Колокол звонил впервые. Архимандрит берег эффект для торжественного богослужения в день открытия храма. Кровлю, наконец, закончили, Ананий разослал гонцов по всей округе — сзывать крещеных туземцев воздать хвалу богу. Правителя он решил не дожидаться. — Мирские дела далеки от господа, — сказал Ананий Павлу полушутя и как бы вскользь. Баранов сошел на берег. «Амур» — десятипушечный старый с изъеденным килем бриг — второй раз бросал якорь в Ново-Архангельском порту. Удача сопутствовала мореплавателям. Переход был проделан в шестьдесят дней. Немного потрепала буря у Алеутской гряды, но Петрович знал там каждую щель, и «Амур» отстоялся в закрытой бухте. Пять месяцев отсутствовал правитель. Сто пятьдесят дней и ночей провел он вдали от завоеванной потом и кровью земли. Самое дорогое и близкое оставалось здесь, на диком камне, на утесах и скалах, среди вечной лесной дремоты... Правитель ступил на берег. Грозной и немой казалась крепость, горели жерла медных пушек... И вдруг чистый, давно забытый звон всколыхнул тишину. Форт отвечал своему правителю. Баранов медленно опустился на колени. — Россия! Он увидел бегущих к нему со всех сторон охотников, поселян и впереди всех — Павла... После полудня на рейде показались еще два судна. Это возвращался из Кантона Кусков. Сколько радости за один день! Впервые правитель не стыдился слез. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА I 1 На площади и у казарм пылали факелы, смоляные бочки. По углам строений форта курились плошки, горели на подоконниках свечи. Огни, перевитые багровым дымом, искры, треск ракет с корабля, бороздивших сырую темень, пальба, гомон и крики из стана алеут... Большой, памятный день для Ново-Архангельска — первого заморского города Новой земли. Третьего дня утром «Святитель Николай Мирликийский» — сорокапушечный русский фрегат — отдал якоря в Ситхинской гавани. Полтора года назад покинул он Кронштадт, три месяца простоял в Кантоне. Корабль доставил огневые припасы для крепости, ядра, два медных единорога, продовольствие, новые приказы и среди них — пакет Адмиралтейств-коллегий, приложенный к длинному дубовому ящику, обшитому железными скобами. В пакете лежал именной указ императора Александра о награждении коллежского советника Баранова орденом Анны второго класса, в ящике — государственный флаг с двуглавым орлом и надписью: «Российско-Американская Компания». Император даровал колониям высочайшее покровительство, инспектор артиллерии прислал пушки, иркутскому губернатору приказано отпускать порох и с Нерчинских рудников двести пудов свинца в год. Правитель приказал отпраздновать приход «Святителя». Богослужение подходило к концу. В новом облачении, казавшийся выше, внушительней, Ананий медленно ступил на порог алтаря. Десятки восковых свечей, лампады, заправленные чистым тюленьим жиром, освещали позолоту риз, первые ряды молящихся, эполеты офицеров «Николая Мирликийского», медали тойонов, серьгу Кускова. Один Баранов остался в тени. В скромном сюртуке с орденом, стоял он под большой хоругвью. Рядом с правителем держались и охотники. Павла и Лещинского не было. Крестник правителя нес караул по крепости, Лещинский готовился встречать гостей. Ему помогали две индианки. Серафима швырнула ключи, обиженная и гневная, ушла из дому, а Лука еще утром вызвался прислуживать архимандриту и целый день не являлся в казарму. От усердия он даже подпевал мальчикам-креолам — певчим на правом клиросе. В церкви было душно от запаха пота и ладана, сырого теса и шкур алеутской одежды, рома, китового жира. Зато было тихо. Малопонятные, забытые слова, проникновенные и величавые, детские голоса певчих, отблеск царских врат — подарок богачей Строгановых, суровый облик Гедеона, напоминавший образ пророка, размягчали, трогали сердца людей. Опытный священнослужитель Ананий угадывал чувства, охватившие прихожан. Индейцы и алеуты, да и многие из русских были в церкви первый раз. Даже офицеры фрегата больше не перешептывались, стояли опершись на палаши, молчаливые, подтянутые. Архимандрит высоко поднял светлую чашу, ступил к самому краю амвона. Освященный веками сосуд с вином и хлебом сверкнул позолотой, застыл над головой Анания. В церкви стало еще тише. Жаркий воздух колебал пламя свеч. — Со страхом божиим и верою приступите... Торжественные слова обращения прозвучали негромко и внятно; певуче отозвался хор. Потом зазвонили колокола, возвещая близкое окончание обедни. Командир корабля, низенький капитан-лейтенант из остзейских немцев, прошел вперед, вытянул из громадного зеленого воротника шею, внимательно перекрестился. Привычная церемония ему надоела, но сейчас нужно было показать пример не только господам офицерам. Командир военного судна — хозяин сих диких мест. Ананий уже повернулся ему навстречу, готовясь поздравить с благополучным прибытием, но все произошло по-иному. Заложив руку за борт сюртука, уверенно и неторопливо Баранов выступил из-под хоругви к ступенькам возвышения, и, не глядя на командира, подняв голову, первый приложился к золотому распятию. Никто не смеет нарушить обычай. Хозяин тут он, правитель российских колоний, купец и мужик, освоитель нового отечества. Капитан-лейтенант побагровел, но сдержался. Некоторые офицеры насупились. Зато большинство, в особенности молодежь, были довольны. С первого дня, как капитан-лейтенант явился на судно вместо заболевшего в Ревеле командира корабля, экипаж невзлюбил честолюбивого и бездушного барона. Лишь мичман Рагозин, судовой лекарь и еще двое-трое находились в его «свите». И сейчас мичман и лекарь негодующе зашевелились, но капитан резко остановил их. 2 Наташа не замечала ни духоты, ни множества людей, ни стоявшего впереди отца. Ярким сном представлялись ей эти высокие своды, отблески свечей в полумраке храма, ликующий звон колоколов где-то над головой, пение, странно знакомые, будто слышанные давным-давно слова. Она стояла потрясенная. Кулик пришел с дочкой еще утром в Ново-Архангельск. Впервые за многие годы появился он в русском поселении. Надвигалась старость, возвращались воспоминания далекого прошлого. Хмуря седые брови, часто сидел он среди неприступных утесов, негромко пел старинную песню. Забылся смысл слов, но они оставались родными, русскими. После разлуки с Павлом особенно сильно захотелось побывать у соотчичей. — Буду ждать две луны, — сказал ему резко Чуукван, когда старый траппер заявил, что уходит на берег, и отвернулся к огню. Отсвет костра озарил его жесткие прямые волосы, орлиное перо. Вождь знал, что уйдет и Наташа. До сих пор он все еще надеялся... Попрежнему суровый и безучастный на вид Чуукван послал отряд воинов провожать своих друзей до морского берега. Восемь юношей несли украшенную цветами кожаную пирогу с изображением солнца на загнутом, высоком носу. Вождь собственноручно зажег прощальный костер и всю ночь просидел над темной, в бликах затухавшего пламени, тихой озерной водой. Перед тем как покинуть индейское селение, Кулик несколько вечеров провел, запершись в хижине, мастерил женское платье из цветного сукна, купленного в английской фактории. Готовил дочке подарок. Шил он, когда Наташа спала, старательно орудуя при свете камелька иглой и большим промысловым ножом. Платье вышло неуклюжим, бесформенным, невиданного фасона, но старик остался доволен своей работой и вынул его из мешка только тогда, когда показались строения крепости. Сам тоже надел новую рубашку, начистил ствол ружья, достал десять собольих шкурок. Нищим и бездомным вынужден был он покинуть отчизну, вольным охотником возвращался в места, которые исходил много раз. Когда отзвонили колокола, Лещинский распорядился дать залп из крепостных пушек. Иллюминация, выстрелы разбудили округу, выгнали зверье. Мирные индейцы, кенайцы и алеуты сошлись на праздник. Все ворота были открыты. Вход разрешался каждому, кто хотел присутствовать при торжестве освящения флага, пожалованного самим императором. И не только из Санкт-Петербурга пришли подарки. Король Томеа-Меа прислал через Кускова убранство из птичьих перьев — волшебную работу девушек Гавайских островов. Старинную вазу и оружие привез Кусков и от Тай-Фу. Дары старых знакомцев увеличивали пышность события. Кулик и Наташа вошли в крепость вместе со всеми. Нахмурясь, скрывая смущение, переступил охотник порог храма, снял малахай. Светлый, всегда покрытый шапкой лоб резко выделялся на темнокрасном морщинистом лице, серебрились длинные волосы. С ружьем и котомкой он остановился у входа, затем отступил в угол. Следом за ним пробралась Наташа. Зверобои, индейцы и островитяне удивленно оглядывались на них. Никто не знал пришельцев. Кулик не был в церкви сорок лет. Почти полвека отделяли от него юность, давние ощущения, воспоминания деревенских праздников... Кулик вдруг почувствовал, что он растроган. Он переставил ружье, усмехнулся. Улыбка вышла стеснительной, доброй. Седой нелюдимый охотник, траппер американских лесов, словно вернулся к детству. Перед появлением в крепости старик сам хорошо не знал, что будет там делать, как встретится с Барановым, как примут его люди, которых он сторонился всегда. Сейчас он ни о чем не думал и даже забыл о Наташе. Здесь была родина. Баранов подошел к нему первый. Пока все теснились у дверей, давая дорогу архимандриту и Гедеону, начавшим крестный ход, хоругвеносцам и портрету царя, вынесенному на полотенце двумя охотниками, факельщикам и хору, правитель приблизился к Кулику. О приходе незнакомого траппера ему сообщили во время обедни. Хотя в ворота пропускали всех, кто хотел войти в форт, но караульщики зорко следили за каждым. Таков был приказ Баранова. — Я управитель сих мест, — сказал Баранов. — Будь у нас гостем, Кулик. А это дочка?.. Видишь, наслышан о тебе немало. — Он вдруг добродушно засмеялся, притронулся к рукаву старика. — Ночевать у меня будете. Дорогу укажут... Про Кулика он слышал давно, еще до рассказа Павла, давно хотел и встретиться. Такие люди были ему по сердцу. Не давая возразить удивленному охотнику, он ушел вслед за хоругвями. 3 Парадный ужин и бал начались только в десять часов вечера. Почетные гости были приглашены в дом правителя, где Лещинский уже закончил приготовления. Нанкок снова нацепил свою медаль, но был крайне обескуражен. Пыжиться перед другими стало нечем. С полдесятка окрестных тойонов, вызванных Барановым на торжество, получили такие же отличия. Вместе с моряками явился и странного вида маленький, круглый, пожилой уже человек в кургузом, осыпанном табачной пылью зеленом сюртуке. Это был доктор Круль, лекарь одного из кораблей Компании, выкинутый капитаном на один из островов за постоянные ссоры, как «лицо не терпимое на судне». Его подобрал фрегат «Святитель Николай», и он плыл на нем простым пассажиром, надоедая экипажу бесконечными планами покорения Индии, Китая, Японии, — всех стран, мимо которых проходил фрегат. — Доктор медицины и натуральный история, — поспешил отрекомендоваться он Луке, стоявшему в новом, не по росту, камзоле у дверей зала. Протерев очки и заметив ошибку, бывший лекарь снисходительно потрепал Луку по плечу и уже на ходу спросил: — Господин Баранов здесь, там? Не выслушав ответа, он так же стремительно ринулся дальше. Баранов стоял у камина и сам принимал гостей. Всегдашний кафтан был заменен мундиром, новый орден и золотая медаль на Владимирской ленте украшали грудь правителя. Без парика, с пучком белых волос на висках, большеголовый и плотный, он сегодня казался особенно представительным. Приветливо и дружелюбно встречал он гостей, пытливо разглядывая каждого своими все еще ясными, светлыми, словно к ним не притронулась старость, глазами. По бокам правителя, на скамейках и чурбанах — нехватало стульев — сидели в сюртуках и фраках его ветераны: Афонин, Филатыч, шкипер с «Амура», корабельщик, высокий немой старик — знаменитый ловец бобров. Кусков и Павел еще не появлялись, оба проверяли посты. На ночь ворота крепости закрыли, негласно усилили караул. Многие из присутствующих ждали приглашения на сегодняшний вечер как особой чести и держались принужденно и неуклюже в своей неудобной парадной одежде. Сидели, выложив на колени красные огрубелые руки, молчали. Говорил один Ананий. Монах покойно расположился рядом с правителем в единственном кресле, рассуждал о войне на континенте, о Наполеоне, будоражившем Европу, о роли России в мировой политике. — Государь император во многом на нас полагается. Новое отечество наше в мире с соседями жить должно... Кулик и Наташа вошли последними. Яркий огонь камина, свечи в медных шандалах, зажженные по углам, шкаф с книгами, золотые рамы картин, статуи еще сильнее поразили девушку, чем обстановка церкви. Такое великолепие среди пустынных гор и лесов подавляло ее и вместе с тем волновало ожиданием чего-то еще более чудесного. Прямая, сосредоточенная, с приподнятыми слегка бровями, вошла девушка за отцом в освещенный зал. Все взгляды сразу обратились на Кулика и Наташу. Женщины, сидевшие отдельно в углу, тихонько зашушукались, кто-то фыркнул. Должно быть забавным показалось самодельное платье Наташи, с карманами алого бархата, похожее на мешок. Но отец и дочь не заметили этого. Навстречу им, бесшумно ступая подошвами мягких сапог, шел правитель, радушно протянул обоим руки, повел к очагу. Смех умолк, завистливо притихли женщины. Баранов хлопнул в ладоши, и сразу же в соседней комнате заиграл оркестр. Мальчики-креолы, те, что пели в церкви, обучались и музыке. Учил один из охотников, бывший крепостной, служивший когда-то музыкантом в оркестре своего барина. Трубы и два кларнета были куплены у английского шкипера, заходившего в Ново-Архангельск. Тогда же приобрел Баранов большой глобус, карту земного шара, грифельную доску. Здание школы еще достраивалось, но хозяин колоний приказал набирать учеников.