Где-то на середине второй поэмы – оды-акростиха, где называлось в первых буквах каждой строчки имя гипотетически утраченной любви поэта и одновременно звучала душещипательная повесть о его самопожертвовании во имя спасения матросов корабля от пробоины – Махит внезапно осознала, что стоит в тейкскалаанском дворце, слушает тейкскалаанский конкурс поэзии, попивает что-то алкогольное и беседует с остроумной подругой-тейкскалаанкой. Все, о чем она мечтала в пятнадцать лет. Прямо перед ней. Казалось бы, надо чувствовать радость, а не странную нереальность. Отрешенность – безличность. Будто ее жизнью живет кто-то другой. Стихи были хороши. Некоторые даже чудо как хороши – энергичные ритмы при остроумной внутренней рифме, или запомнился оратор с исключительно плавной подачей в особом тейкскалаанском стиле, когда текст скорострельно зачитывают наполовину нараспев, наполовину речитативом. Махит волнами окатывали изящные образы – и она не чувствовала ничего. Ничего, кроме желания записать каждый стих, облечь в глифы, чтобы перечитать самой где-нибудь в тишине и покое. Если бы можно было просто почитать – своим собственным голосом, перепробовать ритмы и интонации, узнать, как они перекатываются во рту, – тогда бы она наверняка прочувствовала их силу. Как всегда было раньше. Она отпила из бокала. Три Саргасс принесла какой-то алкогольный напиток, дистиллированный из неизвестного ей злака. Он был бледно-золотистого цвета всех роящихся огней на потолке и горел в горле. Девять Маис, когда настал его черед, читал эпиграмму, как и обещала Три Саргасс. Он едва начал – только занял свое место, прочистил горло и прочел трехстрочную строфу: Все космопорты переполнены, Граждане охапками несут ввезенные цветы. Чему нет конца: звездные карты, отбытия, как замолчал, чтобы обозначить смену интонации, цезуру. Махит почувствовала, как вслед за ним затаил дыхание весь зал. Хоть он ей и не понравился, она видела, почему он среди сливок придворных интеллигентов: стоило ему заговорить стихами, как его харизма умножилась. Для этого он рожден. На Лселе он стал бы кандидатом для имаго-линии поэтов – если бы такая была. – Изгиб нерожденных лепестков хранит пустоту, – договорил Девять Маис. И снова сел. Напряжение не выплеснулось. Ощущение тревоги осталось, расползалось миазмами. Следующий оратор вышла в неловком молчании, громко скрипнув туфлями по полу. Сбилась на первой же строчке собственного сочинения и начала заново. Махит вопросительно обернулась к Три Саргасс. – Политика, – пробормотала та. – Это… критика. В нескольких смыслах. Я и правда думала, что Девять Маис на поводке у Тридцать Шпорника, но люди умеют удивлять. – Я бы сказала, это критика по отношению к Восемь Антидоту, нет? – сказала Махит. – Ребенок. «Нерожденные лепестки…» – Да, – сказала Три Саргасс, нахмурив брови, – но это Тридцать Шпорник больше других отвечает за прирост импорта имперских товаров в Город. Вот откуда его доход – он ввозит товары из систем Западной Дуги, где проживает его семья. И этот намек на осквернение каждого гражданина с цветком… каждый товар почему-то отравлен… словно богатство Тридцать Шпорника так же пагубно, как ввоз вещей извне Тейкскалаана. Политика посредством литературного анализа. Можно ли измерить способности к такому – или этому тейкскалаанцы обучаются благодаря постоянной практике? Махит могла представить себе Три Саргасс в детстве, за расшифровкой политических подтекстов в «Зданиях» с одноклассниками за обедом. Не так уж и трудно нарисовать себе такую картинку. – Значит, критика всех, кроме Восемь Виток, – сказала она. – Но она надругательства избегает только благодаря очевидному умолчанию, – сказала Три Саргасс. – По-моему, Махит, это глубже, чем просто «какой наследник лучше». Иначе зачем Девять Маису выбирать такую опасную тему? Махит задумалась об основе менталитета тейкскалаанского общества – этом слиянии слов «мир», «империя» и «Город» – и о том, что если в культуре есть такое слияние, то «ввозное» всегда пугает, «иностранное» – опасно, даже если под ввозом подразумеваются товары просто из дальнего уголка империи. И варварам вроде нее не положено уметь осмыслять, почему стих об опасном осквернении цветов на какой-то другой планете на самом деле должен нервировать тейкскалаанцев. Но если система больше не чужеродная – если мир достаточно велик, если достаточно велика империя, чтобы охватить и поглотить все варварское, – что ж, тогда и варваров больше нет. Ничего не угрожает. Если Девять Маис указывал на угрозу «ввоза», то он призывал – или как минимум предлагал, – чтобы Тейкскалаан эту угрозу нормализовал. Цивилизовал ее. А Тейкскалаан всегда цивилизовал – всегда делал тейкскалаанским – силой. Силой, то есть на войне. На деле Девять Маис обращался не к Тридцать Шпорнику; Девять Маис поддерживал любую политическую фракцию, которая готовится к войне. Те маневры кораблей. Один Молния с его легионами и кричащими сторонниками – но и Шесть Путь, который перевел флот в состояние готовности, напоминая о начале своего правления, когда сам был покорителем звезд. – Где сегодня сторонники Один Молнии, Три Саргасс? – спросила она. – Стихи же предназначены для них. Для тех, кто заинтересован в сильном, централизованном, не зависящем от импорта Тейкскалаане. – Он популист, а это двор, тема слишком немодная. Но я уверена… ой, – сказала Три Саргасс. – Ой. Поняла. Мы же как раз говорили о войне. – Очень скорой войне, – сказала Махит, нервничая из-за открытия. – Аннексии. Завоевательном походе. Чтобы сделать что-то менее чужеродным. Три Саргасс взяла из рук Махит бокал с алкоголем, сделала солидный глоток, вернула. – Мы не проводили захватнических войн с самого моего рождения. – Знаю, – сказала Махит, – мы на станциях изучаем историю. Нам нравилось, что Тейкскалаан – мирный хищник по соседству… – Тебя послушать, и кажется, будто мы – бездумное животное. – Не бездумное, – сказала Махит. Лучше извиниться у нее сейчас не получится. – Ни в коем случае не бездумное. – Но животное. – Вы же пожираете. Разве речь не об этом? Война ради захвата. – Это не… Пожирать – это если бы мы были ксенофобами и устраивали геноцид, а не присоединяли новые территории к империи. «К миру». Смени произношение глагола – и Три Саргасс сказала бы: «Если бы мы не делали новые территории реальными», но Махит поняла, что она имела в виду: всё то, благодаря чему присоединение к Тейкскалаану даровало планете или станции процветание. Экономическое, культурное – возьми наше имя, стань гражданином. Говори стихами. – Не будем спорить, Три Саргасс, – сказала она. – Не хочется. Та поджала губы. – Нет, будем. Я хочу понять, что ты думаешь. Это моя работа. Но можем отложить на потом. Скоро император объявит победителя конкурса, смотри. Чтения окончились. Последние стихи Махит пропустила целиком. Ни один не потряс зал так, как Девять Маис. Теперь император поднялся, по бокам выстроились эзуазуакаты – они уже посовещались, выбрали победителя вместе? Она сомневалась, чтобы они так быстро пришли к решению, только не при участии Тридцать Шпорника, двух тейкскалаанцев, которых Махит еще не встречала, и Девятнадцать Тесло, по-прежнему великолепной во всем белом. В окружении переливающихся огней на ней отдыхал глаз. Шесть Путь показал на поэтессу, которая не произвела на Махит ровным счетом никакого впечатления. Та удивилась этой чести не меньше зрителей, не торопившихся с ожидаемым ликованием, словно они тоже не поняли, что сейчас произошло. – Кто это? – прошептала Махит Три Саргасс. – Четырнадцать Шпиль, – сказала та. – Она изощренно скучна в стихосложении, всегда такой была. Никогда нигде не выигрывала. Лицо Девять Маиса осталось бесстрастным. Махит не понимала, то ли он доволен, что им так очевидно манкировали, то ли злится; собирался ли он так бесповоротно испортить вечер. Четырнадцать Шпиль распростерлась перед императором и получила в награду цветок из бурого стекла. Снова встала. Собравшиеся придворные все же сумели прокричать ее имя, и Махит присоединилась – иначе было бы странно. – Будешь допивать? – спросила Три Саргасс, когда шум улегся. – Да. А что? – Потому что я весь вечер проговорю о применении ассонанса у Четырнадцать Шпиль, а тебе придется слушать, и нам обеим нужно чуточку напиться. – А, – сказала Махит. – Ну раз так. Глава 8 ШЕСТЬ РАСКИНУТЫХ ЛАДОНЕЙ (ВЕРХОВНОЕ ТЕЙКСКАЛААНСКОЕ КОМАНДОВАНИЕ) – КАПИТАНУ ФЛОТА ТРИ СУМАХ, 249.3.11-ШЕСТЬ ПУТЬ, код 19 (СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО): Готовьтесь к немедленному отводу боевых групп с восьмой по тринадцатую Двадцать Шестого легиона из боев на Одилии. Девятая боевая группа остается на месте под командованием икантлоса Восемнадцать Турбина. Немедленно выдвигайтесь с группами с восьмой по тринадцатую по указанным координатам для встречи с Третьим имперским флотом и готовьтесь к немедленному переходу через прыжковые врата в сектор Парцравантлак. Выполняйте. КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ. КООРДИНАТЫ ПРИЛАГАЮТСЯ. Сообщение, полученное капитаном флота Три Сумах на орбите Одилии-1 в 249-й день, 3-й год, 11-й индикт императора Тейкскалаана Шесть Пути * * * Станция Лсел благодарит вас за желание служить своему народу, присоединившись к нашей самой старинной традиции: космические полеты. Мы, Гильдия пилотов, с гордостью приветствуем будущих пилотов на этом информационном сеансе. Эта брошюра вкратце опишет, как правильно подготовиться к подаче заявления в Гильдию пилотов в период перед тестированием способностей. Кандидаты должны держать в уме следующие требования: математическая подготовка в классической и квантовой физике, основы химии, инженерия; физическая подготовка уровня Отлично-2 с потенциалом достижения Отлично-4 в зрительно-моторной координации; высшие отметки по способностям в ориентации в пространстве и проприоцепции; высшие отметки по способностям в групповой работе, а также в независимой инициативе… Брошюра для молодежи, интересующейся вступлением в лселскую Гильдию пилотов (возраст 10–13) Где-то на третьем бокале бледного напитка, который ей то и дело подносила Три Саргасс (сама она пила что-то молочно-белое под названием «ахачотия» – Махит полагала, это переводится как «гнилой треснувший плод», по крайней мере, исходя из своего понимания корней незнакомого слова, и никак не могла понять, как это можно захотеть пить, не говоря уже о том, чтобы захотеть пить в большом количестве), Махит обнаружила, что стоит на краю кружка тейкскалаанцев и наблюдает не столько за поэтическим конкурсом, сколько, как бы она выразилась, за битвой умов, проходящей исключительно в импровизированных стихах. Все началось как игра: одна из не самых блещущих умом подруг Три Саргасс взяла последнюю строчку скучной поэмы-победительницы от Четырнадцать Шпиль, сказала: «Поиграем?» – и сделала из этой последней строчки свою первую, сочинив катрен, сменив ритм со стандартного пятнадцатислогового политического стиха на что-то просто-таки под завязку набитое дактилями. А потом показала подбородком, бросив вызов другому приятелю Три Саргасс – и уже он взял ее последнюю строчку, придумав свой собственный вполне приемлемый катрен без времени на подготовку. Махит разгадала несколько его отсылок: он подражал стилю знакомого ей поэта Тринадцать Перочинного Ножа, который применял ту же схему гласных звуков, повторявшуюся по обеим сторонам цезуры. После этого подражание Тринадцать Перочинному Ножу словно вошло в порядок вещей: пришла очередь Три Саргасс, потом другой женщины, потом тейкскалаанца, чей пол Махит не распознала, и все вернулось к первой участнице – которая снова сменила игру, добавив новый элемент: теперь каждый катрен начинался с последней строчки предыдущего, основывался на дактиле и той же цезуре с гласными по бокам и вдобавок касался ремонта инфраструктуры Города. Три Саргасс оказалась раздражающе хороша в описаниях ремонта. Трезвая, несмотря на множество бокалов ахачотии, она смеялась, выговаривала строчки типа «цементный раствор вкруг отражающего бассейна / облизанного до блеска и добела языками тысяч тейкскалаанских стоп / все же стоптан в пыль и бренность / и будет произнесен вновь, переделан по образу / того или иного ведомства / ведущих войну», и Махит поняла две вещи: во-первых, если ей хочется поучаствовать в игре, достаточно сделать шаг в круг, и тогда кто-нибудь вызовет ее, как любого другого, – и второе: она провалится с треском. У нее ни за что не получится. Полжизни она положила на изучение тейкскалаанской литературы – и теперь сил едва хватало, чтобы уследить за игрой, распознать некоторые референты. Если она попробует сама, они… о, они не рассмеются. Они до нее снизойдут. Снизойдут до несчастной и невежественной варварки, так старательно изображающей цивилизованность и… Три Саргасс не обращала на нее никакого внимания. Махит выскользнула из кружка остроумной молодежи, исчезла в большом зале под веерными сводами, переливающимися звездным светом, и пыталась не расплакаться. Какой толк лить из-за этого слезы. Если бы хотелось плакать, то уж лучше из-за Искандра или из-за того, сколько на нее свалилось политических неприятностей, а не из-за неумения описать цемент у бассейна со ссылкой на поэму вековой давности о ведомственном конфликте. «То или иное ведомство ведет войну». Она читала этот стих на станции в одном сборнике и думала, что все поняла. Но нет. Зал все еще переполнялся хмельными придворными; если на то пошло, казалось, что их набилось еще больше – пришел второй эшелон знати, когда император закончил поэтический конкурс: сам Шесть Путь снова пропал из виду, чему Махит только радовалась. Радовалась, потому что на него и смотреть было больно, не то что к нему подходить. Радовалась, потому что он был таким хрупким под весом всей власти, и какая-то ее частичка – она полагала, по большей части Искандр – желала ему покоя, а не тратить время на то, чтобы развлекать эту мешанину из сверкающих тейкскалаанцев. Она нашла еще бокал (сейчас уже не важно, одним больше или меньше, и она смекнула, как избегать напитков со вкусом фиалок или сгнивших молочных цветов) и двинулась через зал. Большинство ее избегало или приветствовало со всей формальностью, подобающей ее положению, и Махит это совершенно устраивало. Даже нравилось. Раскланиваться она умела даже без помощи Искандра, умела казаться представительной – это входило в ее таланты, за эти-то таланты ее и выбрали, за эти способности, но ни один лселский тест на имаго-совместимость не искал способность к «беглому импровизационному стихосложению». Это всего лишь мечта варварского ребенка. Она ударилась в жалость к себе. А еще слегка напилась.