— Куда пойдут двигатели? Если за «железный занавес» — это исключено. — В Южную Африку. Правда, там действует торгово-экономическое эмбарго. — Южная Африка подходит. Эмбарго меня не волнует, я смогу доставить двигатели. Сначала переброшу их в Сингапур. — Тебя не удивило, как оперативно я подготовил этот вопрос? — Нисколько. О двигателях мы говорили еще в Александрии, при нашей случайной, но счастливой встрече. У тебя было достаточно времени, — продемонстрировал он мне свою проницательность. — Я нашел человека здесь. До моей поездки в Александрию мы обменялись мнениями по ряду деловых вопросов. Вот тогда он и высказал идею приобрести пару авиационных двигателей. А после беседы с тобой я подумал, что можно прилично заработать, если по-умному взяться за дело. — Хорошо! Давай твоего человека. Готов рыжий: сначала двигатели пойдут в Сингапур, а потом наш человек предложит ему поставить то, что он захочет, в Советский Союз. Это будет видно — дело не мое. Сейчас появится Бушейган с очаровательной, как считает Визгун, полячкой, а я улетучусь. Он, конечно, удивится, увидев меня, потому что мы уже попрощались. Но дело есть дело. Хорошо, что я остался. Они вошли в ночной бар — полячка впереди, Алекс немного приотстав. Дама в светлом сарафане, предельно открывавшем ее смуглое от загара тело, с длинными подкрашенными волосами, перевязанными голубой лентой, производила неотразимое впечатление. Смотреть на Бушейгана не было никакой охоты, хотя он и был как джентльмен одет в прекрасный темно-синий в полоску костюм, с прилизанными, напомаженными волосами. — О-ля-ля! — воскликнул он, изобразив на лице удивление. — Урхо! Я думал, что ты уже в Австрии. Он подвел голубоглазую, очаровательную спутницу к нашему столику и слегка склонил голову в знак приветствия. — Кристина, это один из порядочных, что сейчас в нашем мире редкость, людей, которого я тебе с удовольствием представляю. У англичанина глаза полезли на лоб, он глядел на девушку как зачарованный. Видно, я его точно раскусил, когда предложил, чтобы Бушейган пришел в клуб с девушкой, которая облегчала бы нам контакт с англичанином. — Алекс, перед тобой известный бизнесмен с туманного Альбиона — мистер Голденбридж Гордон, — представил я англичанина. Дальше все пошло как по накатанной дорожке. Уже через полчаса я решил испариться. Но уходить по-английски мне не хотелось, я должен пожать руку Гордону, а он с Кристиной не расстается и танцует все танцы подряд. Я сказал Бушейгану, что мне пора, и он сделал знак полячке. Они подошли к столику, и я тепло попрощался с ними, сославшись на завтрашний отъезд, и покинул их компанию. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. При выходе из ночного бара я увидел у стойки на высоком стуле Визгуна. Он едва заметно кивнул мне на прощание и отвернулся, что именно и означало: мавр может уходить. Месяц был какой-то везучий на англичан. Этот, высокий и худой, с бакенбардами и большими залысинами, сам на меня нацелился, когда я как-то зашел вечером в бар ресторана «Виктория», где мне нравилась уютная обстановка и музыка. Никакой свободной охоты на европейцев я не намечал. Просто хотел немного отдохнуть от постоянной игры, притворства, обмана и перманентной взнузданной готовности. Хотелось побыть самим собой, подумать о своей жизни, которую я еще не знал, как наладить. Пока я здесь, на шпионском фронте, будущее выглядело туманным. Надо бы жениться, завести ребенка и пожить для жены и дочери. Почему-то мне хотелось иметь дочь. За долгие двадцать месяцев однообразия я разучился о чем-либо реальном мечтать, планировать себе тихий отдых на рыбалке, обязательно на Дону. Предметом моих постоянных размышлений стала всякая агентурная шушера. Я проигрывал с ними диалоги, рассказывал небылицы о себе и вытягивал из них информацию. Писал на русском языке пространные рапорты и не задумывался, куда девались мои кандидаты в шпионы. Знать это мне было не положено. Вот за немца меня премировали, за рыжего Гордона я получил и премию, и благодарность. Шеин ночью вызвал меня в посольство и в присутствии Визгуна сказал: — За образцовую службу Родине и по поручению командования объявляю тебе благодарность! — Служу Советскому Союзу! — ответил я и удивился, что благодарность породила во мне столь горделивое чувство. — Прими в знак поощрения твоих заслуг в нашем благородном деле во славу Родины вот эти часы, — сказал не менее торжественно Шеин, передал мне коробочку и крепко пожал руку. — Служу Советскому Союзу! — ответил я взволнованно, испытывая огромное чувство благодарности к Шеину, который здесь олицетворял для меня не Главное разведывательное управление, а Родину. Именно ей служил я и верой, и правдой. От Шеина Визгун вышел вместе со мной и сказал: — Часы тебе выбирал сам советник-посланник, больше ста фунтов стоят, швейцарские, фирмы «Докса». — Он говорил, а в голосе чувствовалась зависть, которую он, очевидно, не мог скрыть. Да, зависть вещь поганая, говорят, что она материальна и отражается на людях, которым завидуют. В общем, это чепуха: от зависти моего шефа я бы давно либо ногу сломал, либо костью подавился. И потом, кто ему не велит хорошо работать? «Потрошил» же он американского журналиста, да еще как! Я бы так не смог, а он смог. Но Визгун инквизитор, и в его обойме лежит меченая пуля, ждет моего часа. Если он получит распоряжение — тут же меня уберет. Хотя в принципе, я не знаю неписаных законов военной разведки: кого и за что надо убрать. Хотя логика подсказывает, что предателей Родины надо уничтожать. Эта мысль не раз уже приходила мне в голову. Уничтожать не только потому, что они предали Родину, а еще и потому, что они опасны, от них зависит судьба других разведчиков, агентов. Конечно, убирать надо! Что касается лично меня, то я слишком маленькая сошка в системе разведки, такая маленькая, что оттуда, с разведывательного Олимпа, и не разглядеть. Прибедняешься, товарищ! Был бы незаметной сошкой, не получал бы премии и благодарности с Олимпа. Может, не стоит притворяться, не такая я уже и сошка. Если оценивать с позиции информированности, то меня уже пора прокатать асфальтовым катком. Допустим, гипотетически, что я сбежал на Запад: я ведь стольких могу заложить по именам, по адресам — всех, с кем работал и на кого дал ориентировку в ГРУ. Не все сгодились для вербовки, но западная контрразведка, особенно натовская, быстро всех профильтрует. Так что лучший вариант — меня надо выкрасть. Размечтались! — засмеялся я над своей фантазией. Безусловно, для Визгуна я есть и буду реальной мишенью. Он — наша инквизиция. Однако выманить меня визгуновским приемом из-за границы — сообщением, что мать или отец умирает — не выйдет. Возможно, у моего шефа есть еще не один хитрый прием возвращения в Союз проштрафившегося человека. Например, поручит мне кого-нибудь встретить у трапа аэрофлотского самолета. Я подъеду, выйдут два амбала, меня под белы рученьки и в самолет, а там уже советская территория. А что я могу сделать, если он придумает на меня липовые подозрения? Однако, как бы ни обернулась ситуация, даже буду видеть, что меня подозревают, я на Запад не побегу! Сам пойду к Шеину и скажу, что меня надо отправить домой. В этом я был твердо уверен. С веселой радостной нотки в сознании, возникшей от подарка Шеина, я вдруг сполз на печальную мысль, поэтому, пересилив себя, отбросил всю грусть и, улыбнувшись, сказал Визгуну: «Чао!» — и пошел своей дорогой. Надо бы сказать Визгуну, что познакомился с англичанином. Правда, сообщить по этой кандидатуре совершенно нечего. Если не считать, что мельком видел его в торговом центре. И что? Ладно, повидаюсь с ним, пощупаю, а потом скажу; я решил не возвращаться к Визгуну. Мне было лень его догонять, да и вопрос на сегодня не такой важный. Конечно, инструкция предписывает, чтобы любая встреча с иностранцем подстраховывалась, но встреча нами не обговаривалась. Шеин и Визгун всегда требовали элементарной подстраховки. Представляю себе, что я рассказал бы им про испанку Изольду Лакрус. История банальная: она вышла из парикмахерской метрах в четырех-пяти впереди меня, и я обратил внимание на ее превосходные волосы: черные, волнистые, с медным отливом. Даже не подумал, что она испанка. Мне показалось, что женщина арабка, а приставать к арабкам не входило в мои планы. Вдруг она, перекладывая сумку с плеча на плечо, уронила конверт. Я не бросился вперед, чтобы поднять его, а дошел до него таким же неторопливым шагом, поднял, автоматически взглянул на адрес. Письмо направлялось в Испанию, Кордову — Луису Лакрус, отправляла Изольда Лакрус — адрес испанского посольства. Значит, сотрудница — других испанцев в Каире нет. — Мадам! — окликнул я ее. Она оглянулась. Молодая женщина была изумительно красива, ее нельзя было даже описать, но голубые глаза — это было что-то необыкновенное. Она увидела протянутый конверт, настороженный взгляд первой секунды растаял и потеплел, приветливая улыбка осветила ее лицо. — Вы уронили, — пояснил я, хотя и так было понятно, что я не украл у нее конверт. Она взяла его и еще раз одарила меня своей обворожительной улыбкой. После слов благодарности я спросил: — Вы итальянка? — хотя знал заранее, что она испанка. Но это я сделал преднамеренно. Если бы я спросил, испанка ли она, то стало бы понятным, что я прочитал адрес на конверте и мог получить короткий ответ — «да» и слова благодарности, и — все пути к знакомству были бы почти отрезаны. Но старая школа ГРУ с наставлениями Мыловара сработала безотказно. «Никогда не говорите правильно национальность, хотя точно знаете, кто перед вами. Чтобы завязать разговор, сознательно ошибитесь, а дальше пойдет экспромт», — учил нас Мыловар. Она, не стирая улыбки с лица, ответила: — Нет! Я испанка! Тут меня, конечно, понесло, мог бы и сам догадаться, что она испанка, потому что сужу о красоте испанок по «Кармен», но меня сбили с толку ее изумительные голубые глаза. Она купилась на мою лесть, так я подумал, и пояснила, что в ее жилах течет кровь ассирийцев. Английский у нее был не блестящим, но ошибки в языке были так милы, что приводили меня в восторг, и я покривил душой, похвалив ее английский язык, чем явно доставил ей удовольствие. Если она работает на чью-нибудь разведку, прием знакомства с письмом не был для меня новостью. Я дал ей возможность легко со мной познакомиться. Уж очень хотелось, чтобы она меня вербовала, но чтобы это событие произошло в кровати. Как я этого хотел! Даже подавил в себе осторожность и забыл наставления Визгуна не вступать в контакт с сотрудниками западных посольств — моя шаткая легенда финна лопнет как мыльный пузырь. Был выходной день, мы провели его вместе: обедали, купались в бассейне, ужинали. Или испанка так ловко притворялась, или я действительно ей нравился, и она получала удовольствие от общения со мной. Пару раз Изольда покидала меня, чтобы привести себя в порядок или позвонить своему шефу и доложить, как идут дела. Меня просто подмывало открыть ее сумочку и заглянуть внутрь. Но профессиональная осторожность останавливала на полпути, когда я уже тянулся к ней рукой — сумочку могла специально оставить с какой-нибудь контролькой для моей проверки или с радиомаяком. После ужина мы взяли такси, и едва уселись, как она повернулась ко мне и стала меня целовать, да так, что я бессознательно — исключительно на инстинкте облапал ее с головы до ног. Груди у нее, не в пример Галкиным, были упругие, возможно напарафиненные. «Куда мы поедем?!» — вертелась в голове мысль. Если к себе повезти, то я дешифрую конспиративную квартиру. И шеф может каждую минуту ко мне нагрянуть, ключи у него имеются. Тогда и доказывай, что оперативная необходимость заставила привести сюда иностранку. Она интересна нам тем, что работает в испанском посольстве, может быть, сможем ее приспособить к нашему делу. Визгун, конечно, скажет с насмешкой, увидев у меня в постели голую испанку: «Пока, я вижу, ты неплохо приспособил ее для других целей». И сразу телегу на меня Шеину: разврат, отсутствие коммунистической морали, весь остальной набор критериев нравственного падения. Я хорошо помнил его реакцию на австралийку Кэри Линден. Она работала на авиационном предприятии, принадлежавшем английской электронной компании. Мы познакомились с ней в баре, выпили аперитив, покурили, потом погуляли немного, еще выпили, и она пригласила меня в свой номер гостиницы. Тут уж надо было быть полным чурбаном, чтобы отказаться от молодой интересной блондинки, которая притом еще и работала на авиационном предприятии. Без лишних церемоний и проволочек Кэри разделась и распорядилась, чтобы я пошел и почистил зубы. Кстати, это была ее слабость. Каждый раз при нашей встрече она заставляла меня чистить зубы, будто то, чем мы занимались в постели, я делал зубами, и они должны быть абсолютно чистыми. Я подумал, что ей хочется полазить по моим карманам, но это оказалось не так. Однажды в самый острый момент нашей любовной игры Кэри, постанывая от удовольствия, вдруг прошептала мне, не мог бы я дать ей сто фунтов, она оказалась в критическом положении. Я чуть не упал с кровати — она оказалась самой банальной проституткой, которая себя очень высоко ценила. За сто фунтов шеф купил мне швейцарские часы, но я за них пахал всеми своими нервами и мозгами. Дал я ей тогда десятку и решил, что на этом моя связь закончилась. Правда, я сказал, что выполню ее просьбу завтра. Так бы все и кончилось: тихо, без лишних эмоций. Я пожалел свою десятку, потому что с этой шлюхой поиграл за свой счет. Не мог же я написать отчет Визгуну, что переспал с австралийкой, верните мне истраченные деньги. Конечно, можно было и сочинить «липу», Визгун бы ее принял, получил бы двадцать — тридцать фунтов — свою долю, и все. Но мне уж очень не хотелось сообщать ему, что имел встречу с австралийкой, хотя и без полового контакта. Но сатана распорядился по-своему: утром меня вызвал Шеин. Был он серьезен и даже хмур, глядел на меня так, будто разгадал, что я подло опозорил Родину. — Почитай! — протянул он мне листок бумаги. А там с прикрасами было написано, что я, советский переводчик, спутался с иностранкой, скорее всего с англичанкой, ходил с ней в обнимку, целовал прямо на улице, а потом повел ее в гостиницу, где слежка преданного Родине патриота закончилась, так как он не может себе позволить заходить в гостиницу, где проживают в основном буржуи с гнилого Запада. Подпись стояла «Фалькон». Этого доноса было достаточно, чтобы разоблачить гнилое нутро коммуниста, то есть мое. Вошел Визгун и с подозрением поглядел на меня, потом на Шеина и протянул: — Да-а-а! — помолчал и добавил: — Потерял бдительность, распустился! Нужны оргвыводы! Я промолчал, что такое «оргвыводы», догадался и поглядел внимательно на Шеина, что он еще мне скажет, кроме своего лаконичного «Почитай!». — Кто она? — Я представлю рапорт. Еще не решил, как быть, — неожиданно легко вывернулся я из двусмысленного положения и добавил: — Хотел с вами посоветоваться. Тут ситуация необычная. Шеин едва заметно ухмыльнулся. Визгун был каменно непроницаем и уже наверняка прикидывал, как меня скрутить и запихнуть в самолет «Аэрофлота». Потом какую-нибудь рогатую сопроводиловку настрочить, из которой будет ясно, какой он бдительный — разглядел-таки развратника и аморального типа. Тут уж бойся оргвыводов. — Вас разыскивал председатель профсоюза, — сказал Шеин, мельком взглянув на Визгуна. — Мы тут закончим сами. Не возражаете? — Нет! Нет! Слушаюсь! — заторопился суетливо Визгун и быстро испарился. Шеин прошелся по кабинету и остановился передо мной. — Работает на авиационном заводе, принадлежащем английской электронной компании, — коротко доложил я. — Бумагу я напишу. — Красивая? Я кивнул головой. — Переспал? — Так уж получилось, — промямлил я, не пытаясь оправдываться перед ним. Шеин был не из числа дураков-полковников, и нечего крутить. — Готов понести наказание, — прозвучало из моих уст неискренне. — Ладно! Обойдемся без наказаний. Наша инструкция предполагает: в подобной ситуации следует информировать ЦК КПСС и там спросить разрешения переспать с врагом. Но оперативная обстановка не позволила нам сделать запрос в ЦК. Поэтому я лично разрешил тебе вступить в половые сношения с австралийкой, — снова ухмыльнулся Шеин. — В интересах нашего дела будем разрабатывать эту даму. Австралия нам не помешает. Продолжай с ней отношения. — Она попала в затруднительное положение и просит одолжить ей сто фунтов. — Оформи расписку, потом посмотрим… Все это я вспомнил, когда мы ехали с Изольдой в такси. Второй раз такой номер Визгун не пропустит, чего доброго через голову советника-посланника отошлет в Москву телегу. Но Изольду я не хотел отдавать в ГРУ. Даже если она работает на какую-нибудь разведку, что наиболее вероятно. Потом я не выполнил указаний шефа: с сотрудниками западных посольств в контакты не вступать. Меня может случайно провалить кто-нибудь из наших же специалистов или выследит «Фалькон», как в прошлый раз с австралийкой. — Поедем ко мне, — прошептала Изольда, переполненная страстью. «Следовало ожидать, — подумал я без всякой настороженности. — Очевидно, в ее квартире уже все оборудовано для тайной фотосъемки, чтобы меня застукать в самый ответственный момент. Тогда испанка будет такое вытворять в постели, словно пятидесятилетняя европейка, думая, что это у нее в последний раз в жизни. А Изольде надо меня преподнести, чтобы фотографии были настоящей порнухой. Потом случайно встретится какой-нибудь господин либо в шикарном костюме, либо оборванец и покажет фотографии нас с Изольдой. После чего я перепугаюсь за свою карьеру за границей и за партийный билет дома, и мне наденут на рога налыгач и поведут хоть на бойню. Мы ведь тоже так делаем: обхезаем честного человека, хорошенько вымажем, дадим ему посмотреть на себя, понюхать это дерьмо — и в мешок до лучших времен, то есть до востребования». Может быть, я напрасно покатил на нее бочку, она просто влюбилась в меня. Южные женщины способны на быстрое воспламенение чувств. Вся дрожит в предвкушении скорой нашей близости. Я прижал ее к себе. Изольда тихо застонала, ее тело вздрагивало в моих объятиях. «Черт возьми! Неужели талантливая актриса!» — восхитился я, вглядываясь в ее лицо, освещаемое мелькающими огнями уличных фонарей. Я вышел из машины, помог ей ступить на тротуар и, обхватив за талию, повел к подъезду. Бааб расплылся в подобострастной улыбке и на еле понятном английском сказал: — Мадам, к вам приходили мужчина и женщина. Они спрашивали, когда вы будете. Но я ответил, что не знаю. На том информация кончилась, Изольда дала баабу пятьдесят пиастров за хорошую службу, и мы пошли в лифт. Едва переступили порог комнаты, пол которой был устлан ярким цветным ковром, я прижал Изольду к себе и стал страстно целовать, завалив ее на пол прямо тут же у порога. Она была не в силах сопротивляться. Желание у нее было так велико, она даже не обратила внимания, что мы валяемся на ковре возле порога, а комната освещалась лишь огнями уличных фонарей. «Поснимайте, поснимайте!» — позлорадствовал я, что сумел обхитрить тех, кто, очевидно, приготовил мне свою ловушку. Потом, когда мы уже немного успокоились, она погладила меня по щеке и прошептала: — Пойдем на кровать!