Конечно, Гнидой понял, что я имел что-то в виду окромя того, что прозвучало, но виду не подал. Доржи хмыкнул и протянул мне меню. Первая же страница предлагала грибной суп, который наверняка будет жидким, и какое-то овощное пюре с соевыми сосисками. – Что будешь, первое блюдо или второе? – Буду второе. – Неправильно, ты будешь первое. – Гнидой, – обратился я к коновалу, как только Доржи пошёл за заказом, – я не могу оставаться трезвым. Помоги. – А мёдом тебе жопу не помазать? – И бутылку, хотя бы одну, – крикнул я вслед Доржи, поняв, что щедрости от эскулапа я не дождусь. Балабол даже выполнил мою просьбу, притащив с едой какую-то дефектную непрозрачную бутылку с этикеткой на местном языке. Ели и пили молча. Мне говорить тоже не особо хотелось, но молчание было ещё тягостнее, так что я решил нарушить тишину сразу после поглощения своей порции жиденького супчика. – Эй, ты говорил, что они мутанты… – Тише! – Доржи быстро оглянулся – Не так громко, их задевает. – Короче, что с местными не так? – Видел же эти пластинки у них на коже? – Ну. – И так по всему телу. Узнал я немного, но картина примерно следующая. – Перед началом повествования он приложился к бутылке. Я в свою очередь отпил из своей и остался разочарован – Доржи купил какой-то мутной жижи с неуместно малым содержанием спирта и вкусом овёсной водички. Нельзя доверять ему выбор алкоголя. – Это изначальная колония, но ты и так в курсе. Знаешь же, что тогда И-блокады были стрёмные, и генетические модификации разрешены? Хорошо. Тут им всякую шнягу кололи для поддержания иммунитета. Одной группе примерно в десять тысяч человек начали колоть кое-что дополнительно. Не только колоть – и операции по вживлению были, но это так, детали. Тогда люди вроде как срались от возможной войны с шарнирами и карликами, поэтому периодически выдумывали всякий бред. Этой группе хотели нарастить биоброню из кератина. От пули, конечно, не защитит, но осколки остановит, и амортизация ударов должна была повыситься. Эксперимент не удался. Учёным, удостоверившись что дети рождаются без кератиновых пластин, финансирование обрезали и забыли о всём этом. Попутно ещё другим колонистам пытались хитин вживить, но там вообще ничего не получилось. Веселуха началась через полвека. Из-за неразвитости в то время сети сообщений, планета оказалась по большей части отрезана от всех и тухла в собственном соку. С третьего поколения начали проявляться последствия, а четвёртое уже поголовно рождалось вот таким вот армированным. Народ тут плодовитый, да и госпрограмма поощрения многодетности работала, поэтому ГМО-людей стало много. Федерация запретила покидать планету, что вызвало бунт, который пришлось давить. Досталось и ГМО-людям, и обычным, так что на этой стороне баррикад все были заодно. Бунт задушили, всех разогнали, планета стала жить дальше. Местные друг с другом перемешались и теперь тут мало у кого нет гена этой кератиновости. Так вот! Они очень недовольны Федерацией, поскольку она не позволяет им сдристнуть с этой планеты и разносить ГМО-гены по человеческим мирам. – И что, прям никто свалить отсюда не может? – Ха! Конечно может! Мы же сюда прилетели как-то. Вот только для нищих аборигенов путёвка отсюда стоит столько… Немногие могут себе такое позволить, поэтому чернь очень не любит богатых и ещё больше не любит тех, кто их отсюда увозит. И всех пришлых в принципе. Тут на нас даже бармен дерьмово посматривает, а мы ему, между прочим, кассу делаем. Так они и живут тут год за годом без центрального водоснабжения и копят злобу. Потом скоропостижно умирают, даже не успев разочароваться в жизни. Приметив то, как странно на нас начал коситься бармен, я сменил тему. – Ладно, шут с этими экспериментами. Мне интереснее, откуда ты, Гнидой, знаешь, что та спица предназначена для абортов? – Так я акушером работал. Пакс поперхнулась и воззрилась на эскулапа. Тот пожал плечами. – Так себе работа, всё время орут. Но лучше, чем в инфекционке. Так началась канитель дней на Мерифоре. Глава сорок восьмая. Меньший мир – И что, завтра закончат? Железно? – спросил я у Гнидого. – Типа. Кабели заменят, обшивку на турбину прилепят – и полетим. После того как на нас то и дело начали нападать местные, пускай ни одна их попытка членовредительства и не оказалась успешной, мы стали ходить только группой. Обычно в бар. Других сносных питейных заведений мы не нашли, да и не искали, поэтому планомерно закрепляли за собой звание завсегдатаев всё в том же месте. Каемся, было глупо оставаться здесь третью ночь подряд, но она обещала стать последней. С грузом Бубнов закончил ещё в день прибытия, после чего нашёл каких-то ремонтников в другом городе, оплатил им всё что надо, и вот они уже два дня кряду работали над покалеченной взрывом турбиной. Лично я этого не видел, поскольку Сэнду, как очнулся, свалил на корабль и запретил нам туда являться. Не могу понять, он всё ещё нам не доверял или просто немного двинулся умом от всего произошедшего. Хотя последнее вряд ли, учитывая, что его жизнь была крайне насыщена и до нашего появления. Он и людей-то, наверное, укокошил больше меня. Казалось, в его глазах можно прочесть о душегубстве целую рукопись, расположившуюся между журналом самомнения и томиком раздражения. Прошедшим днём я даже нашёл в себе желание вновь забежать в клинику, прихватив с собой за компанию Гнидого. Он соглашаться на сопровождение не хотел, но это касалось моего здоровья, и я напомнил ему, что именно за такое ему и платят. Нужно было проверить, развился ли у меня рак от регенераторов. Ответ был предсказуем – да. Рак крови, кожи и лёгких. Местные доктора предложили долгое амбулаторное лечение и с уверенностью заявили, что в случае отказа я проживу не более четырёх лет. Решил им не поверить – смотрели они на меня очень алчно. Оценив всё это безобразие, Гнидой предложил мне альтернативу. Сомнительную, но вроде как приемлемую. По словам коновала, он проводил такую манипуляцию раза четыре и, учитывая, что он ещё жив, это работало. После получения моего согласия он потратил битый час, чтобы на ломаном эсперанто, который тут к тому же был несколько изменённым, объяснить докторам-крохоборам, что именно от них требуется. Он справился, хоть они и уточняли несколько раз, именно ли это нам надо. Даже бумагу какую-то подписать заставили и сверяли паспорт больше, чем обычно. Но это не жалко – всё равно он не мой. Химиотерапия, которая достигла своего пика развития ещё до рождения моих прародителей, была сегодня рабочим методом лечения рака, однако не очень популярным – уж слишком большой урон организму относительно других вариантов. Но Гнидой предпочёл именно на её основе создать авторскую разработку, названную им «Концентрированное выжигание». Суть – провести процедуру химиотерапии намного интенсивнее, заодно заменив некоторые препараты на менее безопасные. Не знаю, насколько всё это эффективно, но наш коновал до сих пор здоров в некотором смысле этого слова; а значит, и мне хватит времени, чтобы добраться до нормальной планеты и вылечиться уже там. Местным знахарям я не очень-то доверял. И именно поэтому я сейчас чувствовал себя немного убитым. После такой ударной дозы препаратов рекомендовалось лечь и страдать, но я обнаружил в себе силы дойти с остальными до бара. А вот Пакс почему-то сил на это не нашла. Предполагаю, что тут имеет место желание дистанцироваться от всех нас. Надеюсь, Бубнов не придушит Либитину, если она захочет свалить из команды после этого дела. День сегодня был дерьмовый, где-то горела свалка, и к вроде уже привычной Вони добавился аромат палёных помоев. Это было неприятно, но ещё неприятнее было то, что интенсивная химиотерапия наградила меня ко всему прочему подобием диареи, так что я периодически бегал в сортир. Ситуацию осложняло то, что туалет в баре вчера сломался и его так и не починили – приходилось ковылять в уличный, захватив с собой из бара салфеток. Я бы решил, что это Флюгер накидался и разбил унитаз, но его с нами не было и, очевидно, больше не будет, так что обвинить мясника-забойщика в этом злодеянии не получилось бы при всём желании. Никто из членов команды о Флюгере не говорил, всё было понятно и без слов. Огорчал ли меня его уход? Несомненно – с ним ушли мои полтора миллиона. Однако стоило ожидать такого поступка от человека с подобной кличкой. Не скажу, что мне не хватает его присутствия, но было какое-то чувство незавершённости. Да, думаю, что если бы я убил его собственными руками, то ощущения были бы в разы лучше. На улице на меня вытаращилась какая-то бабулька и начала вопить; даже после того как я скрылся из поля её зрения, она продолжала выкрикивать оскорбления вслед. Сортир, в который я попал, был самым настоящим проклятием – деревянная, абсолютно засранная будка, где запах кислого поноса перебивал остальную богатую гамму. Прийти сюда было плохим решением, но идея гадить за углом дома была ещё менее притягательна – перспектива получить кирпичом по голове от неравнодушного прохожего было слишком реальной. Впрочем оказалось, что получить по голове можно было и внутри, с позволения сказать, помещения. Я не стал закрывать дверь, чтобы не задохнуться аммиаком и из-за последствий химиотерапии был настолько размазан, что даже не заметил, как по мою душу явились местные. Не знаю, случайно ли это вышло, или они специально подождали, когда я закончу свои приземлённые дела, но врага я встретил в штанах. Их план был прост, как удар трубой по черепу, и именно это из себя и представлял. В сортир ворвалась чешуйчатая рука, схватила меня за шиворот и выволокла из аммиачного облака. В направлении моей башки уже неслась труба, и я не успевал перехватить её – оставалось только прикрыться руками. Это было не лучшим решением – удар сломал мне мизинец и безымянный палец на левой руке. Я зарычал и нанёс резкий удар под дых, но рука встретилась с кератиновой чешуёй. На ГМО-роже впечатления ударом не прослеживалось. За спиной чешуйчатого уродца возник ещё один, который схватил меня за правую руку и удерживал, пока обладатель трубы вновь замахивался, надеясь со второй попытки размозжить мне череп. Но я быть пиньятой не хотел и ткнул пальцами супостату в глаза. Он отшатнулся, я сумел извернуться, и его удар пришёлся по голове вскользь, большая же часть кинетической силы удара ушла в сочно хрустнувшую ключицу и прилегающие мышцы. Секунда замешательства позволила выхватить травмированной рукой 14-миллиметровый и выстрелить. Пуля пробила кератиновую чешую на животе и начала исследовать богатый внутренний мир жителя Мерифоры. Другой противник попытался схватить за ствол, но внезапно обнаружил, что его участок мозга, ответственный за движение рук, покидает башку через затылок. Видя происходящее, урод с дырой в пузе попытался убежать. Это почему-то меня разозлило. Поддавшись ярости, я одним прыжком нагнал его и выхватил дубинку. Спустя минуту жестокого избиения и безостановочного сквернословия я, тяжело дыша, повесил дубинку обратно на пояс. Влажное от крови тело не двигалось. Не знаю, сдох он или нет, плевать. Проверяя, не потерял ли я нож или сферошлетт, встретился взглядом с Двадцаткой. В теории встретился, глаз-то её я не видел. Она молча стояла неподалёку, скрестив руки на груди. – Не смотри на меня так. Они внезапно напали. Поняв, что оправдываюсь перед человеком, которому это абсолютно не интересно, я вздохнул и сломал ударом каблука пальцы лежащему телу. Тело замычало, чем заслужило ещё пару пинков. Выместив остатки гнева, я в сопровождении Двадцатки вернулся в бар, где Доржи, явно находясь под градусом, что-то увлечённо рассказывал Гнидому. – …Безнадёжны, совсем безнадёжны! Они колясочников избивают исключительно ногами, видимо, в насмешку. Да и вообще, если человек не видел хорошего, он не будет ни к чему стремиться. Никогда! Даже если знает, что можно лучше. Это будет казаться ему недостижимым, потому что он здесь, далеко-далеко от всего хорошего. Но если человек пожил в другом месте, то всё будет по-другому. Помнишь Униореру? Помнишь, какие там были самодельщики, а? Они знали, что можно лучше и как, поэтому свою дыру превращали в… Ян! Какого чёрта?! – Какого чёрта что? – спросил я, садясь рядом. – Ты стрелял? – Да. Гнидой, мне пальцы сломали, глянь, а? И ключицу тоже. Пока я рассказывал о произошедшем, эскулап сооружал импровизированную шину для пальцев с помощью каких-то палочек и бинта из, замечу, моей аптечки. Ключица перелома избежала, поэтому справился он быстро и, расщедрившись, предложил обезболивающее. Жаль, что я в силу состояния здоровья был вынужден отказаться от сего красивого жеста. Настроение безнадёжно испорчено, и посему было решено выпить, наплевав на последствия химиотерапии. Заказ, недолгое ожидание, холод пивной кружки. И когда до первого глотка оставалось лишь одно усилие руки, дверь в бар открылась. Я с удивлением воззрился на неё – посетители сюда, кроме нас, захаживали редко, сейчас мы вообще были одни в баре. Тем временем в открывшуюся дверь зашёл какой-то оборванец, за ним второй, третий, пятый, десятый. На тринадцатом я сбился. Бармен сначала покричал на них, а потом просто свалил, прихватив кассу и закрыв за собой служебную дверь. «Посетители» выстроились у противоположной стены и один из них, сделав шаг вперёд, хотел что-то сказать, одновременно потянувшись за пазуху. Гнидой оказался самым сообразительным из нас и пристрелил этого активиста ещё до того, как он что-либо успел сказать или сделать. Началась пальба, но велась она только в одну сторону – у оборванцев оружия не было, поэтому им оставалось только орать, умирать и пытаться выбежать обратно. В результате все местные, кроме двух слинявших, оказались на полу. У них не было и шанса – промазать с такого расстояния было невозможно, хотя Доржи всё же умудрился пару раз это сделать. Под визги и хрипы умирающих неестественной смертью людей мы ломанулись к служебной двери, бесцеремонно вышибленной Гнидым. Я, огорчённый произошедшим до самой глубины души, сделал прощальный глоток пива, перезарядил 14-миллиметровый – из сферошлетта по этому сброду стрелять было слишком дорого – и поспешил за командой. В служебном помещении персонал уже лежал на полу, а Гнидой на пару с Доржи обчищали кассу. Это не заняло много времени, и вскоре мы уже выбегали наружу. Как только наша четвёрка оказалась на улице, нас увидел очередной оборванец, после чего громко заорал. И тут отовсюду начали вылезать местные с явно недобрыми намерениями. О наличии этих самых намерений свидетельствовали стальные прутья, трубы, палки, цепи и другие не вполне дружелюбные вещи, зажатые в чёрных чешуйчатых руках. Но вот огнестрела у них не было, и первые же наши выстрелы заставили погромщиков разбежаться. Перебежками мы покинули улицы и рванули во дворы. Время было позднее, улицы пустынны, любой встречный был потенциальным врагом, поэтому мы иногда постреливали по прохожим, которые даже без поправки на происходящее выглядели подозрительно. Преодолев несколько сотен метров, мы остановились перевести дух. Как только я прислонился к стене одного из зданий и начал восстанавливать ровное дыхание, на меня попыталась нагадить какая-то псина. Я отогнал её и обратился к Гнидому: – Что теперь? Куда? Из-за угла дома высунулась чья-то голова. Доржи выстрелил, но промазал. Голова скрылась. Послышались гневные крики. – Береги патроны! Говнюков тут до черта! Доржи, предупреди Бубнова. И свяжись с Пакс! За мной! – проорал Гнидой и, не тратя времени на подробные объяснения, двинулся трусцой в сторону нашего расположения, где в одной из, надеюсь, запертых комнат сидела Пакс и даже не подозревала, что нас хотят поднять на вилы. Мы побежали за ним. Это были очень напряжённые полчаса – петляя, меняя направления, пытаясь двигаться непредсказуемо, мы уходили от толпы, которая сформировалась вне нашего поля зрения, но была хорошо слышна. Во время пересечения одного из особо крупных дворов она, видимо как-то срезав, нагнала нас. Несколько десятков людей, вооружённых чем попало, жаждали крови. Мы постреляли по ним, но в этот раз местные не стали испуганно разбегаться, а наоборот, ломанулись к нам. Осознавая, что патронов в магазинах на всех не хватит, мы с новыми силами припустили по пыльным улицам. Иногда из-за углов и поворотов на нас выскакивали местные, но все попытки навредить нам оборачивались смертью для них самих. Пару раз в нас даже пытались палить, но уродцы стреляли хуже, чем бегали. Значительно оторвавшись от толпы, мы всё-таки добрались до расположения. – Пакс не отвечает! – выдавливает из себя Доржи, безуспешно пытаясь нормализовать сбитое дыхание. Мы взбежали по лестнице наверх. Вот наши комнаты. Разделяемся, проверяем. Вот матрас, который купил ей Доржи, вот оставленный Пакс мусор. – Пусто! – кричу я, не забывая захватить свои пожитки, и перевешивая на пояс последние две гранаты. – Пусто! – кричат все остальные. Следов борьбы нет, грязи на полу больше не стало – местных тут не было. Так куда она подевалась? – Уходим к гаражу! – Гнидой сплёвывает и идёт к лестнице.