«Наверное, предлагала им карьеру, чтобы они женились на тебе», — подумал я, и что-то во мне восстало против девушки. Нет, я на тебе не женюсь, делать карьеру не буду. Может быть, я последний дурак, и во мне говорит молодость, бесшабашная независимость, и поэтому я так себя веду. Нет, Галка, я на тебе не женюсь и спать с тобой не буду. Ты же меня потом зачислишь в свиньи, в одно стадо с Бушагиным и Волошиным или еще с кем. Может быть, я не прав: карьера в наши дни — это своего рода капитал. Высоко залезешь, получишь индульгенцию на круг общения, в который сам никогда не попадешь и не пробьешься, будь ты семи пядей во лбу. Вон, Аджубей, что он, умнее меня, талантливее? Возможно, даже был ничтожеством, но женился на дочери Хрущева, и теперь говорят: «Не имей ста рублей, а женись, как Аджубей». Если девка красавица и не дура, то она этот капитал заложит с выгодой на всю жизнь. Я ведь тоже имею солидный капитал в этом плане и могу его вложить в свою карьеру. Не забывай только, что жить тебе с ней годами, а она элементарная блядь, которая ляжет под любого. А у тебя — карьера и рога — заманчивая перспектива! У нее свой расчет — она хочет замуж и высокого положения, потому и спит, с кем хочет — вдруг клюнет. Мы выпили еще, и Галка отключилась. По всем правилам неписаной науки о сексуальных связях я должен сейчас ее раздеть. Я раздел, положил ее на кровать, груди у нее были мягкими и свисали набок, совсем неаппетитно. Я подумал, что она слишком увлекается мужиками, все тягали эти груди, поэтому они так и свисают. Конечно, это была чушь, просто я себя настраивал против нее, потому что боролся с возникшим желанием. Хотелось отбросить всякое самокопание и получить хоть и от пьяной, но удовольствие, которого был давно лишен. Все же я переборол закипающую в себе страсть, накрыл Галку простыней, вышел из спальни и сел за стол. Полстакана бренди выпил залпом, закусил. Незаметно в комнату вошла Верунчик: полненькая, типичная хохлушка с ямочками на щеках и пухлыми губами. Она не была красавицей, но милая и приятная на вид, да притом еще грудь имела, пожалуй, под четвертый номер. Последнее обстоятельство, видимо, и подхлестывало мое желание трахнуть Веру. — Я тоже хочу выпить, — сказала она жеманно и улыбнулась своей обвораживающей улыбкой. Во мне сразу взыграл бес, я вскочил со стула. — Верочка, лапочка, до чего же ты хороша! На тебя не насмотришься. Сколько ни смотри, а глаз оторвать не хочется. Конечно, Верка сразу развесила уши — давай скорей лапшу! Я пододвинул ей стул, налил в Галкин стакан бренди и себя не забыл. Мы чокнулись. — Я хочу выпить за такую прекрасную девушку, настоящую русскую красавицу. Жаль, что у тебя нет косы. Повезет же кому-то в жизни, если ты полюбишь! Я пью за то, чтобы твоя красота доставляла нам эстетическое удовольствие. Чтобы, взглянув на тебя утром, мы весь день были в прекрасном настроении. Верунчик покраснела, видно, хорошо ее вымазал елеем, хотя, наверно, знала сама, что не красавица. Да и ноги у нее подкачали: во-первых, росли не из-под мышек, а во-вторых, были «музыкальными» — напоминали собой ножки рояля. — Толик, а ты бесстыжий подхалим и трепло! — возразила она, явно довольная комплиментом. Мы выпили, я наговорил ей всякой чепухи про чудесные руки и, осмелев, про ее великолепные груди, к которым мне бы очень хотелось приложиться губами. Верка раскраснелась и с улыбкой легонько шлепнула меня по щеке. — А где твоя пассия? — спросила она, оглядываясь. — Пассия ку-ку, — ответил я и указал на дверь спальни. — Она нажралась быстрее, чем у нее возникли какие-то желания. Не люблю пьяных девушек. Если выпивши — да, а пьяных — нет! Мы допили бутылку, начали еще одну, и я решил, что уже настало время нам с Верой целоваться. Я выдал ей дифирамб про ее губы и сказал, что умру, если она не позволит мне их поцеловать. Конечно, Вера позволила мне все, все, все. Видать, с Бушагиным у них что-то не склеилось, и она пришла домой удрученной. Но тут ей дико повезло: подруга напилась и в наличии оказался мужик, да еще какой! До баб особенно охоч! В половых сношениях она была первоклашка и признавала только рабоче-крестьянскую обстановку: чтобы в комнате был погашен свет, чтобы она лежала на спине, а я сверху на ее телесах. Да еще, в придачу ко всему, я старался сам, она мне даже не помогала. Когда она удовлетворилась, я и не заметил. Хотел было изменить позицию, чтобы она для разнообразия постояла на коленях, но эта корова, хоть и пьяная была, оскорбилась до ужаса и сказала с возмущением, что не предполагала во мне пошлого развратника и извращенца. Не знаю, кем бы она меня еще обозвала, предложи я ей что-нибудь у меня поцеловать. Вот тут уж и начинаешь думать, а кто же лучше в постели: Галка, которая перепробовала, наверное, всех, с кем хотела и как хотела. Или эта корова, которая думает, что, позволив мне поупражняться в рабоче-крестьянской манере, осталась чуть ли не целомудренной. Чтобы знать, надо сравнить. Через пару минут после нашего, извините за выражение, факанья, Верунчик удовлетворенно засопела, видно, уже встретилась с Морфеем. Мне очень не хотелось уходить вот так, непонятно как, и я пошел к Галке. Она спала, тихо посапывая, приоткрыв свои нежные губы. Но стоило мне только провести рукой по ее грудям, спуститься до лобка и погладить, как она, не открывая глаз, прошептала: — Толечка, я очень тебя хочу! Я вся трепещу от желания! Сделай так, чтобы нам было приятно обоим. Сколько в ту ночь продолжалась наша любовь, сказать трудно, да и время было для нас не обязательно. И все, что я делал, я твердо знал, что не ради карьеры, а собственного удовольствия для. Измученные и ослабевшие, мы лежали рядом, Галка положила свою головку ко мне на плечо и тихо, почти шепотом спросила: — Я тебе подхожу? Я повернулся к ней и поцеловал ее мягкие губы. — Или Верка лучше? Вот это она мне отвесила, разведчик чертов! Баба тебя провела как младенца. Она притворялась с той минуты, как пришла Вера, и, наверное, подглядывала за мной, как я извивался перед толстушкой, но не мешала нам. Знала, на что способна подруга, а точнее, что она ни на что не способна в постели, и дала возможность мне в этом убедиться. Да, но я мог после Веры уйти и тогда было бы все потеряно. Куда бы я делся? После Верунчика хочешь не хочешь, а пойдешь к Галке — слишком сильным было желание, и оно осталось неудовлетворенным. — Забудь! Верки нет и не будет! Если хочешь, чтобы у нас все было хорошо, забудь и про карьеру. До тех пор, пока мне с тобой хорошо, мы будем вместе. — Я все поняла. — Она поцеловала меня долгим поцелуем и даже прикусила мне губу. — Чтобы ты меня помнил! Домой я пришел около двух ночи. С улицы увидел, на кухне горит свет. «Шеф ждет меня», — подумал я уверенно. И действительно, Визгун расположился на кухне, пил кофе, прикончил полбутылки коньяка, что стоял у меня в холодильнике. Накурил он, как в общественном сортире в театре. Окурков в пепельнице я не считал, но их было штук пятнадцать — видно, давно он меня ждет. — Завтра вылови своего рыжего англичанина. Так как вы через два дня расстаетесь, я подключу к тебе Бушагина, передашь ему и подумай, как это поестественней сделать. Можешь предложить вариант? — Чтобы он был обязательно с девушкой, притом интересной, — с ходу я начал выдавать вариант. — Я заметил, что Гордон посматривает на них. Ее легенда: американка польского происхождения, туристка. Пусть крутятся у пирамид, приглядятся к рыжему. Он нас заинтересовал? — Еще как! Шеин прочитал твой рапорт, тут же связался с Москвой и последовал приказ — любыми средствами добыть двигатель. Вербовать его пока не будем — все должны сделать деньги. Завтра будет информация на рыжего из Лондона. Как ты думаешь, откуда приехал Бушагин? — Его фамилия «Бушейган» — ничего не меняйте, только букву «а» на английский манер. Он из Южной Африки — бур. Это лучшее ему прикрытие. Я подумывал «похоронить» своего финна и стать буром. Теперь отдаю легенду. — Идея хорошая. А девку мы возьмем у польских специалистов, они работают на строительстве перерабатывающего завода. Так, за полчаса мы разработали план охвата рыжего англичанина, чтобы купить двигатель «роллс-ройс». Любая страна на Западе может приобрести у англичан этот двигатель без особых помех, заключив контракт и уплатив требуемую сумму. Но нам, странам социализма, никто не продаст техническое достижение Запада. Поэтому мы хотим воровски купить и увезти французский «Мираж-IV», теперь двигатель и, наверное, многое другое добываем таким путем, чтобы не тратиться на длительные разработки. Я патриот и радуюсь тому, что можем украсть какие-либо секреты для своей Родины и не позволить этим «ястребам» застать нас врасплох или недостаточно технически оснащенными в военном отношении. И я сделаю все возможное, чтобы эта операция прошла успешно. Утром позвонил в «Хилтон», Голденбридж был на месте. Он искренне обрадовался моему звонку, и Мы договорились встретиться после трех, когда начнет спадать жара. Позвонил Визгун и сказал: — Рыжий — стоящий парень. Можешь в свои расходы заложить сумму побольше. Где будет встреча с Бушейганом? — В десять вечера в ночном клубе «Оберж де Пирамид». Когда мы придем, они должны быть там. Восклицание Алексу Бушейгану: «Урхо, а я думал, что ты уже в Австрии!» Дальше я сам поведу. Полячка есть? — Что надо! Жалко отдавать дяде! — сострил шеф и сам хихикнул. Я лежал на кровати и размышлял над тем, каким образом мне подвести англичанина к мысли о продаже двигателя. Однако ничего не мог придумать хитрого и невиданного. Поэтому решил, что самым невинным будет прямое предложение. Как только тема разговора подойдет к «роллс-ройсу», для отвода подозрений сделаю ему предложение и выторгую для себя комиссионные, которые должны поступить в австрийский национальный банк на мой счет. К этому времени счет уже будет открыт. Потом мои мысли сползли, как по скользкой плоскости, к Галке. Желание мое было так велико, что позвонил ей на работу и попросил приехать на конспиративную квартиру, намереваясь выдать ее за квартиру одного приятеля из ООН. Действительно, у меня был такой приятель — Дима Бирюков, который работал в администрации по продовольствию, но я его услугами не пользовался. У меня было подозрение, что он сотрудник КГБ. Я однажды встретил его в ночном клубе, мы видели друг друга, но никто из нас не написал донос, и поэтому отношения наши сложились как у добрых приятелей. Галка сказала, что не может, потому что из Москвы приехали трое бонз и все трое безъязыкие. — Они даже пойти в ресторан без меня не могут. Зачем знать географию, если есть кучер? Видимо, как раз и приехали такие Митрофанушки. Я буду у тебя вечером, — пообещала она. Но я ее остановил, сказав, что буду дома очень поздно. — Хоть в два ночи! — воскликнула она радостно. В три часа я был в отеле «Хилтон». Дорогой отель, пятизвездочный. Поселяются в нем люди с деньгами или за счет фирм. Гордон жил на девятнадцатом этаже с видом на Нил. Оттуда тянуло прохладой, хотя воздух еще был теплым. Он предложил чего-нибудь выпить, но я предпочел только содовую. Выпивка нам еще предстояла, поэтому я воздержался. Мы приехали к отелю «У подножия пирамид», расплатились с такси и пошли к пирамидам. Гордон был типичный англичанин: уравновешенный, умеющий скрывать свои эмоции, но скрыть вспыхнувший в глазах интерес оказалось ему не под силу. Он потрогал гладкую поверхность куба, из каких была сложена пирамида, и его понесло: — Загадки начинаются на каждом шагу. Откуда и как доставляли камни? Как их поднимали и укладывали? Я много читал об этом, мне было интересно, потому что я проучился два года на археологическом, а потом ударился в технику. Туристы потоком двигались вверх на пирамиду по примитивному деревянному трапу, туда, где было видно зияющее отверстие, на высоте примерно одной трети от земли. Мы тоже пошли и, надо сказать, сравнительно легко достигли входа в гробницу. Она представляла собой квадратную комнату примерно двадцать метров на двадцать, посреди стоял саркофаг, вырубленный из целого куска гранита. Крышка, такая же массивная, из гранита, была сдвинута в сторону, чтобы туристы могли заглянуть в пустой саркофаг. Все было примерно как в мавзолее Ленина: с одной стороны посетители входили, с другой, обойдя саркофаг, выходили и спускались по параллельному импровизированному деревянному трапу. Я завязал на шею платок, чтобы от пота не пачкался воротник рубашки. Англичанин сначала держал форс, ходил в пиджаке, но потом понял, что тут форсить не перед кем, снял пиджак и так же, как я, завязал платок на шее. Спустившись вниз, мы взяли двух верблюдов с седлами — это удовольствие навязывают добрых два десятка погонщиков — и поехали в пустыню к знаменитой пирамиде Хеопса. Как ни странно, но эту пирамиду десяток веков никто не смог вскрыть, и верхняя ее часть оставалась облицованной то ли мрамором, то ли каким-то светлым гладким камнем. Мы объехали пирамиду с чувством какого-то благоговейного трепета перед древнейшей историей человечества. Ведь этим сооружениям было не менее четырех тысяч лет. Мы молча созерцали эти величественные картины, говорить было не о чем, да и не к чему. Даже рыжий, трещавший без умолку, являя свои археологические познания, примолк. Возле сфинкса мы слезли с верблюдов и вместе с группой туристов, которым гид рассказывал древнюю историю Египта, послушали мини-лекцию про это чудо света и выяснили, что Наполеон ядром из пушки отбил сфинксу нос. Потом нырнули в прохладные лабиринты древних захоронений фараонов. Они были вырублены таким образом, что отраженный от стен свет передавался по лабиринту. Заглянули в «волчьи ямы», где нашли смерть десятки воров, пытавшихся ограбить мертвых фараонов и их жен. Здесь, в полу лабиринта, можно запросто провалиться в «волчью яму», наступив на один из подвижных камней. А там стояли копья острием вверх. С десяток скелетов сохранилось на дне ямы, словно предупреждение современным ворам. В конце лабиринта в просторной комнате, украшенной рисунками из жизни египетских царей, освещенной откуда-то проникающим светом, стоял саркофаг, накрытый крышкой с изображением маски лица фараона, как сказал Гордон, то ли Рамзеса II, то ли Тутанхамона, выполненной из золота и очень похожей на оригинал. На этом мы свою экскурсию закончили и, покинув эти древние камни, пошли в ресторан, чтобы приобщиться к современной египетской кухне. Пока мы ели, лениво перебрасываясь словами, обсуждая увиденное нами, мы помянули известного немецкого археолога Шлимана, которому принадлежит заслуга в открытии лабиринта и захоронения какого-то из фараонов. Потом я небрежно спросил: — Как миссия по вопросу строительства завода? — Я бы сказал, что больше присутствует неопределенность. Никто вопрос не решает. Амеру, думаю, не нужно, он меня не принял. Хотя в руках у него вся армия. А Насер — Герой Советского Союза и слишком доверяет русским. Нас, капиталистов, не жалует. Для президента Египта он не слишком гибок в дипломатии. — Англичанин закрыл глаза, подумал немного и добавил: — Пока здесь русские, нам сюда не пробиться, даже с моим выгоднейшим предложением. Урхо, ответь честно, ты не считаешь меня за недоумка? — задал он неожиданный вопрос, и было трудно сразу сообразить, куда он клонит. Следует ли мне понимать, что Гордон не такой дурак, чтобы не разобраться в политической ситуации? Очевидно, именно это он и имел в виду. — Нет, не считаю. Наоборот, отдаю дань твоему уму. — Тогда ответь мне прямо. Какой у тебя ко мне интерес? То, что он есть — нет сомнений: ты провел почти весь день со мной, не позволил мне нигде заплатить, даже половину, как принято в нашем обществе. Так в чем же дело? — А если я истосковался по приличному, умному, интересному собеседнику — такое можно допустить? — Можно. Но моя интуиция говорит мне о другом. «Очень хорошо, рыжий, что ты наконец-то разглядел мой интерес, а то я действительно нелестно о тебе подумал. Теперь пора и раскрываться». — Сначала проясним один вопрос: что бы тебе лично дала эта миссия в Египте, будь она успешной? — Я спросил, хотя ответ уже приблизительно знал. Москва сообщила, что Лондон дал информацию: Гордон Голденбридж довольно опытный в коммерческих делах специалист, но благосостояние его сомнительно. Испытывает финансовые трудности: перезаложил землю. Перспективы на улучшение пока не просматриваются. Отсюда следует, что мы на правильном пути. — Я бы смог поправить свое положение, мой молодой друг! — неожиданно откровенно признался он, что несвойственно англичанам. Как правило, они молчат о своих трудностях. Я вспомнил уроки Киры в Москве по быту и особенностям в Штатах. Тогда же она мне сказала, что американцы, как и англичане, не любят в разговоре упоминать слово «проблема». Для русских это сплошь и рядом: «У меня проблемы!», «Я решаю проблему!», «Полная голова проблем!» и так далее — проблемы так и прут из нашего народа. Англичане считают, что если у человека проблемы, то он неудачник. Проблемы, как инфекция. Лучше не общаться с человеком, у которого полно проблем. Американец и англичанин скажут: «У меня есть возможности, которые мне предстоит реализовать», «Это мои нереализованные возможности» — и в таком духе различные варианты. А тут вдруг Голденбридж раскрылся передо мной. Или действительно бывает тяжело носить свои мысли о трудном положении, и даже англичанам иногда хочется с кем-нибудь поделиться. Я видел, как после сказанного Гордоном у него задвигались желваки на скулах. Наверное, ему стоило каких-то моральных сил, чтобы признаться. Для меня же откровенность англичанина облегчила задачу. — Ты продаешь двигатели? — Да, был бы покупатель! Охотно! Я и моя фирма будем благодарны тому, кто обеспечит нам сбыт. — Если я получу комиссионные, то помогу тебе сбыть для начала пару двигателей. Для начала. Бизнес есть бизнес — в этом и кроется мой интерес. Я старательно занялся хамамой — голубем, приготовленным наподобие нашего цыпленка-табака, с приправами и овощами, и с аппетитом захрустел голубиными косточками. Англичанин посмотрел на меня, но я не оторвался от еды. — Сэр! Вы пошутили? — сказал он мне «вы». — Отчего же? Там, где пахнет деньгами, — я не шучу. Я блюду свой финансовой интерес. Ты свой! Мы оба заинтересованы в этом деле.