– Да. Думаю, что хочет. – Это ты так думаешь? – Да, – ответила Ханна. – Я уверена, что он хочет. – И правильно, – кивнула Лисса. – Что правильно? – удивленно спросила Ханна. – Ничего, – ответила Лисса. – Что? Почему ты делаешь при этом такое лицо? – Я просто думаю, что довольно серьезно – завести ребенка, разве нет? Тебе не кажется, что следует подумать об этом немного больше? – Вообще-то я уже достаточно об этом подумала. И я хочу детей. А что насчет тебя? Ты хочешь детей? – Нет. – Нет? Вот так просто, нет? – Ага. – Тебе не кажется, что это ты должна подумать об этом немного больше? Что если ты потом пожалеешь? – Конечно, – сказала Лисса, выпуская дым сигареты в вечерний воздух. – Я подумаю об этом. Я не хочу детей, потому что думаю, что заводить их надо тогда, когда хочешь этого по-настоящему. И если ты стремишься сделать в своей жизни что-то еще, то лучше сделать это, а не заводить ребенка. Я уже через это прошла со своей матерью. – Что ты имеешь в виду? – спросила Ханна. – Я стояла у нее на пути. На пути всего, ее творчества, ее гребаного активизма. Она вообще не должна была рожать меня, всем от этого было бы только лучше. – О, ради бога, – проговорила Ханна. – Не будь смешной. Твоя мама – удивительная женщина. – Неужели? – отозвалась Лисса. Ханна пристально смотрела на подругу. Она не видела эту сторону жизни Лиссы прежде. Эту пьяную тоску и горечь. – Оставь это, Лисса, – сказала Кейт, наклоняясь к ней. – Дай передышку, не грузи Ханну. – А? Дать Ханне передохнуть? – сказала Лисса, поворачиваясь к ней, ее зубы были красными от вина. – А как же я? Как насчет того, чтобы дать передышку мне, Кейт? Кейт, ты же у нас моральный компас, – не успокаивалась Лисса, – указываешь нам всем путь. Ты думаешь, ты такая белая и пушистая? А кто виноват, что я не получила эту роль? – Не я, – ответила Кейт. – Да пошла ты! – выплюнула Лисса. Кейт отпрянула словно от удара. – Я скажу тебе, почему ты не хочешь иметь детей, Лисса, – заговорила она. – Ты в корне эгоистична. Ты никогда не сможешь поставить другого человека выше себя. Раньше они, Кейт и Лисса, никогда не спорили. Вернее, не спорили так, как сейчас, с вином, сигаретами и в атмосфере благоухающей весенней ночи. Это было как наркотик. Им хотелось большего. Они могли представить, как сцепятся сейчас на улице и оттаскают друг друга за волосы. Ханна смотрела на них. В напряжении между ними было что-то эротическое, подумала она. Она чувствовала себя опустошенной. На них смотрели люди. Эти три англичанки в их вычурных нарядах, их громкие голоса, пустые бутылки из-под вина. Какие они грубые. Какими они выглядели несдержанными. Кейт После того злополучного ужина Сэм избегал встречаться с Кейт взглядом. Он спал допоздна и, проснувшись, сразу спешил на работу, задерживаясь все позже и позже после смены. Она часто все еще бодрствовала, когда он приходил домой в час, два или три ночи. Кейт звонила Ханне, но та не брала трубку. Она отправляла сообщения: «Мы можем поговорить?» «Позвони мне, когда сможешь». «Ханна, нам нужно поговорить, позвони мне. Пожалуйста». Но Ханна не отвечала. Она вспомнила лицо Ханны на мостике и холодную резкость, с которой она говорила. Кейт хотела не только извиниться, но и сказать, как это все несправедливо по отношению к ней. Что Ханна сама ей ничего не сказала, – и это не дало ей шанса поступить правильно. Единственным человеком, от которого она что-то услышала, была Дея. «Срочное собрание клуба “Мама”. Когда ты будешь готова, просто напиши мне», – отправила ей сообщение Дея. Кейт ей не ответила. Дни пошли какие-то короткие и горькие. Кейт сидела дома, и греть квартиру приходилось большую часть дня. Том капризничал, а ее терпение было на исходе. Теперь она слишком часто кричала на него, а он слишком часто плакал. И этот плач провоцировал ее срывы. А когда она выходила гулять, все вокруг казалось покрытым жирной пленкой: река, захваченные течением пластиковые пакеты, в дренажных каналах по краям дороги плавали какие-то склизкие листья, деревья качали мокрыми черными ветками. В центре города заливались на разные голоса, как уличные певцы, всевозможные лавочники. Они продавали закрученные пластиком рождественские елки прямо в гаражах вдоль автотрассы Уинчип. Студенты по-прежнему находились в здании Сената. На выходных Сэм проснулся рано и сам одел Тома. Они зашли к Кейт, она была еще в кровати, на Томе был небрежно натянутый джемпер, который едва прикрывал его живот. – Мы идем гулять, – заявил Сэм. – Куда? – К Марку и Тамсин. Да, мама будет там. – Ясно, – ответила Кейт. – Тогда, наверное, мне там не будут рады. – Нет, не будут. Не открывая штор, Кейт снова забралась в постель. Ближе к вечеру ее разбудил стук входной двери. Она натянула спортивные штаны и свитер и, спустившись вниз, увидела Тома, спящего в своей коляске в коридоре. Сэм сидел за кухонным столом, перед ним лежала небольшая сумка на молнии. – Ты уходишь? – Тебе повезло. Это от Тамсин для Тома. Джек их перерос. Кейт расстегнула сумку. Аккуратно сложенная стопка вызывающе чистой одежды. – Это очень мило с ее стороны. – Ну да. Она вообще очень милая. Но ты всегда можешь их вернуть. Я имею в виду, мы ведь не хотим слишком многого от моей семьи. Загрязняющей воздух. – Сэм… Он поднял руку: – Подожди. Он оставил ее и поднялся наверх. Кейт слышала его шаги у себя над головой. Когда он возвратился, у него в руках был пакет с ее таблетками. – Что это такое? – Это таблетки, – проговорила она. – Антидепрессанты. – И ты их принимаешь? – Нет. – А тебе не кажется, что это может тебе помочь? – Нет, то есть да, кажется. Я не знаю, – покачала она головой, – прости. – За что? За то, что ты вышла за меня? За то, что сказала, что я не слишком одаренный? Кейт увидела, как перекосилось лицо Сэма. – Я не знаю, я была в замешательстве. – Насчет чего? – Насчет себя, тебя, всего чего угодно, – она опустила взгляд: – Есть еще один человек…