– Ты многого не замечаешь, – упрекнул Мэйтин. – Нельзя так. Любая мелочь может оказаться ключом. У каждой странности должно быть объяснение. Учись видеть. И, меня ради, доводи начатое до конца! Он набрал в горсть песка, сдавил в ладони и резко разжал пальцы. В воздух поднялся десяток разноцветных бабочек… И осыпался серой пылью. – Вот и с тобой так, – поморщился Мэйтин. – А можно прямо сказать, кто виноват и как все исправить? – Как исправить – я говорил. Найди книгу. С виноватым сложнее. Человек, в стертой реальности проведший ритуал, в этой не делал ничего подобного. Понимаешь? – Нет, – я замотала головой. – Как реальность могла измениться, если ритуала не было? Это же парадокс. Как с путешествиями во времени. Если я вернусь в прошлое и убью своего отца до собственного рождения, я никогда не появлюсь на свет. А если меня не будет, как я смогу отправиться в прошлое и убить своего отца? – Это не путешествия во времени, – не согласился Мэйтин. – Переписывая реальность, ты можешь создать такую ее версию, в которой не будет ни твоего отца, ни тебя, и парадоксов это не вызовет. Но пока новая версия не заменила прежнюю, их предостаточно. Я бы сказал, что сейчас время парадоксов. Пользуясь предложенной тобой аналогией, это так, словно твоего отца уже нет, а ты почему-то есть. А вот когда исчезнешь и ты… Знаешь, как говорят: жизнь все расставит по местам? И она расставит. Но даже я не скажу, насколько сильными будут перемены. За каждым исчезнувшим тянется длинная цепочка жизней и судеб. Вот Чарли Лост – он никогда не рождался. Почему? Его родители бесплодны в этой реальности? Или они все же завели ребенка? Того ребенка, которого не было бы, родись у них Чарли. И у этого ребенка со временем тоже появятся дети, которых не предполагала старая версия реальности. А если Чарли не родился потому, что его родители не встретились? Если новая реальность свела их с другими людьми? Кому предназначалась женщина, в измененном мире ставшая женой мистера Лоста? Кем должен был стать ребенок, которого она никогда уже не родит? Кем станет тот, что родится в браке, которого не было в изначальном плане бытия? Продолжать можно до бесконечности, ведь иногда для изменений хватает одного слова, сказанного или несказанного. А ты мне тут о парадоксах. Он вздохнул, и мне сделалось не по себе. Одно дело, когда в бессилии признается человек, но когда бог вздыхает так обреченно – это страшно. – Не верю, что ты и твое семейство не можете повлиять на ситуацию, – решила я не поддаваться панике. – Мы можем, – вечно юное божество снова вздохнуло. – Но последствия нашего вмешательства предсказать еще сложнее. – Реальность меняется не впервые, – напомнила я ему. – В прошлые разы ритуал контролировали. Драконы. С их стороны это было… Скажем, это был эксперимент. И он не предполагал стирания людей из новой версии. У них был шанс остаться в зависимости от того, насколько искренна была их жертва и чего они сами хотели для себя. Но все же драконы признали ритуал опасным и уничтожили все документальные свидетельства, чтобы никто и никогда не смог его повторить. – Выходит, не все, – я обняла себя за плечи: серая пустыня никогда не баловала теплом. – Все. Но не учли роль фольклора в людской культуре. Былины, сказания. Через века после ухода драконов нашелся умник, собравший все эти истории в одной книге. А недавно другой умник решил проверить правдивость сказок на деле. – Знаешь, было бы проще, если бы ты не выдавал информацию частями, а сразу рассказал, с чем мы имеем дело. – Сразу не могу. Но пару деталей к тому, что ты уже знаешь о ритуале, добавлю. Во-первых, число участников. Их должно быть не меньше семи. – Семь? – всполошилась я. – Но ведь у нас всего шестеро с библиотекарем. – Пишущий судьбы – не в счет. – Но… – Это все, что я хотел сказать об участниках, – не позволил продолжить расспросы Мэйтин. – Теперь о пишущем. Ритуал, разработанный драконами, не предусматривал изменения собственной судьбы. Это опасно для самого пишущего, ведь он обречен жить на стыке реальностей. Если память о чужих изменившихся судьбах сводила людей с ума, подумай, что чувствует человек, чье сознание хранит две версии воспоминаний о собственной жизни. Время парадоксов не закончится для него никогда. – Хочешь сказать, мы имеем дело с психом? – Зависит от того, насколько глубоки изменения, – ответил бог уклончиво. – Прожить два разных дня – не то же самое, что прожить два разных года. Два года – не то же, что два десятилетия. Боже, ну почему все так сложно? У меня же и в мыслях ничего похожего не было, когда я писала свой роман. Мэйтин встал с песка, и я вскочила вслед за ним. Успела подняться за ноги за миг до того, как серая пустыня сменилась темнотой. – Почему терминал? – спросила я, не надеясь на ответ. – Почему все время так: подуровень, терминал, выход? Почему нельзя сразу… – Дверь за твоей спиной, – послышался глас божий. – Открой. Посмотрим, куда тебя в этот раз вынесет. …За дверью было лето. Не солнечный день, не цветущий луг, но теплый летний вечер: звездное небо над спящим садом, ласковый ветерок, колышущий занавески на террасе маленького домика, пение цикад и запах печеных яблок… Пирог готов. Осталось вытащить из духовки и переложить на блюдо. Заварить чай… Смотрю в последний раз на звезды и закрываю ведущую в сад дверь. Аромат печеных яблок и сдобы становится сильнее. Дразнит… Его любимый пирог. Неужели так и будет молчать? Прятаться за раскрытой газетой от меня и от запаха лакомой выпечки? Будет, я его знаю. И он меня. Знает, что извиняться я не умею. И не стану. Но все равно подойду первой. Не потому, что виновата… хоть и виновата, да… А потому, что мне сил не хватает терпеть его обиженное молчание. Подойду, обниму сзади за плечи… – Вот так всегда, – усмехнулся Мэйтин, выдернув меня с летней террасы. – Что это было? Как… – Не та дверь. – Я уже была там раньше! Вернее, Элси была… «Противный старикашка в синем халате» – она рассказывала об этом Мэг в последнюю ночь перед тем, как я заняла ее место. – Я и так сказал больше, чем имел право, – проворчал Мэйтин. – Дальше сама. Думай, вспоминай. Верь… Я открыла глаза и рывком села на постели. Тикали знакомо настенные часы. Сопела во сне Мэг. А я до сих пор чувствовала запах яблочного пирога… – Мэгги, – закутавшись в одеяло, я перебежала на кровать к подруге. – Мэг, проснись. – Утро? – зевнула она, не открывая глаз. – Нет, но… – Элси, давай утром. – Мэг, пожалуйста. Всего один вопрос. Помнишь ночь, когда я оживила мумий в бестиарии? Накануне мы праздновали что-то у Сибил, а потом я уходила… Помнишь? – Угу. – Помнишь, я рассказывала тебе про старика в синем халате? – Элси, – простонала Мэг, – снова ты за свое? – Это важно, правда. Что я тогда говорила? – Ерунду, – она пыталась спрятаться от меня под одеялом, но я не позволила. – Ладно. Если важно… Ты сказала, что шла по темному коридору. Как после смерти: темный коридор, свет в конце… Ты увидела свет, пошла на него и оказалась в чужом доме, в чужом теле… Бред же! – Нет. Не бред. Продолжай. – Оказалась в чужом теле. В какой-то рыжей тетке в возрасте, у которой был муж-старик. Тетка жутко его любила… Ты мне все уши прожужжала, как чудесно почувствовать такое… Сказала, что хочешь туда вернуться… Она засыпала, глотая слова, и я уже не видела причин ей мешать. Темный коридор – терминал. В моем мире тоже ходят байки о свете в конце тоннеля, но до слов Мэг я никак не связывала эти истории с буферным отсеком между мирами, хотя похоже ведь: тоннель – терминал, свет – открытая дверь. Не та дверь. Мэйтин сказал, что я все время открываю не ту дверь. И Элси открыла не ту. Попала в яблочно-пироговое лето и прониклась духом любви, витавшим в тамошнем воздухе. Это можно понять: я тоже прониклась. Словно на несколько минут стала той женщиной, много лет влюбленной в своего мужа и так же сильно и искренне любимой. Не каждому дано испытать такое, и неудивительно, что Элизабет хотела попасть туда еще раз. Но как она планировала это сделать? Как она вообще оказалась в терминале? Я догадывалась, кто может об этом рассказать. Где искать художника, пусть даже он эльф? На факультете искусств, конечно же. Аудитория – огромный амфитеатр – не заполнилась слушателями и на треть, однако Грайнвилль все равно забрался на самый верх. Любопытные взгляды находили его и там, но не такие долгие и пристальные, какими были бы, сиди эльф на одном уровне с остальными. – Здравствуй, Илси, – в прозрачных глазах не прочесть эмоций, но уголки губ дрогнули, и рисунок на щеках слегка поплыл: кажется, рад. – Интересуешься живописью? – Нет. Другим. Расскажи о той ночи, когда помог мне оживить горгулий. – Ты их не оживила. Только заставила двигаться. – Заставила двигаться, – признала я справедливость уточнения. – Прежде мне не удавалось такое. Я знала нужное заклинание, но приходилось поддерживать чары непрерывно. А в ту ночь я навела плетение на мумии, и оно больше часа держалось без подпитки. Как? – Ты не помнишь, – констатировал он. – Нет. Но догадываюсь, что случилось. Я сплела заклинание не в вещественном мире, да? Ты каким-то образом провел меня в подпространство?