Невольно Павел оглянулся. Случалось, что дикари преследовали раненого зверя не один день, шли за ним сотни миль. Но кругом было тихо. Солнечный луч проник в ущелье, осветил две дряхлые сосны на самом краю обрыва, сверкавший горный поток. Наступило утро. 2 Лещинский находился возле пристани, когда прибежавший караульщик сообщил о возвращении Павла. Лещинский выронил подзорную трубу (в подражание Баранову он часто разглядывал залив), нагнулся поднять ее и неожиданно почувствовал, как похолодели руки, испариной покрылся лоб, узкая костлявая грудь. Усилием воли он поборол приступ слабости, набожно приложил два пальца к круглой суконной шапке, обшитой светлым шнурком. — Святое чудо... милосердный бог... Окончательно овладев собой, он торопливо двинулся вдоль палисада с радостной улыбкой на лице и ужасом в сердце. Предательство становилось явным, похороненное там, в заливе, оно угрожало разоблачением, гибелью... Павел лежал в спальне Баранова. Стоял полумрак — Серафима закрыла ставни, плотно прихлопнула дверь, зажгла и снова погасила свечу. Увидев еще издали юношу, осторожно принесенного двумя звероловами, подобравшими его возле крепости, женщина негромко вскрикнула, но больше не произнесла ни звука. Глаза ее стали глубокими, лучистыми, затаили нежданную радость. Возвращение воскресшего из мертвых Павла взволновало весь поселок. Охотники торопились к дому правителя, спешили узнать о судьбе «Ростислава», алеуты бросили лов трески, индейские женщины шептались за углами. Лука не пускал никого дальше крыльца. Озабоченный, немного испуганный, сидел он на нижней ступеньке, нетерпеливо поглядывая на дверь. Сам он ничего не знал, не успел даже как следует разглядеть Павла. Серафима сразу усадила Луку около двери. — Карауль! — приказала она, не глядя по своему обыкновению на мужа, и вдруг засмеялась ласково, как не смеялась давно. — Слышь, живой вернулся. Хворый, а живой. Не пускай никого, Лука! Она ушла в спальню, а озадаченный Лука некоторое время стоял на пороге, потирая бороду. Он так и не решился ни о чем спросить. Необычное поведение Серафимы поразило его больше, чем все ее самые странные выходки. Он даже забыл о припрятанной в сенях чарке рома. — Из самой Калифорнии прибыл. Из индейского плена... — говорил он обступившим крыльцо зверобоям. — Суднишко гишпанцы отняли... Лука по привычке увлекся, принялся выдумывать новые подробности и под конец сам верил своим выдумкам. Обитатели крепости слушали его хмуро и молча. Россказням Луки никто не верил. Спасение одного только Павла подтверждало гибель других. Вспыхнувшая было надежда на помощь погасла. Когда вошел Лещинский, Павел спал. На потемневшем от ветра лице отчетливо выделялись красные пятна скул, прорывался хриплый кашель. Скитания и ночевки в сырых ущельях разбередили недавнюю рану. Последние двое суток Павел двигался к форту через силу, подолгу лежал на камнях и ракушках, устилавших берег моря, бредил. Океан был пасмурный, серый. Тяжелая волна однотонно швыряла гальку, растекалась по мокрым, обточенным прибоями камням, медленно отступала. Вдали темнели острова архипелага Св. Лазаря — невысокие, скалистые утесы. Над ними, над морем и лесом плыли тяжелые дождевые тучи. От залива Норфольк-Саунд на Ситхе до самых островов Шарлотты редко выдавались ясные дни. — Забылся, — шопотом сказала Серафима, преграждая дорогу Лещинскому в горницу. Похудевшая, в черном головном платке, она недобро глянула на временного начальника форта, хотела прикрыть дверь. Но Лещинский уже ступил через порог. — Иван Александрович? — вдруг позвал юноша, поднимая с подушки голову. — Ты? Лещинский приблизился к изголовью лежавшего. — Павел Савелович... — зашептал он возбужденно, словно не в силах сдержать радость от встречи. — Матерь божия!.. Сколь ночей провел я без сна! Не верил в погибель. Не верил... Не давая Павлу встать, он положил дрожащую руку на взмокшие волосы, закрывавшие лоб больного, весь насторожился. Однако то, чего он опасался, не случилось. Павел не догадывался о предательстве, выстрел считал направленным с пиратской шхуны. Доверчивый и великодушный, он пытался теперь побороть свою неприязнь к Лещинскому. — Господин Лещинский! — выговорил он с искренней радостью. — Жив! Вернулся! Слава тебе... Перекрестившись, он сел на кровати, принялся торопливо расспрашивать о судьбе экипажа, о корсаре, о делах колонии. Про отъезд Баранова ему сообщила Серафима. Лещинский уже вполне оправился. Охотно и радушно отвечал он Павлу, сетуя на трудности, на долгое отсутствие правителя, на непрекращавшиеся болезни. Он даже намекнул, что наконец-то сможет передать управление крепостью. Намекнул и выжидающе замолчал. Но Павел его просто не понял. Потом явился Ананий. Мягкой, неслышной поступью вошел он в горницу, перекрестил стоявшую у порога Серафиму, Лещинского, неторопливо приблизился к кровати. — Много слышал. Много... — сказал он, остро, с любопытством разглядывая приподнявшегося Павла. — Еще в Санкт-Петербурге, от самого господина Строганова, покровителя... Рад узнать вас, сударь мой. Он расправил рясу, сел на кровать, не спеша заговорил о столичных знакомых, у которых бывал и крестник правителя, о переезде сюда, посочувствовал скитаниям Павла и ни слова не обронил ни о делах колонии, миссии, ни о Баранове. Да и говорил он не как с больным и совсем не как священнослужитель. Лишь уходя, добродушно благословил юношу пухлыми, рыжими пальцами. — Отважных хранит господь... — сказал он, подвязывая цепочку креста. — Форту хозяин нужен! Павел с удивлением слушал речи архимандрита. Впервые он видел образованного, начитанного российского монаха, посещавшего просвещеннейших людей столицы. От слабости и жара кружилась голова, но юноша чувствовал, что он не бредит, что, кроме лесов и ущелий, пиратов и индейцев, есть города и книги, мысли и несбывшиеся мечтания... Жар усиливался. Павел опять потерял сознание, Серафима больше не отходила от его кровати. Она не сомкнула глаз ни на одну минуту, сидела не шевелясь. Лишь изредка вставала, чтобы переменить полотенце на воспаленном лбу больного или поправить трещавший фитиль лампады. Гремел за стенами шторм, билось о камни неспокойное море, выли у палисада сторожевые псы. Медленно и тревожно тянулась ночь. ГЛАВА 10 1 Штормовые ветры продолжались до середины лета. Потом неожиданно наступила тихая погода, и в первый же день странное явление, еще не виданное в этих местах, поразило жителей Ново-Архангельска. Весь берег, от пролива Хуцноу до крайних, чуть заметных на горизонте скал, казался залитым кровью. Множество раков, выкинутых бурей и подземными толчками, гибло на воздухе, окрашивая песок и камни своим предсмертным цветом. Землетрясение прошло по дну океана, вдоль северной гряды островов. Вулканы св. Ильи, Доброй Погоды, Эчком много лет уже не действовали, плотная лава, серая пемза покрылись саженной корой льда. Следы прежних извержений виднелись повсюду, но кратеры гор потухли давно и, как видно, навсегда. Среди мертвых раков встречалась крупная и мелкая рыба, водоросли, чудища морских глубин. С корзинами, ведрами из корья и кожи, просто с ременными низками колонисты бросились собирать нежданный дар. Треска в засольных ямах кончилась еще к началу лета, население форта опять перебивалось ракушками, прошлогодней ягодой, собираемой по болотистым низинам. Со дня возвращения Павла прошло около месяца, юноша почти совсем выздоровел. Рана зарубцевалась, не так мучил кашель. От медвежьего сала, припасенного Серафимой, от покоя и крепкого морского ветра заживали верхушки легких. Он вставал так же, как и при Баранове, в семь часов утра, шел на пристань, потом к узкому мысу, где была поставлена литейня. С приездом Павла корабельщик снова возобновил работу. Мастер приободрился, стучал деревянным обушком по шпангоутам, обшивке, проверял лес для мачт. О нападении индейцев и пожаре судна вспоминать не любил. В ту проклятую ночь сгорели заготовленные для нового корабля две бухты каната, и это несчастье старик считал своей оплошностью. Корабль вырастал на стапелях, пузатый и пока неуклюжий, но строители уже видели, что спущенный в море, с полной оснасткой бриг вызовет одобрение любого знатока. Это был первенец, построенный своими руками на новой родине! Павел проводил на верфи половину дня. С литьем тоже дела налаживались. В литейной орудовал старик Афонин, подобравший индейскую девочку. Когда-то очень давно пришлось ему зимовать на Урале, на одном из заводов Демидовых. В огромной каменной печи плавили руду, и Афонин с полдесятком таких же парней направляли кипевший металл в приготовленные формы. После тяжкого дня парни сразу валились спать, а востроносый, в чужом полушубке Афонин пробирался в соседний сарай, где беглый монах и двое подручных месили на завтра формовочную глину. Топилась печь, коптили лучины, длинная тень монаха металась по полу и стенам. Афонин садился на еловый обрубок и, словно нахохлившийся воробей, следил за искусными движениями бывшего соловецкого дьякона. Афонин мог так сидеть всю ночь. Нравились ему и сырая формовочная и обожженные красные человечки, которых для шутки лепил расстрига. Однажды монах смастерил глиняную модель монастыря с церквями, оградой, а пушки и колокола были им же отлиты из меди. В другой раз подручные показали парню большой ком глины, прикрытый мешковиной. Изумленный литейщик увидел знакомые черты хозяйского лица, намеченные скупо, но сильно и резко. Будто монах хотел вылепить одну жестокость. Весной соловецкий дьякон утопился, Афонин побрел в Охотск. С той поры сменилось много лет, много растаяло снегов... Старик взялся отлить две каронады и главный колокол для новой церкви. Давнишний литейщик и китобой сам топтал тонкими, в синих прожилках, ногами глину, сушил песок, сколачивал тяжеленные плахи для форм. Все дни проводил здесь, домой наведывался редко, а последнее время решил и ночевать на работе. Уналашку он тоже забрал сюда. После стычки с Гедеоном старик не решался оставлять ее одну в казарме. И девочка всякий раз жалась к нему, если он собирался куда-нибудь уходить. Девочка была его единственной помощницей. Темнолицая, проворная, как хорек, подкидывала она в огонь сучья, выгребала золу. Труд и привычка множества поколений сказывались в ее быстрых, неустанных движениях, покорной непоседливости маленькой рабыни. Радость быть здесь, близко к лесу, усиливала ее старание. Она чувствовала себя почти счастливой. Дым горевших веток, закопченные бревна напоминали ей хижину-барабору ее отца. Таская сучья, Уналашка хлопала себя по надутым щекам, тихонько смеялась. Баранов приказал поставить литейню за палисадом, у края лесной прогалины. Отсюда недалеко было ходить за рудой в один из каньонов и безопасней на случай пожара. Индейские женщины носили куски породы в травяных корзинах, таскали уголья. Два креола жгли толстые еловые стволы. Павел по-настоящему стал хозяином форта. К власти он не стремился, попросту не задумывался над этим. Но ненасытность молодого, выздоравливающего тела требовала деятельности. Лещинский хранил ключи, принимал вечерний и утренний рапорты по крепости. Но русские охотники и туземцы обращались за всеми нуждами к Павлу. — Непокорный, — сумрачно говорил Лещинскому и Ананий, барабаня короткими белесыми пальцами по набалдашнику посоха. — Ты, государь мой, волю ему дал. Лещинский срывал злость на Луке, на алеутах, часами заставлял зверобоев ждать у лабаза выдачи огневых припасов, приемки шкур. Однако с Павлом был попрежнему ласков и смиренен и всякий раз старался подчеркнуть свою преданность Баранову. Только теперь Павел как следует начинал разбираться в грандиозных замыслах и планах правителя, понял, почему петербургский сановник Резанов, посланный почти судить, горячо поддержал все начинания Баранова. Восхищение охватывало сердце Павла, снова хотелось быть помощником этого умного, сильного человека, участником его грандиозных начинаний. В памяти возникали навигационные карты, отправка судна вдоль неизведанных берегов, путь к Гудзону через хребты Кордильеров... Все это было в бумагах Баранова. Правитель собирался возить лес в Калифорнию, лед на Сандвичевы острова, разводить скот, сеять пшеницу в долинах Скалистых гор. Открыть постоянную торговлю, построить города и селения, научить индейцев пахать и сеять, плотно и навсегда осесть на новой земле! Баранов видел, что при таком истреблении пушного зверя о промыслах скоро придется забыть, С горькой иронией писал он меморию в Главное правление, пытаясь рассеять сказку «почтенного наблюдателя», случайного гостя колоний, спешившего заверить акционеров, что «бобров перебьют всех тогда, когда у Ново-Архангельска выловят всю треску». Торопливость и беспечность невежды! С искренней скорбью узнал он о смерти Резанова в Красноярске, так и не добравшегося до Петербурга. Новые люди, желавшие расцвета колоний, многое потеряли от его гибели. Читая ответы Баранова, юноша угадывал невысказанную боль и переживал ее вместе со своим приемным отцом... Павла тянуло теперь к нему сильнее прежнего. Разум прощал даже казнь пятерых заложников, только при воспоминании о них у него ныло сердце. 2 Ясное утро занялось над крепостью. День обещал быть погожим, какие редко бывают в этом краю. «Амур» подошел почти к самым блокшивам. Отлив еще не начинался, высокая вода окружала поросшие лесом зеленые острова, укрывала береговую гальку. Корабль заметили с палисадов, когда он проходил мимо крайнего острова. Судно узнал Афонин. Старик готовил к отливке последнюю каронаду и уже несколько суток не покидал формовочной. Отложив лопату, он почти бегом направился к форту, крикнул на ходу часовым, затем торопливо повернул к церкви. Гулкий праздничный звон поплыл над крепостью, над тихим утренним лесом, берегом, над залитой солнцем водой. Раскатилось эхо, уходя все дальше в глубину сумеречных, пустынных гор.