– Мама меня убьёт, – сказала она. – Она целую неделю теперь меня из дома не выпустит. Она, наверное, ужасно волнуется. Мне нельзя так поздно возвращаться в темноте. Господи, что я наделала! – Беги скорее домой, – сказал я. – Встретимся в следующий понедельник. – Я буду смотреть… – она наклонилась и прошептала мне в ухо, – на эти дырочки для проветривания под твоим окном. – И сиди почаще у окна, – попросил я. Я вернулся в своё укрытие и первым делом открыл вентиляционные отверстия и взял бинокль. Я увидел, что она убрала затемняющую занавеску. Внутри комнаты было совсем темно, но я знал, что она сделала это для меня. Этим вечером я кормил Снежка дольше, чем обычно. Мне было много чего ему рассказать. Иногда я был даже рад, что он всего лишь белая мышка. Я мог говорить ему всё, что захочу. 18. Счастливый день Всю неделю я думал о Стасе и всё время смотрел на неё, когда она была у окна. Она выполнила мою просьбу и подолгу сидела за столом с книгой. Теперь, когда этот мерзкий Янек приставал к ней по дороге в школу, меня просто трясло от бешенства. Он мне ещё заплатит за всё! Когда я следил за ними, я не всегда понимал, плохо ей или нет. Иногда мне казалось, что она даже получает удовольствие от его представлений. И это злило меня ещё сильнее. Я бы отдал многое за телефонный аппарат, по которому я мог бы звонить ей отсюда туда. Только ей, и всё. Мне приходили в голову разные, но, к сожалению, невыполнимые идеи, о которых я рассказывал Снежку. Кажется, даже он уже смеялся надо мной. Чем дальше, тем больше невероятнейших вариантов я придумывал и тем яснее становилось, что я не смогу разговаривать со Стасей, не выдавая себя. Самое отчаянное, на что я мог решиться, – открывать и закрывать заслонку вентиляционного отверстия. Например, если я один раз открыл и закрыл её – это будет означать «нет», если проделал то же самое два раза подряд – это будет «да». Три раза – «не знаю». Но как Стася увидит из своего окна движение заслонки в таком маленьком отверстии? Ведь с такого расстояния даже само отверстие едва видно. А когда стена в тени, то вообще ничего не разглядеть. Я подумал, что должен буду дать ей бинокль. Но потом понял, что с биноклем я не готов расстаться даже ради Стаси. И тут меня осенило: я отдам ей полбинокля! Я осмотрел бинокль и заметил на шарнире гайку. Значит, его можно разобрать на две части: одна половина будет у Стаси, вторая – у меня. Конечно, одним глазом я не смогу видеть так же хорошо, как двумя сразу, всё получается как бы плоское. Но другой возможности у нас не было. Решив всё с половиной бинокля, я стал обдумывать варианты тайного кода. Как Стася будет со мной разговаривать? Сначала я пытался сам придумать буквенные коды, но быстро понял, что ничего лучше и удобнее морзянки всё равно не придумаю. Хотя многие буквы обозначаются в морзянке не одним, а несколькими знаками. Азбуку Морзе я учил когда-то давно в скаутском клубе, но помнил её до сих пор. Я скажу Стасе, чтобы она пользовалась обеими руками: правой рукой для обозначения тире, а левой – для точек. Я бы, наверное, тоже мог отвечать ей с помощью морзянки, двигая заслонку в разном темпе, чтобы обозначить точки и тире. С другой стороны, это всё-таки будет слишком опасно. Отверстия, конечно, не так уж хорошо видны из дома напротив, но если я всё время буду двигать заслонку, то, возможно, они начнут привлекать взгляд из-за постоянного движения. Жалко. Значит, полноценного разговора не получится. Но лучше уж так, чем вообще никак. Зато у нас будет хороший запасный вариант на крайний случай. А Стася сможет коротко сообщать мне какие-то важные вещи, например время или место нашей следующей встречи. Или предупреждать меня, когда она не может прийти. Или, например, если она захочет сказать, что любит меня. Может ли она захотеть сказать такое? Мне было приятно думать об этом и надеяться, что да. Я сам не был уверен, что у меня хватит смелости ей признаться. Наконец наступил понедельник. Я немного нервничал, потому что всю неделю по гетто ходили люди со списками – наверное, из земельного управления. Если так продолжится и дальше, то у нас со Стасей разговаривать не получится, потому что её могут увидеть в окно, когда она будет подавать мне знаки. Разумеется, девочку, передающую сообщения морзянкой в сторону гетто, сразу заподозрят. А что, если гетто вдруг откроют? Они тогда разрушат стену? Это казалось чем-то абсолютно невозможным. Всё равно что нарушить законы природы. Зато тогда я, наверное, смогу переходить на польскую сторону прямо отсюда. И мне не нужно будет платить дворнику. А вдруг я вообще не смогу больше выходить? Дворник поднял цену. Это было подло. Но я не стал спорить. Нельзя было с ним ссориться. Он сказал, что один из жильцов начал что-то подозревать, теперь приходится с ним делиться. Может, он и не врал. Доносчики были повсюду. Я пришёл в парк, как и в прошлый раз, после обеда. Ещё издалека до меня донеслась музыка с замёрзшего пруда, где теперь был каток. Моих приятелей я там не увидел. Сторожка на берегу была открыта, из её оконца торчала латунная труба граммофона. Когда-то давно я думал, что она сделана из золота. Люди скользили по льду. Раньше, до того как появилось гетто, в сторожке на берегу можно было взять напрокат коньки. Их крепили к подошве, но для этого нужна была дырка в каблуке. И специальное жестяное крепление. Если дырки и крепления не было, то работники прямо здесь сверлили каблук и прибивали к подошве жестянки обувными гвоздями, и тогда надо было заплатить и за коньки, и за их установку. Оплата была почасовая. Я так любил музыку, которую они играли на своём граммофоне. Когда я был маленький, я приходил сюда не только чтобы покататься, но и посмотреть, как толстая тётя энергично крутит ручку, заводя пружину граммофона. Я мог долго-долго глядеть на пластинку. Она крутилась очень быстро, и острая игла, торчавшая из-под круглой сверкающей головки иглодержателя, волшебным образом извлекала из её чёрного диска звуки музыки. Истинное чудо! На мгновение я испугался: а вдруг они меня узнают? Нет, я очень вырос с тех пор, да и одет был теперь совсем иначе. Не могут они меня узнать, ни за что не узнают. Толстой тётеньки, которую я помнил, не было. Были двое пожилых мужчин и один молодой, горбун, который им помогал. Я спросил, дают ли они напрокат коньки. – А деньги у тебя есть? – спросили они с подозрением. – Есть. – Ну-ка, покажи подошву. Я показал. – Дырки придётся делать. Тебе мама разрешила? – Конечно, – сказал я. – Если б не разрешила, то и денег бы не дала. Горбун усадил меня на стул и пошёл за инструментом. – Секунду, – сказал я, – сейчас ещё сестру приведу. Я побежал в середину парка. Стася уже ждала меня там. Смотрела в сторону входа, высматривала. Я подошёл к ней со спины. И она от неожиданности немного испугалась. Но потом рассмеялась и покраснела. Самая красивая девочка в мире. – Пойдём кататься на коньках, – сказал я. – Я не умею. – Я тебя научу. И у них там есть стулья – для тех, кто ещё не научился. Начинающие могли взять стул и, толкая его вперёд, катиться, при этом опираясь на спинку. Так они катались до тех пор, пока не отваживались проехаться без опоры. И тогда было очень весело! Особенно когда какая-нибудь дама в зимнем платье падала, высоко задрав ноги. Даже взрослые не могли удержаться от смеха. – Но у меня же нет коньков, Алекс. Что ты выдумываешь? Я объяснил ей, что коньки можно взять напрокат. Просто ей сделают пару дырок в каблуках. – Мама увидит дырки и рассердится. – Как она их увидит? Обувь же всегда стоит на полу. Что, тебе мама ботинки чистит? – Нет, я сама. Стася всё-таки пошла со мной. Я её предупредил, что сейчас она – моя сестра. – Так дети же знают… Я пожал плечами. Какая разница? Мы сидели рядом, а горбатый парень сверлил нам каблуки. Пяткам было даже немного щекотно. Потом он забивал гвозди. Для этого мы должны были, стоя на одной ноге, согнуть вторую и положить ступню ему на колено. Я побаивался, что гвоздь пройдёт сквозь подошву и проткнёт мне ногу. Спросил у него, но он засмеялся и показал мне, что гвозди совсем короткие. Он держал их во рту, сразу несколько, и доставал один за другим. Совсем как обивщики мебели. Я всегда любил следить за их работой и восхищался ими не меньше, чем глотателями огня в цирке. Они сразу, как только я пришёл, сказали, что я должен заплатить всё вперёд. Я заплатил. Я специально положил нужную сумму в карман, чтобы не показывать всю пачку, которую мне дал Хенрик. Вообще, конечно, надо было оставить деньги в укрытии, вместе с пистолетом. Пистолет я не взял. В прошлый раз он сильно мешал мне во время игры. Приходилось всё время заботиться о том, чтобы он не выпал наружу и чтобы его никто не увидел. Это был самый прекрасный день в моей жизни. По крайней мере с тех пор, как я жил один. Может, не весь день, но уж точно вторая его половина. Я потуже завязал Стасе шнурки на ботинках и прикрепил коньки к подошве. Затянул потуже специальным ключом, чтобы держались как следует. Потом она оперлась на мою руку, и я повёл её на лёд, медленно-медленно. Там я дал ей стул. И покатился рядом с ней. Только когда на каток пришёл Влодек с двумя другими мальчишками, я оставил Стасю ненадолго и погонял с ними наперегонки. В прошлую зиму я ни разу не катался на коньках, но всё равно было сразу видно, что я спец в этом деле. Я даже на одной ноге мог кататься. Было заметно, что мальчишки удивились. – Где ты был всю неделю? – спросил Влодек. – У меня мама болела. – Приходи ко мне в гости. У меня куча всяких игрушек. Папа принёс от евреев. – Ладно. – А я как-нибудь к тебе приду. – Ладно. Интересно, что бы он сказал, если бы и правда пришёл ко мне? Он, наверное, даже зайти в такой «дом» побоялся бы. А может, и нет. Влодек не был похож на труса. Я знал с самого начала, что наша дружба долго не продлится. В какой-то момент что-нибудь обязательно произойдёт и я не смогу больше сюда приходить. Либо перекроют проход, либо, наоборот, снесут стену и в гетто придут поляки. Да мало ли что ещё может случиться. Но я не был готов к тому, что всё закончится так быстро. Они больше не приставали ко мне по поводу Стаси. Сначала переглядывались с улыбочками, но я тоже улыбался как ни в чём не бывало. И они в конце концов отстали. Только один раз я слышал, как кто-то из них сказал: – Прям настоящие жених с невестой. Но, может, мы и правда после войны поженимся. Кто знает. Стася была способной ученицей. Скоро она уже могла кататься со стулом и решила попробовать без него. Она отставила его в сторону. Дала мне руку. И тут же упала. Я не смог удержаться от смеха. Она тоже засмеялась. Потом встала и снова упала. И я чуть не свалился вслед за ней. Тогда я дал ей обе руки и покатил её за собой. Так получалось гораздо лучше. До тех пор пока она снова не упала. На этот раз я упал вместе с ней. Мы провели на катке два часа. Два часа, за которые я заплатил. А потом она сказала, что хочет пойти домой. Она сказала, что мама и правда целую неделю не выпускала её из дома в наказание. Что в прошлый раз мама очень беспокоилась за неё и очень сердилась. И правильно. Было за что сердиться. Я пошёл провожать Стасю до дома. Мы веселились всю дорогу. Смеялись над всякими глупостями. Пока я не заметил, что за нами следом тащится Янек. – Янек следит за нами, – прошептал я Стасе. Она сразу перестала смеяться. – Он сейчас ко мне прицепится, – сказал я ей. – Мне надо идти. И мы попрощались. Она пошла дальше, а я повернул назад. Прошёл мимо Янека, не обратив на него никакого внимания. И специально шёл не очень быстро. Через некоторое время я обернулся и увидел, что он идёт за мной. Хорошо, что я отдал Стасе её полбинокля сразу, как только мы вышли из парка. Я остановился. Он подошёл поближе и тоже встал. – Ты чего, новый тут? – А тебе какое дело? – А мне до всего тут дело. – Это не твоя улица. – Ещё посмотрим. – Он недобро ухмыльнулся. Я пожал плечами и пошёл дальше. Что я буду делать, если он не отстанет? Я решил пойти обратно в парк. Правда, было уже довольно поздно и все мои друзья, наверное, успели разойтись. – Чего ты ко мне пристал?