И кто меня за язык тянул? Следующие два часа мы разбирали учебные планы и расписание милорда Райхона и складывали все, что он успел разбросать по приемной. Иногда к ректору заглядывали посетители, и он, не имея возможности свериться с записью, принимал всех без разбора, а бардак объяснял проказами брауни, которого в отсутствие мистера Адамса никто не подкармливал. В это охотно верили. Что там брауни, когда по Оливеру видно, что и его в последнее время никто не подкармливает. Он похудел за те дни, что племянник находился в больнице. Щеки ввалились, сильнее обозначив высокие скулы, глубже сделалась складка между бровей. Его это не портило – напротив, добавило этакой инфернальной привлекательности. Ставшие резкими черты, жесткая линия рта и тени на веках мужчины будили во мне странные желания… Действительно странные. Увести его из рабочего кабинета, усадить на теплой кухне, картошечки с лучком нажарить по-быстрому, хрустящие огурчики выложить из банки на тарелку, сальца с чесночком подрезать. Поставить на стол запотевшую бутылку водки – не пьянства ради, а здоровья для, как любил говаривать дед… «Жениться тебе надо, милок, – мысленно вздохнула я по-старушечьи. И добавила, вспомнив о своей секретной миссии: – На мне». Как там говорят о пути к сердцу мужчины? С точки зрения кардиохирургии не слишком верно и довольно рискованно, но мне же не коронарное шунтирование проводить. – Простите, милорд Райхон, вы обедали сегодня? – спросила я, когда мы закончили в приемной и перебрались в кабинет Оливер взглянул на меня с недоумением, словно не понял вопроса. – Я могу принести что-нибудь из столовой, – предложила я. – Не нужно. Я и без того злоупотребляю вашим временем и… Чем еще он злоупотребляет, маг сказать не успел, ибо явился новый посетитель. Посетительница. – Добрый день, милорд, – заглянула в кабинет мисс Милс. Заметив меня, приветливо улыбнулась: – Здравствуйте, Элизабет. Надеялась, что застану вас здесь. – Добрый день, – ректор поднялся навстречу драконше, лишив меня возможности узнать причину ее надежд. – Я не собиралась вас беспокоить, Оливер, – профессор пребывала в хорошем настроении и позволила себе маленькую фамильярность. – Хотела забрать у секретаря программы, если они уже согласованы, но приемная пуста. Программы, программы… Я вспомнила, куда их сложила, и подтолкнула нужную папку ректору. – Лидия не вышла на работу, – объяснил он, отыскивая среди прочих бумаги мисс Милс. – Наверное, ей снова нездоровится. – Вы не посылали к ней? Возможно, бедняжке нужна помощь? Я видела ее в посольстве в день приема, мне показалось, что она взволнована. Больше чем обычно. – В посольстве? – нахмурился Оливер. – Что она там делала? – Искала леди Пенелопу, – ответила мисс Милс. – Хотела срочно что-то обсудить, а когда мы с леди Райс к ней вышли, не смогла и двух слов связать. А за день или два до этого напугала Элизабет. Она обернулась ко мне, и я вынуждена была кивнуть. – Как напугала? – забеспокоился ректор. – Уже не помню, – солгала я. – Что-то сказала… – О ребенке, – услужливо напомнила мисс Милс. – Снова заговаривалась: откуда бы у Элизабет взялся ребенок? Я выдавила улыбку. Хорошо, что Оливер не смотрел на меня, а то решил бы, что у меня кишечные колики. – Вы правы, – сказал он мисс Милс. – Нужно послать кого-нибудь к Лидии. Снял трубку телефона, вспомнил, что в приемной некому ответить, извинился и вышел, оставив меня наедине с кровожадно скалящейся драконшей. – Элизабет, дорогая, вы не заняты завтра вечером? Я помотала головой и опомниться не успела, как оказалась приглашенной на ужин. – Приходите, – профессорша улыбалась так, словно на предстоящем ужине я главное блюдо. – Саймон будет рад. Возвратившийся Оливер привел с собой толпу преподавателей и, отвернувшись от них, мученически закатил глаза. Видимо, это надолго. Мисс Милс поспешила откланяться, и мне оставалось только последовать ее примеру. Правда, через полчаса я вернулась, успев сбегать в столовую и разжиться куском мясного пирога. Постучалась в кабинет, отвлекая Оливера от общения с подчиненными, сунула ему в руки теплый сверток и, ничего не объясняя, вышла. Забежала в общежитие, переоделась к тренировке и отправилась сообщать Саймону, как рад он будет завтра вечером. Боевик и без меня был счастлив: с утра ходил под впечатлением от подписи Последнего Дракона. Бубнил с мальчишеской обидой, что лучше бы тот ему план семинаров подписал, и грозился, если ректор снова его вызовет, жестоко отомстить за навязанный факультатив. На известие об ужине отреагировал спокойнее и обещал позаботиться, чтобы я не оказалась в неловком положении. А вечером в нашей комнате Мэг устроила грандиозную примерку, выбирая, в чем пойти завтра на лекцию доктора Э. Грина, и мне советовала поступить так же, чтобы не ударить в грязь лицом перед девицами со старших курсов и «зарвавшимися первогодками». Я подумала, что мир сошел с ума – не все же себя в этом обвинять? – посоветовала подруге обратиться за помощью с выбором образа к Сибил и улеглась спать. Получилось ли у меня сразу же уснуть – другой вопрос. То, что лекция доктора Грина – событие неординарное, я поняла уже по реакции Мэг, но истинные масштабы значимости сего мероприятия оценила лишь на следующее утро. Соседка разбудила меня в несусветную рань и погнала в ванную. После порывалась нарисовать мне «здоровый румянец» и «подчеркнуть глаза» и требовала надеть «приличное платье», словно в моем, скромном и неброском, было что-то неприличное. Когда я не позволила ничего себе подчеркивать, она махнула рукой и заявила, что лучше прийти на лекцию в компании бледной моли, чем опоздать. Вторую порцию упреков я выслушала, когда выяснилось, что мы все-таки опоздали. До начала лекции оставалось не меньше часа, но первые ряды в большой полукруглой аудитории уже заняли разряженные, словно на премьеру в столичном театре, девицы, на фоне которых я и правда гляделась бледно, о чем мне и было сообщено дружным, прямо-таки лошадиным фырканьем. Я смутилась напоказ и воспользовалась случаем забиться на галерку. Мэг кривилась, но стоически последовала за мной. Место я выбрала в дальнем углу верхнего ряда, откуда прекрасно просматривался быстро наполняющийся слушателями зал. Тут были не только будущие фармацевты, но, как я поняла, и студенты других специальностей, обоих полов. Парней я мысленно разделила на две категории: те, что пришли ради знаний, и те, что явились порисоваться перед девицами. Намерения девиц определить было сложнее. Кто-то пришел ради тех же парней: внепрограммные лекции, собирающие студентов разных курсов, – удобный случай произвести впечатление на красавчика, с которым пару раз столкнулась в коридоре. Кого-то действительно интересовала лекция. А кого-то – и лектор. Когда Грин вошел, по забитой под завязку и оттого душной аудитории пробежал ветерок, поднятый хлопающими ресничками, а на лицах некоторых слушательниц проступили черты незабвенной Белинды Лемон. Да-да, восторг и немое обожание, глаза навыкате и приоткрытые рты… жаль, что не лето – муха не залетит… Зато я определилась с классификацией прекрасной половины представленного тут студенчества: «кокетки» – те, что продолжали строить глазки парням, «заучки» – которые принялись конспектировать речь доктора уже со слова «здравствуйте», и «белинды». Было еще несколько нейтрально настроенных девушек вроде меня и с десяток таких, как Мэг, успешно сочетавших в себе признаки всех трех типов. Сам Грин к лекции тоже подготовился. Принарядился – не так, как к обеду в посольстве, но и не в повседневном пиджачке заявился: надел длинный двубортный сюртук с высоким воротником, галстук повязал. Причесался, побрился. Наодеколонился еще, небось. Что у нас там для особых случаев? Мандарин, лайм и бергамот – свежий, чуть резковатый цитрусовый аромат с тягучим мускусно-древесным шлейфом… м-да… Но маловероятно, что народ набился в аудиторию только затем, чтобы лицезреть светило местной медицины при полном параде. Светило небрежно бросило на кафедру тоненькую папочку, откашлялось, поправило галстук и начало говорить. Последние сомнения отпали тут же – определенно не лицезреть. Грин не совмещал работу в лечебнице с преподавательской деятельностью, и, как выяснилось, зря. Или не зря, если думать о пациентах, которые в противном случае лишились бы внимания опытного доктора. Но читал он… Даже не читал в прямом смысле, папка так и лежала на кафедре. Он рассказывал. В его рассказе не было привычной учительской сухости и отстраненности: самые скучные факты доктор мешал с сопутствующими научным событиям курьезами, каждое прозвучавшее имя снабжал краткой биографической справкой, отчего ученые, знакомые студентам по учебникам, представали перед ними обычными людьми, такими же как они, и многие из присутствующих, наверное, уже поставили себя мысленно в один ряд с изобретателями вакцин и чудодейственных лекарств. Чем дольше Грин говорил, тем реже и тише шушукались на рядах, парни все меньше уделяли внимания сидевшим рядом красавицам, красавицы почти не смотрели на парней, и даже на лицах тех, кого я окрестила «белиндами», появилась искренняя заинтересованность. Конечно, если не конспектировать, как это делали «заучки», рассказ, каким бы интересным он ни был, со временем забудется, но я, хоть и взяла с собой тетрадь, даже не открыла ее. С самого начала лекции Грин приглашал присутствующих к диалогу, но, пока никто не решался, сам задавал себе вопросы и сам же отвечал на них. Естественно, что рано или поздно кто-то из студентов отважился бы подать голос. – Простите… э-э… доктор… э-э… Молодой человек, долговязый и нескладный, привстал на третьем ряду. Доктор ответил на первый вопрос, и понеслось. Некоторые умники желали блеснуть познаниями и отчего-то считали, что лучше всего это получится, если уличить лектора в недостаточной осведомленности. Это они, конечно, зря. Девицы, похихикивая, пытались смутить Грина «неудобными» вопросами. Тоже зря. Со стороны их потуги выглядели примерно так: «Скажите, доктор, я дура?» – «Ну, если вы настаиваете…» Но подобных выступлений было не так уж много, и вопросы задавались в основном по теме. О редких растениях, о возможности производства каких-то препаратов в домашних условиях, о целесообразности затрат на изготовление заряженных заклинаниями снадобий при существовании аналогов в немагической фармацевтике… Вдруг хихикающие девицы разом притихли, а за ними и вся аудитория, и во втором ряду поднялось с места белокурое ангелоподобное создание. Начала красавица настолько издалека, что и провидец не догадался бы, куда она в итоге свернет. Древняя рецептура, утраченные знания, проблемы законности и морали… В общем, ангелочка интересовали привороты. – Это моя десятая, юбилейная лекция для студентов вашего направления, – тоже издалека начал Грин. – И ни одна наша встреча не обходилась без того, чтобы кто-нибудь не поднял тему изготовления и применения препаратов воздействия или, как их называют в обиходе, приворотных зелий. Обычно я ограничиваюсь напоминанием о том, что закон запрещает использование подобных средств, кроме случаев, когда препараты применяются в слабой концентрации и с согласия лица, являющегося объектом воздействия. Несколько десятков разочарованных вздохов слились в один. – Как правило, я даже теоретическую сторону вопроса не берусь освещать, – продолжил Грин, – поскольку не занимался целенаправленно его изучением. Но недавно мне в руки попали материалы любопытного исследования. Мой знакомый по заказу некоего научного общества взялся изготовить и протестировать препарат, вызывающий направленное влечение. И я бы был разочарован, если бы в этот раз никто не спросил бы о приворотах, потому что, – он взял с кафедры папку, о которой не вспоминал с начала лекции, – запись того эксперимента у меня с собой. Студенты оживились. Я зависла на обдумывании слов «по заказу некоего научного общества». На правду это походило больше, чем «от нечего делать страдал ерундой». Доктор тем временем успел рассказать, что его «знакомый» провел первые опыты на мышах, и зачитал какие-то выкладки, но аудитория жаждала бурных страстей, и он перешел к описанию испытания чудодейственного препарата на людях. – Что мы знаем о препаратах воздействия? – спросил Грин у слушателей и тут же сам дал ответ: – Если не говорить о полностью магических средствах, подобные снадобья делятся на два типа. Первые стимулируют определенную реакцию объекта, непосредственно получившего дозу препарата. Как это было сделано – в виде питья, инъекций, ингаляций, всосалось в кровь через кожу или слизистые, – значения не имеет. Реакция на приворот в этом случае проявляется в виде повышенного физического и, в идеале, эмоционального влечения к тому, кого заранее обозначают координирующим плетением. Если этого не сделать, объектом страсти становится первый встречный, что приводит к непредсказуемым осложнениям. Препараты второго типа направлены на то, чтобы сделать одного человека более привлекательным для другого. В этом случае снадобье принимает не тот, на кого желают оказать воздействие, а тот, кто это воздействие оказывает. Приворот меняет его тембр голоса или запах тела, что привлекает особей противоположного пола. Мой знакомый тестировал как раз средство второго типа… – Простите, доктор, – перебила лектора какая-то девица, – вам не кажется, что нельзя сводить проблему формирования чувств к физиологии? – Простите, мисс, – в тон ей ответил он, – но мы не обсуждаем проблему формирования чувств. Мы говорим о действии на организм определенных веществ, а они влияют в первую очередь на физиологические процессы. Иллюзию чувств при этом формирует воображение. У человека со скудной фантазией подобные средства не вызовут ничего, кроме животной похоти. Натура же творческая легко построит в своем сознании ситуацию, при которой физическое влечение будет восприниматься следствием глубокой сердечной привязанности. Натура особо творческая еще и обручальное кольцо из скрепки скрутит… – Все знают, что приворот не имеет отношения к чувствам, – заявила одна из «заучек». – Истинные чувства сильнее, и ни одно средство не подействует на того, кто по-настоящему любит! – Вы так думаете, мисс? – улыбнулся Грин. – Что же, предлагаю проверить верность тех или иных суждений на примере исследования моего друга. Он открыл папку, и в аудитории воцарилась полная тишина. – Итак, мой товарищ, выдающийся целитель и замечательный ученый, хорошо известный в научных кругах… А главное – скромник, каких свет не видывал! – …решился испытать приворот, и, чтобы составить полную картину, сам вызвался быть объектом этого исследования. Далее я буду именовать его «объект Б». На роль «объекта А», то есть лица противоположного пола, на котором приворот должен был сконцентрировать его мысли и желания, он выбрал особу заведомо малопривлекательную, чтобы наверняка знать, что возникшие у него в ходе эксперимента эмоции не являются отголоском его собственных симпатий. Тут на ум приходят мифы, гласящие, будто приворот не имеет силы, если привороженный и без того не испытывал чувств к тому, кто его приворожил. Этот миф мой товарищ опроверг в первые минуты эксперимента. Объект А, прежде вызывавший у него исключительно негативные эмоции, стал восприниматься как, цитирую: «Прекраснейшее создание, трепетное и нежное», ну и так далее. Объект Б даже стих посвятил объекту А, но я вам его зачитывать не стану, я не настолько жесток. А ведь он знал, что находится под действием приворота, и все равно не смог ему противостоять, и это опровергает еще один миф, будто бы достаточно доказать человеку, что его чувства иллюзорны, как обман тут же разрушится. Знания мало. Иллюзию может разрушить только… что? – Поцелуй истинной любви! – выкрикнули из зала. – Хм… – Грин потер переносицу. – Вообще-то я говорил об антидоте, нейтрализующем приворот. Если такого средства нет, следует изолировать раздражающий объект до окончания действия препарата. А что до волшебной силы истинных чувств в данной ситуации, то мой товарищ проверил и это. Начиная с третьего часа он изменил условия протекания эксперимента, пригласив в лабораторное помещение девушку, которая ему нравится. Без приворотов нравится, как вы понимаете. Хоть бы улыбался, когда шутит. – Или даже больше чем нравится, – растянул задумчиво, взглядом обводя аудиторию. – Элси, ты чего? – зашипела на меня Мэг, когда я спряталась за раскрытой тетрадью для конспектов.