая зубы и выгибаясь в судорожную тонико-клоническую дугу, Махит (или Искандр) (или Искандр) с ужасом пришла в сознание второй раз с тех пор, как Пять Портик начала операцию. Пропало страшное ощущение от того, что нервная система раскрыта для воздуха – хоть какая-то милость; хотя бы уже не копошатся инструменты в черепе, хотя бы если начнутся конвульсии, то она не поджарит себе мозг из-за аномальной электрической активности, не разорвет травмой…