— Пойдем в ванну, — позвал я и потащил ее за собой. Тут, в ванной комнате, я был уверен, что меня никто не сфотографирует, и решил воспользоваться этим местом, чтобы продолжить нашу любовь. Я включил полный свет и наслаждался зрелищем ее прекрасного молодого тела. Она была очень темпераментна и во время нашей игры вряд ли что соображала. Во всяком случае, не шептала мне на ухо, чтобы я одолжил ей сотню-другую фунтов. Когда мы, усталые и умиротворенные, пили кофе, я развалился в мягком кресле и являл собой образец примерного и скромного гостя, которого и фотографировать-то не имело смысла. Может быть, ничего и не было, может быть, испанка увлеклась обаятельным финном. Но такая уж у меня была работа — везде видеть ловушки и засады. Единственное, в чем я был уверен, что встречи иностранцев со мной носили эпизодический характер. Они меня не выслеживали, не разрабатывали, просто я случайно попадался им на глаза. А может быть, и получали какую-то информацию, что я никакой не финн, а русский. Если контрразведчик Бардизи служит империалистическим врагам, то лучшего источника подобной информации им не найти. Правда, на этом информация и заканчивалась, дальше разработка была делом самих разработчиков. Собственно, поэтому я и не опасался каких-либо подвохов со стороны вражеских разведок, но, как говорится, на Бога надейся… Не лезь под объектив сам, не помогай формировать на себя компру. Я вспомнил, как Шеин последний раз напутствовал меня: если возникнет необходимость лечь в кровать с нужным нам человеком, не раздумывай — партия тебя простит, она не будет смотреть на это через очки коммунистической морали. Твердо знай, тебе нечего бояться подобной компры, нейтрализуем любую попытку вербовки. Шеф благословил, и я уж с испанки раньше времени не слезу. Меня несколько удивила Изольда, что она ни на чем не настаивала: любовь у порога — пожалуйста! В ванной комнате — с удовольствием! Потащу ее на кухню — она безропотно пойдет. Неужели за мной не было хвоста, неужели Изольда искренна со мной? Чертова профессия — никому нет веры! Даже женщина, от которой можно сойти с ума, и та под моим подозрением. Я уходил от нее, когда начался рассвет. А до этого, чтобы обезопасить себя, так и не лег в спальне в кровать, даже не появился там. Изольда полулежала у меня на коленях, положив голову на грудь, а я развалился в кресле и успел слегка подремать. Бааб выбежал из своей конторки и кланялся бесконечно и бормотал: «Спокойной ночи, сэр!» Я дал ему фунт, он был бесконечно рад такому подарку и, желая сделать мне приятное, предложил молодую шармуту — хоть сейчас ее приведет. Могу не сомневаться, она молодая, ей только что исполнилось одиннадцать лет, но она умелая шармута, господин будет доволен. Я вежливо отказался, сославшись на то, что очень устал. Чего мне было возмущаться, у нас своя мораль, у них своя: одиннадцатилетняя проститутка — это в порядке вещей, и нечего тут лезть в чужой монастырь со своим уставом. Сто тридцать лет колониального господства Великобритании принесли сюда не только коттеджи, дворцы и скоростные трассы, но и нищету, и детскую проституцию. Уж это я хорошо себе усвоил. На улице не было ни души, так, по крайней мере, мне казалось, и я скорым шагом пустился домой, стараясь придерживаться середины улицы. Я шел и размышлял над превратностями судьбы: почему мир поделен так безумно на врагов и друзей. Разве Изольда была для меня врагом только потому, что родилась и жила в Испании, где правил фашист Франко, а я родился и жил в стране, где правил такой же диктатор. В новые, хрущевские времена я мог произнести это вслух и ничего не боялся. Диктатор Сталин — тюрьмы, расстрелы, лагеря. А Франко сажал и расстреливал своих врагов. Чем же мы виноваты с Изольдой? Нет, инквизитор Визгун, я не отдам тебе испанку, ты никогда о ней ничего не узнаешь. Изольда — это табу для тебя, не касайся ее своими грязными лапами. Я буду с ней встречаться, пока меня не выследят твои «фальконы», «иглаулы», «роллеры», «диксы», «терри» и многие другие с собачьими и птичьими именами-кличками. И не нужно мне разрешения из ЦК партии, чтобы любить испанку, спать с ней, когда хочу. И пусть моя любовь к ней останется тайной, в которую не проникнет ГРУ. У меня рандеву с англичанином. Это уже целенаправленная встреча. До этого случайно увидел его в баре. Не слишком ли много случайных встреч: в торговом центре, в баре… но там я сам его нашел. Почему ты решил, что ты его нашел? Тем и силен разведчик, что умеет создать видимость случайной встречи, не по его инициативе. Хотя первый раз он сам пошел на контакт. Звали его Николас Фрог, я сразу же окрестил его на русский лад «Николай Лягушка», хотя ничего, даже близко напоминающего лягушку, в его облике не было, разве что великоватый рот на его аскетически худом лице, да фамилия. Это был цепкий и напористый тип, лет пятидесяти, с глубоко запавшими глазами. Едва я уселся у стойки бара, как он сразу ко мне пододвинулся и заговорщическим тоном сказал: — Сэр, мне противны эти туземные рожи. А хочется пообщаться с кем-нибудь из цивилизованных палестин. Я не стал кочевряжиться, тем более что интуитивно почувствовал, что имею дело с человеком военным. — Вы офицер? — спросил я, почти уверенный в этом. — Да, естественно! — воскликнул он удивленно. — Как вы догадались? — «Мне противны эти туземные рожи» — так прямолинейно скажет только человек военный, который не привык скрывать свои чувства. — Я капитан Королевских Воздушных сил, но сейчас вышел в отставку. Разногласия с министром. Мы долго сидели в баре, беседовали на самые различные темы, и мне были интересны прямолинейные суждения этого капитана о политиках, финансах, налогах, русских. Выпил англичанин много, но я не заметил, чтобы он был сильно пьян. С таким трудно работать. Надо отметить, что он довольно тонко касался моей жизни, и я, чтобы не распространяться на скользкие темы, сворачивал его на современную музыку, литературу, кино — тут я был как рыба в воде, и сыпал именами писателей, художников, музыкантов, названиями ансамблей, групп, солистов. Следует отдать должное англичанину — он умел слушать, и казалось, ему было интересно все, что я рассказывал о выставках, художниках, о путешествиях по странам. Наконец мы распрощались, даже не условившись повидаться снова. Потом эта случайная встреча. И вот теперь мы увидимся на набережной Нила как два добрых приятеля. Визгун, словно дьявол, уже поджидал меня в моей конспиративной квартире, и я мысленно похвалил себя за предосторожность, что не пошел на нарушение инструкции и не привел сюда испанку. Шеф, очевидно, не сомкнул глаз, во всяком случае, он не выглядел заспанным. Долгим и внимательным взглядом изучал мое лицо, пытаясь, очевидно, прочесть тайны и секреты, которые я завел от него. Почему-то он мне показался сейчас особенно противным и говорить с ним было даже неприятно. Но незваный гость хуже татарина, а шеф даже не гость… — Что-то ты сегодня долго, — тихо произнес он фразу, которая прозвучала как вопрос: «Где это ты шлялся?» — На работе, шеф! — ответил я с легким вызовом. — Есть результаты? — также тихо спросил он. — Есть расходы, но нет результатов, — стал я закипать. Надо отдать должное Визгуну, он всегда остро чувствовал такие ситуации и старался не подталкивать меня на конфликт. — Напиши беспредметный отчет, я его приму. Не может же быть постоянных удач. Жизнь — она, как полосатый матрац: то черная полоса, то белая, главное — не попади вдоль черной, — изрек он многозначительно. Я хотел было отказаться писать отчет расходования средств на оперативную работу, как-то было неловко: я много часов крутил любовь с одной из красивейших женщин и должен еще получить деньги с Главного разведывательного управления, все до пиастра и даже больше, за мое романтическое развлечение. А потом подумал, что отказываться не стоит, сразу вызову подозрения у шефа, что я что-то скрываю. А кроме того, он сам хочет урвать от моей суммы свою долю — как установившееся правило, одну треть от того, что я указывал в отчете, а он утверждал. Да черт с ним, с этим ГРУ — не обеднеет! — вдруг разозлился я, сам не зная на кого. — Шеф, я устал! — вдруг назвал его не по имени отчеству Борис Иванович, как всегда, а вот так, фамильярно: шеф. — Я устал! — повторил я эту тяжелую по значению фразу. — Я вижу! Но мы не имеем права уходить с передовой. Это нам не положено. Отдохни, и все встанет на свое место. — Не встанет. У меня сегодня вечером встреча с британцем. Это загадочный тип. Я его не понял. Сухопарый, как англичане, офицер Королевского Воздушного флота. — Где ты на него вышел? — В том-то и секрет, что не я, а он на меня, и притом попер как танк, без подходов и маневров. — Брось его, раз не уверен. В нашем деле риск не нужен: тихой сапой, тихой сапой. — Визгун поднялся. — Все, отдыхай! — Я все же схожу на встречу с англичанином, — решил я, и шеф не стал возражать. — Надо прикрытие. Вы где встречаетесь? — У львов на Ниле. Не надо прикрытия, если он из разведки, то за две встречи не раскусит меня, а прикрытие может насторожить. Визгун ушел, я разделся, быстро принял холодный душ, потом намочил простыню, выжал ее и лег в кровать. Я всегда так делал, чтобы быстро заснуть, пока простыня дает прохладу. Но на этот раз сон не шел ко мне, я лежал с закрытыми глазами и размышлял о своей жизни. По существу, и жизни-то у меня не было: я все время горбатился не на себя, не на свою семью. Все силы, физические и умственные, вкладывал в свою работу. Если уж честно говорить, признаваться самому себе, то такая работа мне не нравилась. В ней не было ни риска, ни опасности, а хотелось, чтобы холодный пот прошибал, страх останавливал сердце, как это было на Красном море, когда я принял дельфина за акулу. Откуда всему этому взяться? С акулами не контактирую, спокоен и уже настолько привык к встречам с противниками из империалистического лагеря, что даже крупные удачи перестали вызывать у меня радость. Собственно, почему мне удается сравнительно легко обыграть иностранца? Да потому, что меня этому обучали мыловары и компания. И работать я стал стандартно, не было нужды разнообразить работу, что-то выдумывать, изобретать, чтобы вступить в контакт и начинать получать «безобидную» информацию. Они ведь не подозревают, что я изучаю их со всех сторон: как пьют, как относятся к женщинам, их порочные страсти. В этом месте своих размышлений я даже засмеялся, мне вспомнился один мой знакомый из Штатов. Джон Брюс очень охотно шел на сближение, много рассказывал о себе. Он был специалист по электронным приборам автомобильной промышленности в Кентукки. Я его, как водится, подпоил, взял визитную карточку, узнал, что у него неудачи с женщинами — трижды был женат и развелся, любит жгучих брюнеток. Мой интерес к нему усилился, когда он сообщил, что его родной брат — капитан первого ранга в штабе военно-морских сил США. Я притащил его в номер гостиницы, хотел позвонить Визгуну, но тут американец стал откровенно приставать ко мне и торопливо расстегивать на мне брюки. Он очень воспылал к такому верблюду, как я, и хотел со мной удовлетворить свою иностранную похоть. Хотелось дать ему кулаком по макушке, чтобы башка ушла в плечи, но подумал: это дело не мое, а его. «У каждого свой вкус, сказал индус, слезая с обезьяны». Я же не злюсь на женщин, которые делают минет, или на лесбиянок. А педерасты были во все века и будут всегда. Просто Джон Брюс сделал неудачный выбор. Я застегнул молнию на джинсах, толкнул его на кровать и вышел из номера, не прощаясь. Я устал от выслеживания пороков у людей, общение с ними стало неинтересным, а сама работа пресной. Если бы я имел конкретное задание — вот тебе человек, найди в нем то, что обеспечит нам успех разведывательной работы, и проведи его вербовку. А так я почти два с половиной года околачиваюсь на арене, словно статист, делаю одни и те же пассы, но с разными партнерами. Мне даже не доверяют пройтись по канату, и я лишен элементарного риска сорваться. А это притупляет сознание, срабатывает автоматика: ход пешкой от короля, потом от королевы, потом конем или офицером, и начинает разыгрываться защита. Но к этому времени меня уже пересадили на другую доску, где партия только начинается: ход пешкой, второй, офицером или конем — и к следующему партнеру, с той лишь разницей, что партнеров подбираю я сам. Словно я играю на многих досках, а фактически я и есть Остап Бендер в Васюках. Будущего не видно, да и какое оно, это будущее? Моя заграница теперь ограничена арабскими странами, пускать меня никуда нельзя, а хотелось бы съездить в приличную западноевропейскую страну, например, в Швейцарию. Мечта идиота! Женщины для меня потеряли свою привлекательность. Только Изольда встряхнула меня. Но у Изольды со мной тоже нет будущего. Встречусь пару раз, и надо «улетать» в Австрию или в Финляндию. Конечно, можно случайно налететь на Изольду. Это бы мне крепко навредило. Однако раньше надо было думать. Так что правы мои старшие товарищи — не связывай себя с сотрудниками посольств в Каире. На набережной, там, где я условился встретиться с англичанином, народу почти не было. Мне это не понравилось. Я пришел на пятнадцать минут раньше срока, так положено по инструкции. Прошелся в один конец, не торопясь повернул обратно, прощупав глазами все вокруг — нет ли чего подозрительного. Ничто меня не настораживало. Одиноко стояла черная с желтым машина — такси, метрах в пятидесяти от львов на противоположной стороне. Водитель сидел на своем месте. При слабом свете фонарей лицо его рассмотреть было невозможно, да меня он и не интересовал. Когда я возвращался, машина все еще стояла на прежнем месте, но водитель куда-то исчез. Позади себя я заметил двух мужчин, они о чем-то спорили по-арабски. Один твердил: — Мин фадлак! (Пожалуйста!) Эна ариф! (Я знаю.) Второй дважды выразительно повторил: — Эну муш ариф! (А я не знаю!) Их появление меня не встревожило. Мало ли людей бывает на набережной? Правда, сейчас что-то гуляющих не особенно видно. Другое дело, что я проглядел, откуда возникли позади арабы. Не из-за парапета же? А почему и нет! Так что они там делали? Примерно с минуту все еще шел о чем-то спор, и мой скудный арабский не позволял понять его суть. Потом мне показалось, что я уловил едва слышное движение за спиной, то ли чиркнула подошва об асфальт, то ли кто-то выдохнул, а перед этим сдерживал взволнованное дыхание. Я резко повернул голову через левое плечо и, слава тебе Господи, вовремя: низкий полный человек с усами, в костюме, с галстуком, а он, как я мгновенно усек, оказался уже третьим в компании арабов, занес надо мной то ли палку, то ли металлический прут и уже был готов обрушить свое оружие на мою голову. Молниеносно, пожалуй, даже без участия сознания, а лишь на зверином инстинкте, живущем в людях и просыпающемся в секунды острейшей опасности, грозящей нам смертью, я отреагировал на это нападение. Отпрянув, сумел убрать голову из-под удара и высоко поднятым плечом прикрылся как щитом. Но избежать удара не смог. И хотя он получился скользящим, однако довольно тяжелым. Основная его сила пришлась на мягкую часть плеча, и палка, или железка, предварительно тесанула меня по голове и уху. Практически я не пострадал, мне удалось спасти от перелома ключицу, и я был готов к отражению нападения. Второй раз он уже не успел меня ударить, хотя и занес над головой свое оружие. С разворота почти в сто восемьдесят градусов я нанес ему такой силы удар ногой в пах, что напрочь вывел его из этой смертельной игры. Бандит по-поросячьи взвизгнул от резкой боли и выронил свое оружие, которое со звоном отлетело в сторону. Согнувшись, он на одной ноте завыл, не в силах даже произнести ни единого слова, и повалился на бок. Двое его подельщиков были метра на три-четыре позади и бросились вперед. Тот, что оказался первым, с ходу получил апперкот и грохнулся на мощеную дорогу прямо под ноги своему напарнику. Это дало мне пару секунд форы. От стоявшей затемненной машины сюда бежали еще двое. Третий, высокий, виднелся по другую сторону такси, видимо считая, что со мной управятся и без него. Я отскочил к парапету, чтобы прикрыть себе спину, и приготовился встретить третьего бандита. Тот щелкнул кнопкой, и длинное, широкое лезвие ножа блеснуло в свете уличного фонаря. Нож напоминал собой испанскую наваху, которую обычно оттачивают до такого состояния, что ею можно бриться. Лезвие мелькнуло перед моим носом, бандит прижимал меня к гранитному парапету, чтобы одним ударом выпустить из меня кишки или полоснуть по горлу. Длинным лезвием ножа он непрерывно размахивал влево, вправо, все приближаясь и приближаясь ко мне. Я попытался выбить ногой это страшное оружие, но он отскочил и снова бросился на меня. Времени совсем не было: три-четыре секунды — и те двое окажутся здесь. Надо спешить, иначе они хладнокровно зажмут меня и просто-напросто зарежут навахой, как барана. Я сделал ложный выпад вперед — бандит чуть отклонился назад и махнул ножом. Я почувствовал, как острая сталь кончиком чуть-чуть прикоснулась к животу, хотя боли я не ощутил. Словно отлаженный автомат я отреагировал на этот выпад. Мне удалось поймать его руку за запястье в тот момент, когда лезвие ножа уже проскочило мимо меня. Дальше все было делом техники и приема, который я сотни раз отрабатывал на тренировках. Но отрабатывая прием боевой защиты, мы не ломали друг другу руки, а лишь, поймав за запястье, резко забрасывали руку за плечо — прием считался выполненным. Сейчас же я сделал под его руку нырок плечом, выбросив правую ногу вбок, чтобы не дать ему вывернуться, перехватил руку и рванул вниз. Он дико заорал, нож упал мне под ноги. Рука бандита согнулась под острым углом. Я услышал хруст выворачиваемого сустава и закончил этот боевой прием, бросив его на асфальт. Подхватив нож, я не стал дожидаться остальных бандитов. У одного в руке был виден, наверно, металлический прут, каким меня уже успели окрестить. Легко перемахнул через парапет вниз к Нилу. Там в три ряда, прижавшись бортами, стояли большие лодки-фелюги. Я упал под откос, скатился к самой воде и, вскочив на ноги, стал прыгать из лодки в лодку, пока не оказался в дальней от берега. «Господи! — взмолился я, — не допусти, чтобы лодка была привязана!» Наверное, я совсем был не в себе, забыл, что в руке у меня была наваха, которой можно рассечь не то что фал, а даже целый узел. Швартовочный шкерт висел в лодке, я дернул его, и фелюга сразу отвалилась от других, подгоняемая течением. Ее начало было крутить, но я схватил рукоять румпеля и направил лодку к середине Нила. Она послушно пошла, унося меня от смертельной опасности. Радость моя была преждевременной — с берега хлестнул выстрел, и пуля взвизгнула над головой. Потом стали стрелять из двух пистолетов, и пули с устрашающим визгом пролетали мимо. Я упал на дно фелюги и прислушивался к частым выстрелам. «Если меня настигнет смерть, значит, профессию выбрал неправильно. Ошибка дорого обходится», — вспыхнуло вдруг в сознании откуда-то взявшееся изречение. Вот если они сейчас организуют за мной погоню, — переключился я на свои неприятности, — то минут через пятнадцать настигнут фелюгу. Веслами они могут хорошо разогнать лодку. Так и случилось, стрелять перестали, наверно, решили все же разделаться со мной. В отблесках фонарного света я увидел, как от берега отвалила фелюга. Началась погоня. Самое лучшее для меня сейчас — бросить лодку и спасаться под покровом темноты на реке вплавь. Я сбросил туфли и брюки в воду, тихо перевалился через борт. Наваха мне мешала, но бросить ее я не хотел. Вода была не холодная, но приятная, с первых секунд вливала в меня бодрость и уверенность. Расстояние между мной и лодкой быстро увеличивалось, и я стал грести к другому берегу, где виднелась длинная лента огней на набережной. Тут мне пришла в голову паническая мысль: а вдруг здесь еще водятся крокодилы. С детства я помнил полустишок: «Я спустился в реку Нил, а за мною крокодил». Потом подумал, что это чушь, никаких крокодилов здесь нет. Во-первых, их здесь давно поубивали, а во-вторых, Асуанская плотина отсекла их от низовий. Что они водятся в Судане, где течет Белый и Голубой Нил, я об этом где-то читал. Еще не известно, кто для меня страшнее: мифический крокодил в реке или реальная банда, вооруженная пистолетами и преследующая меня. И тут что-то холодное неожиданно коснулось моей руки. Оно медленно двигалось под водой, омерзительное и скользкое. Первая мысль, а других у меня и не было, что это действительно крокодил, и сейчас он начнет свое кровавое пиршество. Известно, что крокодил и тогда, когда сыт, все равно нападает на жертву, убивает ее и затаскивает в укромное место про запас. Я даже представил себе, как он запихивает мое истерзанное, окровавленное тело куда-нибудь под корягу. Я рванулся в сторону, инстинкт выжить увеличил мои силы, и мне хотелось уйти от этого страшного хищника. Уйти практически было некуда, до берега, куда я стремился, еще оставалось метров пятнадцать. Что-то схватило меня за бок и потянуло, нет, не в глубину, а в сторону. Удивительно было лишь то, что я не чувствовал боли в боку, и тянуло оно меня за рубашку. Я повернулся, и рука моя наткнулась на что-то твердое и осклизлое, оно и тянуло меня за рубашку. Потребовалось несколько секунд, чтобы наконец сообразить, что это «что-то» было всего лишь бревном. Один из его сучьев зацепился за мою рубашку. Я перевернулся пару раз вокруг своей оси, и рубашка сама отцепилась от бревна. Все оказалось так просто, но что я пережил в эти недолгие секунды, никто никогда не сможет понять. Это был страх, а скорее всего ужас ожидания, когда тебя начнут рвать на клочки. Это похлеще пистолетов. После «приключения» я очень быстро стал грести, желая как можно скорее выбраться на берег. Наконец, мне это удалось. Где-то на окраине Каира я выбрался из воды и обессилевший упал на еще теплый после дневной жары песок. Сколько я таким образом пролежал, трудно сказать, но пришел в себя оттого, что почувствовал на своем лице чье-то теплое дыхание. Я открыл глаза и обомлел: меня обнюхивал буйвол местной породы, напрочь лишенный рогов. Стало очень смешно: «Я от банды ушел, от крокодила ушел, а от тебя, безрогая скотина, и подавно уйду!» — Ну, чем я пахну? — спросил я буйвола, который испугался моего голоса и прянул в сторону. Понял, что с ним заговорили не по-арабски. Я сел и огляделся, поблизости виднелся свет над каким-то строением. Вода с рубашки уже стекла, и влажная ткань приятно холодила тело. Я пощупал карман на рубашке: деньги были там, но, наверно, сильно намокли. Ничего, мокрые, сухие — они оставались деньгами, следовательно, моя жизнь в дальнейшем будет облегчена. Пальцы впились в рукоятку навахи, будто приросли к ножу. Я пошел на огонек. Переложил наваху в другую руку и размял онемевшие пальцы. Вскоре обнаружил, что лампочка горела над небольшим глинобитным строением, которое оказалось универсальным: и жильем, и лавочкой с разнообразными товарами и лекарствами. Едва я переступил порог, передо мной вырос паренек в галобее и с любопытством уставился на меня. Конечно, в своем наряде я представлял довольно диковинное зрелище. Да еще с ножом в руке. — Меса эль хир! — пожелал я ему доброго вечера и еще добавил: — Зей саха? (Как дела?) — Он ответил. Традиционные приветствия были окончены, можно говорить о деле. — Эс ма ки? (Как тебя зовут?) — спросил я парнишку. — Фейсал, — ответил он, не страшась меня, но не спуская любопытного взгляда. На вопрос, есть ли у него телефон, он сделал мне знак рукой и повел в соседнюю комнату, где на полу спали человек пять или шесть — я разглядел их при слабом свете, пробивающемся из лавки. Телефон стоял в углу на ящике. Я не мог позвонить — нужны были монеты: телефон был снабжен специальным ящиком с отверстием для монет. Из своих мокрых банкнот отделил пятифунтовую и протянул хозяину. Он подержал купюру, поглядел ее на свет и кивнул понимающе головой. Через полминуты принес мне целую горсть и сдачу. Я оставил ему купюры, но мой царский жест не произвел на него впечатления, он только дважды поблагодарил меня: — Шукран! Шукран! — и уселся на полу возле спящего ребенка. Я набрал номер Визгуна. Он сразу же снял трубку, словно сидел все время у телефона и ждал моего звонка. — Это я! — будучи уверен, что он знает, с кем говорит, сказал я. — Ты где? — Не знаю. Вниз по течению на левом берегу, на окраине Каира. Как ехать — не знаю. — Я найду. — Надо отдать должное шефу, он умел быть четким и лаконичным. Если сказал, что найдет — значит найдет. Я походил по лавочке, оглядывая нехитрый товар, в котором нуждаются такие же бедные арабы, как и сам хозяин. Мне повезло, на одной из полок я обнаружил сандалии. Они оказались мне впору. Не было только брюк. Но парень был сообразительным, он куда-то сбегал и принес синие шорты. Теперь я был одет и обут, ко мне вернулась уверенность. Я решил, что торчать мне в лавочке совсем ни к чему. Банда могла меня разыскивать, и они обязательно выйдут на эту лавочку. Я поблагодарил парнишку и нырнул в темноту. Дорога сюда шла из города, хотя и не была заасфальтирована. Мой путь был только один — в сторону освещенного плотным заревом Каира. До города, вероятно, не менее трех-четырех километров. Река снесла меня довольно далеко. Я шел, и пока никакие мысли не беспокоили меня. Очевидно, пережитое затормозило во мне мыслительный процесс, и я зациклился на одном — выбраться из этой передряги. Конечно, вероятность того, что банда будет меня искать по эту сторону Нила, не исключалась. Логика подсказывала, — а они, думаю, тоже не лишены логики, — что я не мог поплыть на другую сторону реки, слишком она широкая, и искать меня надо на этом берегу. Когда они настигли лодку, до середины реки было еще далеко. Хотя люди порой действуют вопреки логике. Чем ниже уровень развития человека, тем меньше он подвержен логическим рассуждениям. Так что ждать банду следует и в этом месте. Я вспомнил, как выл один из них, которому я сломал руку, его вой я слышал даже тогда, когда спустился в воду и поплыл. Значит, они не остановились перед тем, что их искалеченный сотоварищ воет на весь Каир, и вместо помощи ему бросились догонять меня.