О, мой водопад. О, моя девочка. Моя румынская малышка. Она проигрывала ее снова и снова, и, слушая, думала о Люси. Наступило лето, они запаслись мюсли, кофе и рисом у местного оптовика и отправились в путешествие. Путь держали на запад. Они купались голышом в речках. Ходили на музыкальные фестивали, раскинувшиеся в долинах зеленых холмов. На вечерних кострах Кейт уже многих узнавала – молодежь, как они сами, люди постарше, чьи лица рассказывают о прожитой жизни, погоде и работе. Вечером за чаем и виски эти пожилые давали волю языкам. Они говорили об ушедшем в прошлое огораживании общинных земель, об альменде, о старой «дикой» Британии, о растущем пренебрежении к статусу кво в земельных вопросах. Кейт думала о том, что может прикоснуться к этой ушедшей жизни в ясную летнюю ночь. А потом они танцевали. Как-то ночью, темной, безлунной ночью, когда воздух был теплым как парное молоко, Кейт потеряла Люси. Она бродила вокруг часами в поисках подруги, чувствуя, как накатывает паника. И только когда начало светать, она увидела ее снова. Та сидела в кругу молодых людей, обнаженная до пояса, и ее соски были окрашены предрассветным золотом. Люси протянула руки к Кейт, и Кейт скользнула в ее объятия. Переполненная любовью, облегчением, желанием, она склонила голову к золотистому соску Люси и лизнула его. У него был металлический привкус соли и земли. Вскоре после этого они продолжили в фургончике. Светало, солнечные лучи проникали в окно. Кейт скользнула пальцами в манящее тепло Люси, не встречая сопротивления. Она смотрела, как Люси, полузакрыв глаза, выгибалась под ней. На внутренней стороне бедра Люси Кейт увидела татуировку – филигранного паука, плетущего паутину, и поцеловала его. Она дрожала от желания – чтобы кончить, ей не потребовалось даже прикосновение. Кейт Утро было в самом разгаре, но Том еще спал. Кейт сидела за кухонным столом, а рядом с ней лежал пакетик с таблетками. Дождь монотонно стучал в окно. «Давай, Кейт, пресеки это в зародыше». Как будто это было так просто. И однажды утром она пошла к врачу, как и предлагала ей Ханна. Она оказалась милой и доброй, много расспрашивала Кейт о еде, сне, либидо, об отношениях с сыном. Она спросила, как ребенок появился на свет, Кейт рассказала. – Кесарево сечение. – Для вас это было тяжело? Кейт подумала о страхе, который она испытала за ребенка, за себя. Смятение. Ножи и онемение, запах горелой плоти. – Да. Думаю, нелегко. Доктор спросила, хочется ей причинить боль себе, сыну. – Нет, вовсе нет, – ответила Кейт. Врач сказала, что да, по ее мнению, у Кейт была депрессия. Она озвучила два варианта: работа с психотерапевтом (долгий лист ожидания) или антидепрессанты. Если она будет принимать таблетки, ей придется отлучать Тома от груди. Врач спросила, принимала ли Кейт антидепрессанты раньше. – Да, – сказала Кейт, – прозак. В университете. – Тогда, может быть, с него и начнем, – предложила врач. Кейт положила таблетки на стол, подвинула к себе ноутбук и стала читать про грудное вскармливание и антидепрессанты. Выяснила, что ребенок обычно получает меньше десяти процентов от дозы лекарства в крови матери. Что все равно было ужасно много. Дальнейшие поиски показали возможные связи с аутизмом, особенно у мальчиков, однако было указано, что «непролеченная депрессия у матери также может иметь вредные последствия». «Тебе не нужны антидепрессанты. Тебе просто нужны хорошие друзья», – вспомнилось ей. Пальцы Кейт задрожали над клавиатурой, когда она загуглила «Люси Скьен». Нашлось несколько фотографий, но ни одна из них не была похожа на Люси. Хотя сейчас она, конечно, старше, намного старше, чем тогда. Она была на четыре года старше Кейт. Значит, сейчас ей сорок или около того. Возможно, Люси Скьен никогда не было ее настоящим именем. Их пути разошлись в Штатах. Они ездили в Сиэтл, чтобы принять участие в протестах против ВТО. Они приковали себя к трубам, бросая вызов полиции, и заблокировали движение во всем городе. Смотрели на полицейских на лошадях, их черные мундиры и лица в касках, как на сцену из сказки, где добро борется со злом, свет – с тьмой. Сидели и скандировали кричалки с тысячами других протестующих, когда против них применяли слезоточивый газ и они чуть не ослепли. Она помнила ту боль, тот экстатический прилив чувств, когда мир разделялся на черное и белое. После Сиэтла они поехали в Портленд, штат Орегон, и пару месяцев жили в здании заброшенного склада с десятью другими активистами. Именно там Люси услышала о лагерях протеста на Маунт-Худ против лесорубов, вырубающих тысячелетние деревья. Виза Кейт заканчивалась, а Люси в визе не нуждалась. В Портленде они пошли в тату-салон в центре города. Там Кейт сидела в кресле, а Люси держала ее за руку, пока неулыбчивый мужчина, склонившись над ее рукой, рисовал на запястье филигранного паука в серебряной паутине. Она полетела домой, твердо решив вернуться. Каждый день она заходила в интернет-кафе, чтобы проверить электронную почту, но от подруги не было ни слова. В первые недели, пока татуировка заживала и покрывалась корками, Кейт, в минуты тоски по Люси, поддевала ногтем корку, чтобы вновь почувствовать боль. Она вернулась к работе в кафе, пыталась накопить на следующую поездку в Америку и ждала новостей. Пришла весна. Только в начале лета она получила письмо, всего несколько слов: «Некоторых из нас, в лагере, арестовали. Они говорят, мы террористы. Я не буду больше использовать эту почту. Всегда будь в движении. Всегда твори. Всегда люби. Целую, Л.» И все. Молчание. Пустота. Годами Кейт казалось, что она видит Люси везде – то на пляже в Брайтоне, то в велосипедистке с ниспадающими на спину длинными волосами. Все годы, пока Кейт работала в кафе, она упорно поглядывала на дверь, втайне ожидая, что в нее Люси войдет. И в эту дверь однажды вошла… Ханна. Она приехала в Брайтон, элегантная, как обычно, нашла ее кафе и с любопытством огляделась. Торты на подставках, написанное мелом на доске меню, пита и хумус, веганские гамбургеры, фриттата из кабачков и соевый латте. Первым, что она сказала, было: «У тебя степень магистра Оксфордского университета. Какого черта ты все еще здесь работаешь?» Именно Ханна рассказала ей о комнате в доме, который нашла Лисса на Лондонских полях. Дешевая аренда, вид на парк и шанс начать все сначала. Кейт чувствовала, что она гниет за прилавком, разъедаемая ожиданием, и приняла предложение Ханны. Она смотрела на фото на компьютере. Она могла бы искать усерднее. Могла бы уехать в Штаты, могла бы найти Люси, могла бы заявить свои права на нее, на эту часть себя. И тут ей пришла в голову мысль. Эстер! Возможно, в ленте Эстер есть фотографии Люси. Возможно, они поддерживают отношения. Она нашла ее страницу – фотографии семьи, дом в георгианском стиле в Бристоле, с высокими потолками и чудесной кухней. Несколько фотографий со времен жизни в Брайтоне, но ни одного фото Люси. Она начала набирать сообщение. «Привет, Эстер, давно не виделись. Надеюсь, у тебя все хорошо. Вспоминала сегодня старых друзей. Нет ли у тебя номера Люси Скьен? С любовью, Кейт». И нажала «Отправить». Раздался стук в дверь, но Кейт не пошевелилась. Стук в дверь раздался снова, на этот раз более требовательно, за ним последовал скрип поворачивающегося в замке ключа. В ужасе Кейт выскочила в коридор и увидела Эллис. – Я подумала, что тебе нужна помощь. Мать Сэма была энергична и бодра. Щеки ее порозовели на морозе, а у ног стояла пухлая сумка. – Еще я тебе кое-что принесла, – добавила она, поднимая сумку, которая зловеще ощетинилась пластиковыми бутылками. – Можно войти? Кейт отступила назад, и Эллис прошла мимо нее на кухню. Таблетки на столе, на ноутбуке – галерея женских лиц. Кейт инстинктивно встала между столом и Эллис. – Все еще не распаковала вещи? – спросила Эллис, снимая куртку и вешая ее на спинку стула, внимательно посмотрев на кучу ящиков за дверью. – Пока нет, – выдавила Кейт, чувствуя, как бешено колотится сердце. – Я хотела… вначале одолжить машину, чтобы сдать все лишнее на благотворительность. – Можешь взять у Терри, – сказала Эллис, доставая из сумки накрахмаленный фартук и повязывая его вокруг талии. За ним появились пузырьки с моющими средствами. – Я подумала, что мы можем начать с кухни и ванной, а потом сходить выпить чаю с тортом. Хочу вытащить вас с Томом на улицу. Кейт посмотрела на бутылки. Шкаф для моющих средств Эллис – это храм канцерогенов во всех их многочисленных разновидностях. – Это очень мило с вашей стороны, – ответила Кейт, закрывая ноутбук и пряча таблетки в карман кофты. – Дело в том, что… – Да? – Вообще-то я собралась уходить. – Уходить? – Эллис склонила голову, принюхиваясь, словно ложь могла иметь запах. – Да. В детсад. – В детсад? – В тот, который вы мне рекомендовали, – ответила Кейт, кивая на визитку на холодильнике. – Я просто ждала, когда проснется Том. Сейчас схожу проверю его. Она поднялась в спальню Тома, засунула таблетки в пакет и убрала его в самый дальний угол шкафа, прикрыв еще полотенцем. Потом вытерла лицо, натянула на Тома свитер, надела слинг и посадила в него сонного сына. Затем спустилась вниз, чувствуя, что ребенок начинает просыпаться и шевелить ногами. – Вот и мы, – сказала она, снимая с холодильника визитку и вынимая из шкафчика один из тюбиков с «космической едой». – Мне очень жаль, что сейчас мы не можем с вами остаться. Я очень благодарна вам за помощь. Эллис растерянно стояла посреди комнаты: