Тут лейтенант быстро решил все мои проблемы: машину я поставил позади КПП, умыться и отдохнуть он направил меня в казарму и дал ключ от своей комнаты. Я все же не утерпел и позвонил Владику — знакомому по теплоходу. Сначала была пауза, то ли он пытался меня вспомнить, то ли решал, куда бы меня послать, но тут вмешался женский голос: — Толя, бросай все к чертям собачьим! — Хозяйка голоса была уже явно под балдой, но звучал он как музыка. — Садись на пятерку, на шестой остановке выйдешь, я буду тебя встречать. — И в трубке прозвучал отбой. Я прихватил с собой бутылку шотландского виски, абрикотин, и на шестой остановке меня встречала целая компания. Конечно, все они были парами: муж с женой, муж с женой, муж с женой, да еще была пара мужиков и я третий. Потом в дом стали подгребать девочки, дамочки, и я совсем запутался в их родственных отношениях. А вечеринка, по случаю дня рождения Владькиной дочки, которая была в Киеве у бабушки, только начиналась. Первой меня пленила жена Владика — Мила, очаровательная пухленькая блондинка. Владик, представляя меня своим друзьям, коротко рекомендовал: — Наш человек! — этого было достаточно, чтобы меня приняли за своего. В компании выделялась одна чертовски красивая женщина, может быть, это мнение сложилось после нескольких рюмок всякого заграничного пойла, но мне так, во всяком случае, показалось. Лет ей было где-то около сорока. Везет же мне на старушек. Она так ласково и понятливо поглядывала на меня, что отворачиваться от нее было бы просто невежливо. Сблизились мы где-то часа в два ночи, когда все решили ехать на Бугаз, на чью-то дачу, и там делать шашлыки, а на рассвете купаться. Мысль была заманчивой, но у меня не было с собой плавок. — Очень хорошо! — воскликнула Евдокия. Так ее звали, и я мысленно выругался: «Черт возьми, при такой красоте — такое имя — Дунька! Евдоха! Дуняшка! — так уж упрощенно, нет чтобы назвать ее Лара, Мира или Сильвана. Ладно, Дуська так Дуська!» — Мы с Толей не будем вместе с вами купаться, потому что у нас нет купальных костюмов. Мы будем отдельно ото всех принимать морские ванны. Ты как думаешь, Толя? — Ночью все равно не видно, что у кого есть, — сморозил я глупость, и все стали весело развлекаться на этот счет. Даже Дуся лукаво произнесла: — Не скажи, Толя, если уж у кого что есть, так и в темноте видно, — двусмысленно разжевала она пошлую идею. — Правильно, Кия, если у кого есть, так оно и в Африке есть! — вставил собственное трактование пошлости капитан какого-то сухогруза, которого все называли Золя. А Евдокию, значит, звали тут Кия. Это уже славненько. Кия, Кия — даже музыкально звучит. Я подумал, сколько же надо машин, чтобы увезти эту ораву за шестьдесят километров от Одессы. Не успел я додумать эту мысль, как в комнату вошел худенький, подтянутый, в галстуке, но без пиджака молодой человек, которого все называли почему-то по фамилии Зимарин. — Зимарин, как с транспортом? — кричали ему с разных сторон. Он загадочно улыбнулся и пожал небрежно плечами. Кия сразу шепнула мне: — Все, сейчас будет автобус! Зимарин курирует транспорт. Чтобы ему не дали автобус — такого еще не было. Минут через пятнадцать мы уже катили по улицам Одессы. Что значит курортный сезон — и ночью люди не спят, бродят по городу. Профессионально запрограммированный мозг и здесь, среди друзей, автоматически отбирал важную информацию, которая текла по пьяной реке мимо моего носа. Все они говорили о знакомых и элементарных для них вещах, а я воспринимал это как что-то ненормальное, но ставшее здесь нормой. И вдруг мне пришла в голову безумная мысль. И она будто поставила все с головы на ноги. Это были люди из КГБ, а я относился к ГРУ. И то, что делали кагэбисты, было для меня диким и несуразным. В их разговорах часто упоминался некий таинственный Жора, который все умел, все всем устраивал, любого мог порекомендовать на сухогруз или теплоход загранрейса. Надо только не забыть что-то привезти в подарок Жоре. Двое чекистов тихо говорили за моей спиной про этого самого Жору, и я уловил главный смысл: Жора возил в Ливан тысячи червонцев и продавал в меняльных лавках за доллары. Такое он проделывал не один раз, а потом на эти доллары набирал иностранного барахла, привозил в Одессу и сдавал все барыгам. Один сказал: — Когда-нибудь его прихватят. Другой возразил: — У него в Москве все схвачено. Он в центральный аппарат КГБ привозит полкупе в один заход! Вытащат! Сами грязные. Из другого источника пришла информация, что Жора смотрит сквозь пальцы на то, что ребята тоже возят червонцы в Бейрут и там их сдают в лавки. А еще я понял, что этот Жора какой-то важный «пуриц», наверное, в одесском КГБ. Среди гостей выделялся ростом Дима Петухов, он из морской таможни. Поэтому чекистов на таможне не досматривают, и они все друг друга знают. То, что я услышал, вначале повергло меня в тихий транс. Я даже не реагировал на ладонь Евдокии, которая шарила по моим коленям. И лишь когда она решила проверить, действительно ли на мне нет купальных плавок, я очнулся от страшной сногсшибательной информации. Позднее, когда мы с Дусей уже достаточно наплавались в теплой ласковой воде, а мы действительно купались отдельно от всех, я улегся на неостывший за ночь песок, и мысли снова вернулись. Получалось, что этот Жора, а за ним и все остальные, вывозили из страны тысячи червонцев, такую для Запада драгоценную валюту, и продавали ее в меняльных лавках Бейрута за доллары. А куда же деваются червонцы потом? Я знал, что западная агентура в нашей стране постоянно испытывает потребность в деньгах. Чтобы снабжать эту агентуру, западные разведки переправляют своим агентам в СССР драгоценности, которые они могут у нас продать и иметь нужное количество рублей для подрывной, вербовочной работы. И вдруг тысячи червонцев, именно червонцев, уходят в Ливан, а там западные разведслужбы без помех забирают их для подрывной работы в нашей стране. Как же это оценить? Ведь этому есть название в Уголовном кодексе и статья 88… — Ты уснул? — окликнула меня Евдокия. Она стояла надо мной, завернутая в полотенце, с распущенными как у русалки волосами. «Отключись! — приказал я себе. — Ты ничего не знаешь! Ухватил кончики информации и хочешь их связать в　целую сеть. Отключись! Накопляй информацию!» — распорядился мой внутренний голос. Воскресенье было таким же бурным, таким же пьяным. Только это было уже по другому поводу. Среди нас находился чекист, которому присвоили очередное звание, и наступила его очередь пополнять наш слегка обедневший напитками стол. Автобус ушел, водитель получил инструкцию посетить крупный гастроном на улице Советской Армии. — Там директор наследил по валюте! — доверительно посвятил меня чекист. — От меня зависит, кинуть его на нары или нет. Он это знает и выпивку и закуску нам обеспечит. Не хочешь сидеть — либо не занимайся валютой, либо корми нас, — заключил он. — А как он наследил? Для меня это новая область, просто интересно. — Мы чокнулись с ним и выпили. Его звали Феликс, хотя он был Федор, а кличку ему дали Дзержик. Он закусил балыком и многозначительно поднял палец, что означало: ты дилетант в нашем деле. — Вы, грушники, понятия не имеете, в какой грязи нам приходится купаться. Вот этот директор, Борис Матвеевич, стал скупать «рыжики». Познакомился с одним ливанцем, хотел помочь ему увезти от нас пятьсот золотых. Отличное золото, настоящей царской чеканки. Ливанец его страстно желал. Вот Борис Матвеевич и предложил ему пятьсот золотых червонцев, да настоящей царской чеканки! — повторился он пьяно. — Этот директор говорит по-английски или по-французски? Как они могли договориться? — Есть такой международный жест у торговцев золотом: ставит на ребро золотую монету и щелчком заставляет ее крутиться. Это означает, что есть золото. Покупатель тоже щелкнет монету, чтобы она покрутилась на ребре, мол, и я так умею, а на самом деле означает: готов купить. Дальше жест пальцев: количество, цена. Потом встреча в гостинице «Красной», иностранцы обычно там живут, но под нашим присмотром. Борис Матвеевич уже приготовился нести туда «рыжики», но я подумал, что надо этого директора держать на хорошем крючке. Он для меня ценнее на свободе, чем в тюрьме. Перехватываю его у гостиницы, затаскиваю в свободный наш номер и сразу всю информацию ему на голову. Он упал на колени и просит: «Феликс Эдмундович, — он от страха забыл мое отчество. Я Эдгарович. — Возьми все, только не карай! Я там умру, погибну!» Под рукой у меня был один биндюжник, вон он на камне сидит. Только-только из отпуска приехал, заросший весь. Придали быстро ему неопрятный вид, взял он груз Бориса Матвеевича и пошел в номер к ливанцу. Тот перепугался, думал, грабитель, а он крутнул ему золотой на ребре и на безумном английском, на котором говорят на Лонжероне, объяснил, что у Бори очень сильно болит живот, поэтому давай наши рубли и катись к такой-то матери. Только он сгреб в свой кейс «колбаски» с «рыжиками», а Лешка закончил мусолить рубли, тут и мы вломились в номер. Я биндюжнику с ходу по роже, фингал подсадил, Лешка обещал сквитаться. Ливанца с поличным, конфискация золота. А Бориса Матвеевича за оказанную помощь чекистам в осуществлении важной операции наградили ценным подарком — часами «Полет», стоимостью в пятьсот золотых червонцев. — Федор, довольный, захохотал. Видно, ему доставляло удовольствие снова вспомнить былой успех, благодарность председателя КГБ. — Такая у нас работа! Борис Матвеевич сейчас пришлет нам что-нибудь перекусить и выпить. Я же теперь закрываю глаза на его проделки с золотом, но ставлю в известность, что все знаю. Чтобы не забывал — я тоже есть хочу. «Черт возьми! Оказывается, как все просто. Никакого тебе риска: схватил валютчика, отпустил, и он тебя будет кормить по гроб жизни. Хорошо быть одесским чекистом! Держишь в руках какую-нибудь богатую сволочь и живешь себе припеваючи. Как в том анекдоте. Жил в деревне бедняк. А после войны вдруг разбогател ни с того ни с сего. Люди спрашивают: „Как это ты разбогател?“ А он отвечает: „Я во время войны спрятал в погребе еврея“. „И что? — удивляются люди. — Война-то уж тридцать лет как кончилась“. Он отвечает: „Это она для вас кончилась, а не для еврея“. Для Бориса Матвеевича эта война еще долго не кончится, пока существует ЧК, а значит, пожизненно. Здорово здесь все распределено: один держит в руках весь автобусный парк, другой Борисов Матвеевичей, третий контролирует сотню комиссионок в городе, четвертый возит в Ливан червонцы. А моя задача сделать из двадцати шести африканцев — двадцать шесть коммунистов. Двадцать шесть комиссаров! Чтобы это сделать, надо быть убежденным. Смогу ли я передать им свои убеждения, под которые сегодня подкапываются Жора, Федя, может быть, и Владик. Чем хуже их Владик? Вон какой у него в квартире мебельный гарнитур! Можно ли купить такой на зарплату чекиста? А люстры, радиоаппаратура, вино рекой! Черт тебя возьми! Жрешь, пьешь в доме и готов уже подкапываться! Выходит, Головин, ты все-таки сволочь! Б-о-о-о-льшая сволочь! Либо гнусный завистник. У тебя ни черта нет, кроме автомашины, вот желчью и исходишь. Гнида красноголовая! Наверно, вот такие, как ты, и делали революцию, от алчности: у буржуев есть, а у нас нет — отнимай! Господи! Что я несу! Да не было бы революции, где бы я был? Мать с четырьмя классами образования, отец с тремя классами церковно-приходской школы смогли послать сына и двух дочерей в высшие учебные заведения. Они просто воспользовались тем правом, которое им дала революция. А не было бы революции, был бы я пастухом или бахчевым сторожем, в лучшем случае научился бы ремеслу сапожника или красил бы крыши состоятельным господам. Уж кому и защищать завоевания революции, как не мне. А как защищать? Написать телегу в КГБ? Они меня в два счета вылущат. Жора там связи имеет. Молчи! Молчи!» — Феликс, просвети меня насчет Дуси. — Муж капитан. Основная ее жизнь начинается, когда он в плаванье. Любит мужиков, особенно молодых. Она наша «скорая помощь» — кому пары не хватает, Евдокия всегда под рукой. Вот тебе не хватало… — Он засмеялся, я тоже — все это довольно забавно. — Вы, грушники, ограниченный народ. А мыслить надо шире, перспективно. Правда, у вас и возможности такой нет. Хочу предупредить. Там, в пехотном, особист из ГРУ, будь с ним поласковее — сволочь отменная. Он на тебя настрочит доносов по всякому поводу, чтоб было видно, как он работает, и способен разглядеть аморалку. Тем более после твоей заграницы ты для него как красный плащ для быка — ненавидит всех, кто бывает за границей. Ладно, еще успеем поговорить. За предупреждение спасибо. Уже в понедельник утром я встретил этого особиста. Капитан лет сорока — в таком возрасте капитан — неудивительно, что озлоблен на всех,　особенно на тех, кто бывает в загранке, и на тех, кто старше его по званию и моложе по возрасту. Всюду ему мерещатся разгильдяи и интриганы, которые не дают ему продвинуться по служебной лестнице. Марат Федоров рослый, худой, слегка согнутый, как вопросительный знак, с большими залысинами, гладко зачесанными волосами, глаза бесцветные, водянистые, губы тонкие, злые. Белые пятна по телу — страдает редкой болезнью — ветлиго. Улыбка кривая, как бы говорящая, что он уже меня раскусил, понял, что я за птица, и ждать ничего хорошего не приходится. Капитан окинул меня презрительным взглядом, пощупал глазами мои черные брюки из ткани «дипломат», свитер цвета электрик и хрипловатым голосом процедил: — Здесь пехотное училище, притом высшее, появляться надо в военной форме. — В пехотной? — спросил я со скрытым сарказмом. — В пехотной! И при этом начищенной и наутюженной, чтобы быть примером. Чтобы о вас судили, как обо всей нашей Советской Армии. — Группа африканцев тоже будет в пехотной форме? — уже издевательски поинтересовался я. Марат не понял, он лишь криво ухмыльнулся и ответил: — Переоденем, не в новое, но переоденем. — К сожалению, у меня нет военной формы, — сказал я, считая, что мы исчерпали эту тему разговора. Ан нет! У Марата на все были готовы ответы: — Вам мы выдадим офицерское обмундирование согласно артикулу: полевую, шерстяную, парадную, ботинки и офицерские сапоги, два ремня и кортик. Службу будете нести, как все. Он мне уже надоел своим педантизмом и попыткой распоряжаться мной по своему усмотрению. — Вас, наверно, не проинформировали, кто я, уважаемый Марат… как ваше отчество? — Я в курсе, такая моя должность. И отчество мое «товарищ капитан». Ну и скотина! Носить военную форму я не собираюсь, получить ее могу. Главное, надо решить дни занятости. Два раза в неделю история КПСС. Мне, пожалуй, удобно вторник и пятницу. Я тут же сказал это особисту. Он поглядел на меня со своей кривой улыбкой, лишний раз показав, как он меня презирает, и решил поставить на место. — Здесь я командую, когда и что будут делать иностранцы. На вашу историю вам отводится суббота и воскресенье. — Очевидно, в его душе заплясала радость, что он мне испортил субботу и воскресенье. Но не тут-то было, чтобы я так легко уступил. — Вы, очевидно, не изучали психологию человеческого сознания, — понес я ахинею, чтобы унизить этого дундука. — Так вот, восприятие политических наук, и имейте в виду, не моей истории, как вы пренебрежительно отозвались об истории КПСС, воспринимается сознанием в эти дни недели и резко снижается в субботу и воскресенье. Генерал-полковник поставил передо мной задачу сделать их всех коммунистами и комиссарами, преданными нашей Родине и социализму. Я вынужден обратиться к начальнику политотдела и выразить свое возмущение вашим пренебрежительным отношением к истории КПСС, Марат Капитанович! Я врезал ему по самому больному месту и по тому, что у людей зовется мозгами. Марат пожевал, пожевал полученную информацию и сдался: — Если уж дело касается сознания, психологии, то пусть будут вторник и пятница. Просто я подумал, что надо их занять чем-то в субботу и воскресенье. Не оставлять же их без внимания в выходные дни. Он сдался, но я нажил в его лице лютого врага, который будет день и ночь сидеть в засаде, чтобы меня на чем-нибудь подловить. Наконец я получил возможность встретиться со своими двадцатью шестью будущими комиссарами. Дежурный офицер выстроил их в одну шеренгу и долго расставлял по ранжиру. Двух девушек он поставил в конце шеренги, но я сказал ему, что их надо ставить во главе шеренги. Все черные, как наваксенные, некоторые с синеватым оттенком, но все со светлыми ладошками, именно ладошками, потому что кисти у них были маленькие и ладошки маленькие, не то что лапы у Марата. Девушки были посветлее, с короткой вьющейся прической. Одна даже по-своему симпатичная, но обе губастые и худые, плоские, без грудей. Я сразу представил себе, как на них будет сидеть военная форма. Моя английская речь о том, что они находятся в стране победившего социализма и строящегося коммунизма, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, как заявил Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев и так записано в нашей партийной Программе, произвела большое впечатление. Особист стоял в сторонке и согласно кивал головой, делая вид, что понимает, о чем я говорю. Старшим у них был товарищ Джордж Нуемо, двадцать шесть лет просидевший в тюрьме в Южной Африке, лично знавший Манделу по тюрьмам и подпольной борьбе. Двое были ранены, когда выходили в Танзанию, откуда их забрал наш самолет. Первую телегу на меня Марат накатал после того, как я, получив всю военную форму, бросил ее в машину и отвез на Привоз, где оптом продал одному барыге. На общее построение офицерского состава я пришел в своем штатском платье, чем вызвал удивление у начальника училища генерал-майора Меренко. Он, проходя мимо строя, покосился на меня, что-то сказал замполиту, тот ответил, и они пошли дальше. Марат сразу учуял, куда подул ветер, и накатал на меня телегу генералу. Но тот посчитал это слишком мелким и ненужным, поэтому меня не вызвал. Лишь на следующем построении тихо спросил: — Почему вы не в форме? — Всю форму, товарищ генерал, у меня украли в училище. Комната моя не закрывается. А так я бы с удовольствием оделся. — Даже с удовольствием, — ухмыльнулся генерал. — Ну что же, выдадим вам новую форму… через два года. Согласно сроку.