…Самолет поднялся в воздух, под крылом открылась переливчатая панорама огней. Операция началась, и я почувствовал вдруг себя, как Антей, оторванный от матери-земли, беспомощным и слабым. Еще несколько часов назад я спокойно разгуливал по московским улицам и слыхом не слыхивал про какое-то бистро в Париже, а завтра должен быть там и, может быть, под пулями. Уж очень быстрая перемена, поэтому и слабость, как у сердечника при резкой смене погоды. Надо как следует выспаться, полностью отключившись от Парижа, бистро, Брюсселя и этого полета. На мой знак подошла премиленькая, с ямочками на щеках стюардесса. — Месье чего-нибудь хочет? — спросила она по-французски, полагая, что я франкоязычник. — У вас есть снотворное? Я хочу всю дорогу до Брюсселя проспать, — попросил я ее по-русски. Она улыбнулась и вытащила из кармана форменной куртки димедрол: — Безвреден и быстро устанавливает сон. Я закинул таблетку в рот, запил минеральной водой, и сон в полете был мне обеспечен. Проснулся, когда мы были на подлете к Брюсселю: первая же воздушная яма разбудила меня. «Пристегните ремни», — загорелось впереди на табло. — Мы идем на посадку, — сказала за моей спиной стюардесса. Она стояла рядом и смотрела на меня. — Вы хорошо отдохнули? — поинтересовалась она с очаровательной улыбкой. Я кивнул — мол, выспался и почувствовал себя бодрым. Если бы ты улыбнулась мне не служебной улыбкой, мне было бы, наверное, очень приятно, подумал я и так же дежурно улыбнулся ей в ответ. Таможню наша группа прошла быстро — нас просто никто не досматривал. Здесь, на Западе, слишком хорошо знают, что у нас с собой нет ни оружия, ни наркотиков, ни золота, ни лишней иностранной валюты. Пограничный чиновник быстро поставил печати на наших декларациях и, не оглядывая наше стадо, отдал всю пачку паспортов старшему группы. В зале аэровокзала тот объявил всем, что во избежание неприятностей и возможной потери документов, все паспорта будут находиться у него. Никто не возражал, да и кому они нужны, эти красные книжки! Без них спокойнее, все равно никто не будет ходить отдельно от группы, если хочет еще когда-нибудь поехать за границу поглядеть на этот «несчастный» капиталистический рай. Объявился гид. Говорил он по-русски с акцентом, но довольно понятно. — Господа, — начал он прямо сходу, — четыре часа вы будете спать, потом завтрак, и мы поедем смотреть город. У вас в программе посещение интересных мест: на площади Гранд-плас Гильдейские дома — готика семнадцатого столетия. Вы увидите самую яркую достопримечательность Брюсселя — Колонну Конгресса с лестничными переходами, Брюссельскую Биржу, Ратушу, музей старинного искусства, музей современного искусства, Королевскую обсерваторию. А в Антверпене посетите дом знаменитого Рубенса и Королевский музей изящных искусств. Выдав все это чуть ли не на одном дыхании, худой, прилизанный, весь отутюженный, в белой рубашке с галстуком гид царским жестом указал, куда следует идти. Я мгновенно исчез, нырнув в соседнюю с выходом дверь, и очутился в коридоре, который, как я знал, выведет меня на площадь с другой стороны. Выйдя из здания, я оказался перед огромным новым аэровокзалом «Сабена». Его белые стены играли в лучах направленного света. Я прошел к входу в аэровокзал и там сел в такси. Водитель, молодой парень, вопросительно поглядел на меня в зеркало. — К собору Сен-Мишель-э-Гюдюль. Машина обогнула площадь, и я имел возможность осмотреть, что было вокруг меня. Чего-либо необычного не заметил, но это еще не означало, что тут полная безопасность. Мне думается, что вся эта крикливая русская орава с внутренним сознанием собственного превосходства над несчастными фламандцами и валлонами, стонущими под игом капитализма, мало интересовала бельгийскую контрразведку, даже при том условии, что здесь, в Брюсселе, находился главный штаб НАТО. У собора я вышел, расплатился с таксистом и, не смотря на то, что был занят чрезвычайно серьезным делом, не мог не обратить внимания на это прекрасное готическое сооружение, которому было уже более пятисот лет. Хоть время и раннее, но двери собора уже раскрылись. Я вошел внутрь, как положено у католиков, преклонил колено, перекрестился всей ладонью слева направо и медленно пошел между рядами скамеек. Шестая спереди слева, подумал я и сел на это место. Провел рукой с нижней стороны столика и обнаружил гладкую узкую пленку. Я отлепил ее, прочитал информацию, посидел еще немного, склонив голову к столу. Это был католический собор, и, может быть, я совершал великий грех, что решил здесь помолиться. Я знал христианскую молитву «Отче наш» и шептал ее. Ну и что? Бог-то один для всех, Божья Мать тоже одна, поэтому, не смущаясь, я молился горячо и искренне. Что я просил у Бога и Божьей Матери? Я просил защиты от злых сил, просил помощи в моем деле. Просил Бога благословить меня на исполнение задуманного, спасти и помиловать меня, дать мне силы отточить мой разум, чтобы я мог под Божьей защитой сделать свое доброе дело. Может быть, все будет и не так, как я мыслю, потому что человек предполагает, а Господь располагает. И правильная сентенция: «Пути Господни неисповедимы». Все может обернуться не так, как было в мыслях моих, Шеина, Лазарева, Баркова. Я могу только удивляться тем чудесам, которые уготованы мне Богом. Трижды прочитал я «Отче наш» и поднялся. Кругом не было ни единой души, я был один во всем огромном соборе. Стояла полнейшая тишина, стены поглощали все звуки, и казалось, что жизнь перестала существовать, как только я оказался внутри собора. Выйдя на освещенную площадь, я сразу зрительно воспроизвел себе пленку. Она уже не представляла интереса. Я лизнул ее — информация исчезла. В памяти остались цифры и латинские буквы. Это не был шифр в прямом смысле слова, но непосвященный понять их не смог бы. Первая буква «L» означала, что следует повернуть налево. Цифра «200» указывала расстояние до автомашины, а следующие цифры были номером автомобиля. Через двести метров я увидел у обочины «мерседес». Машина была незаперта, ключ торчал в замке, брелок на цепочке поблескивал в электрическом свете фонарей. Ее только что освободили для меня, наверное, когда я показался на ступеньках собора, потому что чувствовался тонкий аромат дорогого трубочного табака. Не медля ни секунды, я завел двигатель и чисто автоматически оглянулся, перед тем как дать полный газ. Несмотря на ранний час, здесь было людно и масса машин,　поэтому заметить что-либо подозрительное не представляло возможности. Резко набрав скорость, машина нырнула в узкую улочку старого города. Тут я оглянулся. Если у меня был кто-то на хвосте, обязательно сунутся сюда за мной, и притом должны сделать это поспешно, иначе в конце улочки я выскочу на магистраль, где движение поглотит мою машину. То, что эта улочка выведет меня на магистраль, я знал еще в Москве. Этой информацией меня снабдил Шеин, показав дополнительную схему Брюсселя. Перед выездом на магистраль я остановился. Позади было чисто, если не считать старого гэдээровского «трабанда», который рулил в мою сторону. На таком драндулете за шпионами не следят, это то же самое, если на старом «Москвиче» вести наблюдение за иностранным агентом, едущим на «шевроле» или «мерседесе». У меня появилась уверенность, что я не попал в поле зрения ни бельгийской, ни натовской контрразведок. В бардачке лежали десятизарядный «магнум», набитый патронами с девятимиллиметровыми пулями, две запасные обоймы и бумажник. Внутри него фотографии двух детишек, очевидно, моих, нажитых в Канаде, и миловидной женщины в очках. На обороте стояла надпись: «Твоя Салли». Из загранпаспорта, на котором красовалась моя фотография, я узнал, что живу в Альберте и имя мое Жюль Бланшар. Тут была досадная недоработка: франкоязычная Альберта и французское имя, а французский у меня посредственный. Видно, легенда была для другого человека, да не вышло. В случае чего придется импровизировать на ходу. В бумажнике, кроме франков и долларов, лежала еще кредитная карточка, водительская лицензия и другие необходимые порядочному гражданину западной страны документы. С этой минуты исчез Анатолий Головин, гражданин СССР, и если мне доведется умереть, это будет не моя смерть. Никто никогда об этом не узнает. Пропустив «трабанд», за рулем которого сидела немолодая женщина, а внутри все было заставлено ящиками с зеленью, я легко встроился в негустой поток машин. Затем проехал по набережной канала Виллебрюк и выехал к реке Сене. По меркам России, до Франции было рукой подать, и вскоре я уже шел позади автобуса, набитого туристами, держащего путь во Францию. На таможне — чистейшая формальность. Но овчарка на поводке у пограничника серьезно делала свое дело: она понюхала в салоне, мои руки, обошла вокруг машины и спокойно села рядом с пограничником. Он возвратил мне паспорт, пожелав счастливого путешествия. Французский пограничник показал, чтобы я проезжал, не задерживая движение, — наверное, с бельгийского погранпоста сообщили о моей благонадежности. Утренние часы все больше и больше нагружали дороги транспортом, и весь он устремлялся к Парижу. Я не ел с тех пор, как нас покормили в самолете, но голода не испытывал. Сказывалось острое напряжение, а впереди еще неизвестность. Рядом на сиденье я заметил пакет. Занятый окружающим, я не сразу обратил на него внимание. Там оказался гамбургер и банка кока-колы. Обо мне проявили человеческую заботу, — спасибо, неизвестный мой помощник. Я свернул на магистраль, и она вывела меня к Триумфальной арке, потом неторопливо прокатился близ Эйфелевой башни, регистрируя все это чисто автоматически. Я ведь не был туристом, для которого и башня, и арка — ценности познания. Они-то побывают и на Елисейских полях, зачарованно полюбуются собором Парижской Богоматери, потому что знают о нем с юношеских лет по роману Виктора Гюго. Им увлекательно расскажут и про Бастилию. Для меня этого не существовало. Вот магазин Армани, где на витрине выставлена женская одежда, для меня важнее дворца Бурбонов. Еще немного — и я буду у цели. До встречи с Барковым оставалось добрых три часа. Самое время протоптать тропу к бистро и вокруг него, как бы положить волосяную петлю на песке вокруг того места, где ложишься спать. Ни одна змея не в состоянии переползти через волосяной шнур. Моим же шнуром должен стать бордюр. Переступив через него, будет заметна суета. Мои приготовления заняли почти два часа. Самым трудным оказалось найти собаку, небольшого шустрого шпица, который должен прикрывать меня от глаз, оглядывающих всех с подозрением. А что эти глаза здесь были, сомнений не вызывало. В дальнем углу открытой веранды бистро устроились мужчина и женщина, он — лицом к выходу. Пока я сидел в машине и смотрел в бинокль на веранду — а это заняло не менее пятнадцати минут, — мужчина что-то пил и не спускал глаз с входа. Женщина　просто сидела, подперев ладонью голову. Лица ее не было видно, но я в нем и не нуждался. Она была своего рода шпицем для мужчины. Больше пока никто себя не обнаружил. Я проехал мимо дома, где, по идее, должны посадить снайпера, за углом оставил машину и своего приятеля шпица, за аренду которого деловой сопляк потребовал с меня пять тысяч франков. Если пойти на собачий базар поблизости, где им устраивают призовые демонстрации, за эту сумму можно купить пять шпицев. Но бизнес есть бизнес. Сопляк объяснил, что такую сумму он берет с меня на случай, если, погуляв, я не захочу его вернуть. Подъезд дома не запирался. В вестибюле висело зеркало, и я имел возможность посмотреть на себя крупным планом: усы — что надо, темный парик с удлиненными бакенбардами. Спортивный пиджак прикрывал надувной живот, и выглядело это так естественно, что мне было противно глядеть на эту усато-волосатую пузатую фигуру. Тончайшие перчатки на руках под цвет кожи сохранят отпечатки пальцев только для меня. Никто нигде их не обнаружит. Легко — со стороны это могло бы вызвать удивление из-за моего живота — я преодолел все восемь пролетов лестницы и оказался перед дверью, ведущей на чердак. Мне не пришлось прилагать усилий — дверь, чуть скрипнув, открылась, и я проскользнул внутрь, оказавшись в полумраке. Освещался чердак лишь через слуховое окно. Я пришел рановато, собственно, это и планировалось. У меня была уверенность, что снайпера не посадят сюда за два часа. Они знают, когда Барков пьет здесь кофе. Минимум за час он наверняка здесь появится. Если учесть, что возможный тренинг для него был вчера, когда Барков пил внизу кофе, то ему достаточно и получаса, чтобы собрать винтовку и приладить ее для стрельбы. Я осмотрел место возле слухового окна. Да, вчера здесь была засада, держали в перекрестии голову Баркова. Вот и место, где сидела эта кукушка на кирпичах, прикрытых газетой, выдолбив каблуками лунки для упора. Свежий надрез на оконной балке — это опора для винтовки. Он не курит — ни одного окурка вокруг. Неожиданно я обнаружил в самом углу пустую бутылку из-под кьянти. Хорошее вино пьешь, сволочь, подумал я, закипая злостью. Я тебя отучу от вина, до самой смерти не будешь　пить, продолжал я мысленно выговаривать потенциальному убийце. Из окна открывался очень хороший обзор для этого черного дела. Столик, где будет сидеть Барков, открыт левой стороной к убийце. Конечно, убить его дадут команду лишь в крайнем случае, если он вдруг рванет из-за стола. Ему пробежать надо метров пятьдесят до арки. Нет, лучше вот сюда, за киоск с газетами и всякой дребеденью. Там виден узкий проход. Я посмотрел в бинокль. Знать бы, куда ведет этот проход! А если в тупик, то возьмут без всяких усилий. Да и не мог он подготовить себе отход. Тут снайперу и делать нечего: поймал в перекрестие — и готово. Так, теперь мое место в этом спектакле. Я подхожу к бистро, у меня на руках шпиц. За счет вкладыша под губу на нижнюю челюсть под одну сторону морда — дебильная, особенно если улыбаться. Оглянув столики с идиотским видом, натыкаюсь на столик Баркова. Кругом будут люди — так выбрано время, — наверное, десятка полтора мужчин и женщин. Мне понравился столик Баркова, я поворачиваюсь к нему и говорю фразу по-французски: «Месье, пардон! Разрешите присесть?» — и выпучиваю до крайности глаза. Это для тех, кто сидит в углу, мужчины и женщины. Барков читает газету «Фигаро», держа ее правой рукой. Это означает, что он готов к контакту со мной. Конечно, на его лице будет удивление и разочарование, когда он увидит идиота с собачкой. Но фраза «Вас не кусала собака?» — и я улыбнусь ему. Пароль и дебильная улыбка должны успокоить его. Не дожидаясь приглашения, усаживаюсь, шпиц у меня на коленях, лапами на стол. Все, кто нас пасет, должны видеть мои руки, что я ничего не беру и не передаю. Я разговариваю со своей любимой собакой тихо, доверительно, в самое ухо, потом целую, щиплю ее так, что она готова меня укусить, и спускаю на землю. Собака, конечно, рванет от меня. Я вскочу с криком: «Альфа! Альфа!», бегу за ней. Дело сделано, надо уходить, но это зависит от собаки. По всем данным, у нее два пути — либо через дорогу к фонтану и дальше, за угол, где стоит мой «мерседес» и живет сопляк-грабитель. Я буду гнаться за собакой и трясти тяжело животом, пока не нырну за угол. Может побежать и в сторону арки и под арку. Мне это тоже годится. Теперь пусть берут Баркова. Будет ли за мной погоня? Чего там наперед думать! Будет — значит,　будет. Все аксессуары изо рта долой, «живот» за первым же углом в сторону, усы, парик на ходу сдираю — и давай Бог ноги! Погоня мгновенно не начнется. Мой шпиц внесет некоторое сомнение, и у меня будет фора. Мужчина и женщина в углу контролируют связи Баркова. По рации передадут про идиота. Бросать им Баркова нельзя, может быть, идиот — это случайный человек, и они могут пропустить настоящую связь. Как бы хотелось! Конечно, по рации они пустят за мной ищеек, это факт. Я услышал, как едва слышно скрипнула дверь чердака, и в проеме показался здоровенный детина в берете с чемоданчиком в руке. Такого кулаком не свалишь, да и ногой… Коль это контрразведка, то он обучен всяким приемам борьбы. А мне затягивать это столкновение нельзя. Я вытащил из-за пояса «магнум» с заранее навернутым на ствол глушителем и затаился за кирпичной трубой. Он также осторожно, чтобы не скрипнула дверь, прикрыл ее. Едва уловимо для слуха щелкнула задвижка. Очень хорошо, подумал я, значит, он будет здесь один. Мягко ступая, он пошел на свет к слуховому окну. Сейчас пройдет мимо трубы и сядет на свое место из кирпичей. Я окажусь у него за спиной… Он постелил газету на кирпичи, уселся напротив окна, положил на пол чемоданчик, открыл его и вытащил радиотелефон. Что-то кому-то негромко сказал по-французски — вероятно, сообщил, что находится на месте и готовится к выполнению своей миссии. Задвинув антенну, сунул его обратно и принялся копаться в чемоданчике, чем-то позвякивая. Собирает винтовку, догадался я и решил, что настало время действовать. Я высунулся из-за трубы, по-кошачьи ступая, сделал шаг, второй. Он что-то учуял и резко повернул голову. Я не увидел его глаз, испуга или удивления на лице — было маловато света. Со всей силы, на какую был способен, нанес ему удар пистолетом прямо в левую височную кость. Удар был скользящий и дальше пришелся на переносицу. Глухой хруст дробящейся кости. От такого удара его отбросило назад, он захрипел в агонии и отключился. Кровь сразу стала заливать лицо. Не хотел я его убивать! Не хотел! Зачем он обернулся! Так бы дал ему по черепу стволом пистолета, часа на два выключил и связал. Зачем он обернулся?! В кармане кожаной куртки обнаружил удостоверение сотрудника Си-Ай-Эй «Сентрал Интеллидженс Эдженси» — попросту Центральное разведывательное управление. Значит, за Барковым ходит ЦРУ и французскую Сюртэ сюда не посвящают. Хвост притянулся из Ливана. Выходит, очень велика опасность раскрытия агентуры американской разведки из одесской госбезопасности. Ну что ж, капитан Вальдемар Тоскано, теперь уже майором тебе не быть… Пощупал пульс — ничего. Я поглядел на винтовку. К ней уже был приложен оптический прицел. Эта конструкция мне была совсем не знакома, наверное, спецзаказ для грязных дел. Из коробочки вытащил патрон. Свинцово-тусклый наконечник пули не мог меня обмануть — это была разрывная пуля с нитроглицерином или ртутью, входное отверстие маленькое, а сзади снесет полчерепа. У японцев были пули «дум-дум»: входит в тело и разворачивается лепестками, запросто могла оторвать руку или ногу, а уж мозги из китайцев вышибала без труда. После «дум-дум» мало кто попадал на госпитальную койку. — Так ты, сволочь, хотел разнести череп Баркову! Значит, по твоим замыслам я тебе отвесил как надо! — то ли разозлившись на этого убийцу, то ли пытаясь оправдаться, что перестарался со снайпером, процедил я сквозь зубы целый набор ругательств. На лестничной площадке никого не было, только шум проезжавших по улице автомашин едва доносился до моего слуха. Время рандеву с Барковым приближалось. Я вернулся к магазину Бушерона, витрину которого украшали аппетитные фрукты и овощи, сел в «мерседес», не испытывая ни волнения, ни угрызений совести, а весь поглощенный мыслью об операции. Наверное, острое напряжение выключило из моего сознания то, что я только что совершил. Шпиц ткнулся в мою руку мордой — видимо, привык, что его чем-то подкармливают, — но я оттолкнул его. Мне не надо, чтобы он ко мне привыкал. Пусть думает, как от меня сбежать. Еще десять минут — и можно выходить. Я закрыл глаза и представил себе всю сцену до момента, когда брошусь догонять шпица. Дальше в моем представлении картины не было, все было нечетким, хотя я знал, что сразу рвану　на «мерседесе» и через несколько кварталов, возле Елетики, его брошу. Через проход в торговом центре выскочу на другую улицу, там стоит запасной «пежо». Дальше ничего конкретного. Десять минут истекли, я взял шпица и пошел обратно, туда, к бистро. Едва я высунулся из-за угла, как за столиком увидел Баркова. Он держал правой рукой «Фигаро», а левой чашку с кофе. Видно, ему показалось, что его оставили в покое и горизонт чист, поэтому Барков дал сигнал, что с ним можно идти на контакт… * * * Уже третий день Алексей водил за собой контрразведку и был уверен, что это Сюртэ. Он знал, что за ним установили слежку, они искали его связь, потому что не были уверены, получил ли он от месье Нанта информацию. Алексей не знал, что там, в Бейруте, Нанта, завербованный сотрудником ГРУ, уже два месяца снимал у меняльных валютных лавок моряков с советских судов. Он сделал свою роковую ошибку, поинтересовавшись у менялы, зачем тот покупает так много червонцев. ЦРУ насторожилось. Меняла был не простым менялой, а завербованным американской разведкой агентом, которого снабжали долларами исключительно для операций с советскими моряками. Все меняльные лавки заставили прекратить работать с червонцами. Практически Нанта сам полез в западню, когда обнаружил именно эту меняльную лавку. Задание он получил простое и безопасное: снимать всех, кто будет менять червонцы на доллары. Он наблюдал, как моряки с торговых судов бегали от лавки к лавке, предлагали червонцы, но менялы отказывались их брать. И, наконец, они появлялись у этого жирного борова в турецкой феске. Он без лишних слов забирал у них червонцы и обменивал по собственному курсу. Для Нанта задача облегчилась, он крутился возле лавки этого борова и снимал, конечно, секретной съемкой. Свой «Аякс» он держал в видавшем виды пиджаке. Непосвященному и в голову не пришло бы заподозрить этого полубродягу, которых в Бейруте тысячи, в чем-то неблаговидном. Потом Нанта почувствовал что-то неладное: пару раз в меняльную лавку заходили двое европейцев и уединялись с менялой в задней комнате. Нанта на всякий случай снял этих господ и первый, и второй раз. С менялой они говорили по-арабски, и Нанта лишь раз уловил одну фразу, которая его и насторожила: «…мы достаточно даем тебе долларов…» Тогда он и совершил свою роковую ошибку и вскоре уловил, что ему стали дышать в затылок. Время было сворачивать фотосъемку и немедленно уходить. Он окончательно понял, что его бизнес таит серьезную опасность. Нанта еще раньше договорился с хозяином фелюги и ночью ускользнул от наблюдения. Фелюга вывезла его в открытое море, а там подобрал небольшой бот. «Аякс» он бросил за борт. До Франции добрался благополучно. Барков получил от него ориентировку на место встречи, но обнаружил за ним наблюдение. Он предупредил Нанта, и тот незаметно бросил в цветочную клумбу малюсенький патрон с фотопленкой. Алексей шел за ним в нескольких метрах и зафиксировал, куда упал контейнер. Надо его брать, и притом в ближайший час, большей форы контрразведка ему не даст. Пока проанализируют ближние и дальние контакты Нанта, изучат людей, кто случайно или не случайно оказался в поле зрения службы наблюдения — это и есть чистое время, после чего они выйдут на Баркова. Тут все ясно. Когда Нанта находился под наблюдением, вдруг поблизости от него случайно оказывается советский журналист, который прибыл в Париж из Брюсселя на Конгресс миролюбивых сил — это уже не случайно. В этом Алексей убедился сразу, как только вылез из такси у подъезда гостиницы. До этого он был предоставлен сам себе, даже беспрепятственно сорвал несколько цветов с клумбы. А потом стал чувствовать позади себя какое-то ненормальное движение воздуха: они нашли его и уже установили, кто он, поэтому и пасут у гостиницы. В вестибюле Барков спросил у портье, не звонил ли кто ему. Портье, с лысой посередине головой и с длинными волосами, прилизанными с боков, загадочно улыбнулся: — Вам звонил приятный женский голос из Брюсселя. Мы с трудом понимали друг друга. Она говорила по-русски. Но я объяснил ей, что господин Барков нон. Звонить суар. По-французски она сказала: «Мерси, месье». — Не удивляйтесь, каждая красивая девушка считает, что все должны понимать ее язык, — улыбнулся Барков в ответ и положил ему в карман несколько франков. В эту секунду из-за колонны высунулся и сразу исчез Алан Сатувье. Хотя это была доля секунды, Алексей не ошибся и решил, как сохатый, рогами вперед, идти навстречу. За колонной он действительно застал Сатувье. Тот что-то рассматривал и сразу убрал в карман. Смутившись на секунду, быстро овладел собой и улыбнулся. Оба выразили большое удивление и неописуемую радость от встречи. — Я приехал, чтобы встретиться с вами. Есть неотложный вопрос. Думал, вы придете поздно — молодость, молодость! — Нет, месье Алан! Это нечестно! Разве Катрин хуже парижанок? Так что ваши намеки неуместны. Пойдемте ко мне в номер, и вы поделитесь со мной вашими проблемами. — Алексею очень не хотелось отпускать Алана, чтобы быть у него на виду все время. Барков догадался, что Сатувье появился здесь не случайно. Он примчался в гостиницу прямо из аэропорта: мятые под коленками брюки и слегка запыленные туфли — хорошие аргументы, что Барков попал под подозрение. В номере Алексей углядел едва заметные нарушения порядка. Был высокопрофессиональный обыск. «Интересно, как они справились с порошком цинка, который я оставил между простынями. Его на глаз не видно, но стоит чуть-чуть намочить, и, если его тронуть, он размажется по полотну. Сажа, конечно, лучше, но тогда я бы себя выдал, что знаю приемы контроля».