– Устав академии разрешает студентам работать в свободное от учебы время. Поэтому, да, я официально принимаю вас на работу. С оплатой, естественно. Это поможет избежать лишних вопросов. Если вы не возражаете, конечно. Я не возражала. Оливер Райхон – человек слова. Сказал, что соберет комиссию уже сегодня, и через два часа новоиспеченные чекисты, отменив запланированные на вечер дела, сидели за длинным столом в примыкавшем к ректорскому кабинету зале для совещаний. Сам ректор – во главе. По правую руку от него – инспектор Крейг. По левую – штатный протоколист комиссии, то есть я. И именно на меня с порога устремлялись взгляды приглашенных. Важность и секретность мероприятия, о которых их известили, не вязались с присутствием какой-то студентки. – Мисс Аштон здесь по моей просьбе, – открывая совещание, ответил Оливер на не заданный вслух вопрос. – Позже поймете, чем это продиктовано. А пока позвольте объяснить, зачем я вас пригласил. Ни для кого не секрет, что на прошлой неделе меня вызывали в министерство, и всем вам известно, по какому поводу. В академии бесследно пропадают люди, и есть основания считать это результатом неких темных чар. Поэтому наряду с полицейским расследованием, меня обязали организовать разбирательство случившегося квалифицированными магами из числа членов ученого совета. – И вы выбрали нас? – не дослушав, воскликнула леди Райс. – Что же это за темные чары, с которыми предстоит разбираться акушерке, теоретику и правоведу? К некромантам, – наставница обернулась к сидевшему слева от нее профессору Броку, – никаких претензий. – Благодарю, леди Пенелопа, – проскрипел старик, неестественной худобой и лысым, обтянутым болезненно-желтой кожей черепом больше походивший не на мастера смерти, а на одно из его творений, которое зачем-то обрядили в торжественный черный костюм, намотали на шею галстук и украсили костлявые пальцы массивными перстнями. – Однако милорд Райхон осведомлен о том, что я оставил практику. Так что подобное назначение удивило и меня. – Полагаю, для милорда Райхона создание комиссии – лишь формальность, – фыркнула мисс Милс. – Вот он и собрал самых бесполезных, на его взгляд, чтобы не нарушать учебный процесс. Бедный Оливер! Каково ему работать с этими динозаврами? Ведь не только Крейг помнит Олли-поджигателя: мамаша Саймона небось дрожала за свои реликтовые мумии, когда он появлялся на ее факультете. Не возмущался только профессор Гриффит – тоже не старый еще крупный русоволосый мужчина. Сидел, подперев обожженную щеку ладонью, и смотрел на ректора с сочувствием. Даже в стеклянном его глазу светилась неподдельная скорбь. – Бесполезных?! – оскорбилась леди Пенелопа. – Уж простите… – Вы меня простите, леди Райс, но я все же продолжу, – не повышая голоса, прервал целительницу Оливер. – Я выбрал не бесполезных. Я выбрал тех, чей опыт и знания должны помочь разобраться с проблемой. Например, к кому, как не к мисс Милс, обращаться, когда речь идет о наследии драконов? Наверняка он и присутствию остальных нашел бы объяснение, но не понадобилось: упоминания драконов хватило, чтобы недовольство на лицах собравшихся сменилось тревожным интересом. – Прежде чем рассказать, что мы уже узнали, – ректор переглянулся с инспектором, – попрошу вас, не обсуждая друг с другом, написать, сколько человек исчезло из академии и, если вам это известно, их имена. Элизабет, раздайте, пожалуйста, бумагу. Я опасалась, что наставница или скелетоподобный профессор Брок возмутятся, что их вынуждают тратить время на игры вместо того, чтобы сразу раскрыть подробности дела, но никто и слова не сказал, пока я обходила стол и клала перед каждым чистый лист. И когда обошла снова, собирая записи. Прежде чем отдать их Оливеру, с его молчаливого дозволения просмотрела сама. «Трое», – написал Гриффит. Из имен – лишь мисс Сол-Дариен. «Трое», – у мисс Милс. Имя Мартина Кинкина она знала, очевидно, от Саймона. Камиллу просто знала. О третьем исчезнувшем вспомнила лишь то, что он был некромантом. «Виктор Нильсен, – написал профессор Брок. Он ушел с кафедры не так давно и Виктора мог знать лично. – Студент боевого факультета, мисс Камилла Сол-Дариен». Старик единственный записал пропавших в порядке исчезновения. Остальные, видимо из классовой солидарности, первой называли Камиллу. «К. Сол-Дариен, В. Нильсен, М. Кинкин», – с деловой сухостью перечислила леди Пенелопа. Виктора она могла знать как пациента Грина. А Мартина? Запомнила имя из-за истории, приведшей меня на факультет целительства? Так или иначе, все помнили только троих. – Благодарю, – кивнул мне Оливер. – Теперь раздайте членам комиссии наши списки. До совещания он попросил меня переписать в четырех экземплярах выдержки из протоколов. Сейчас внимательно наблюдал за читающими их преподавателями. – Получается, – леди Райс наморщила лоб, – от нас скрывали информацию? – Нет, – покачала головой мисс Милс. – Не скрывали. Потому что, если это правда… Некрасивое лицо ее сделалось просто уродливым. Если это правда, то как она могла не заметить, что пропал один из ее студентов, – наверное, хотелось спросить ей. Но она молчала и продолжала хмуриться, дурнея на глазах с каждой появляющейся морщинкой. – Если вы хотели нас впечатлить, вам это удалось, – повернулся к ректору череп Брока. – Самое время объяснить, что все это значит. – Реальность меняется. Вновь мои ожидания не оправдались: слова Оливера не вызвали недоверия, к ним сразу отнеслись серьезно. Но доказательства все же потребовали. Ректор начал с рассказа о том, как лично убедился, что прежняя картина бытия замещается новой, когда ездил в столицу, а закончил тем, что сам теперь не вспомнил бы ни Германа, ни Чарли, не будь у него записей. – Позвольте, – протянул некромант. – Какие записи? Как я помню, если реальность меняется, она меняется целиком и полностью, вместе со всеми свидетельствами, и лишь тот, кто непосредственно причастен к этим изменениям, помнит и старую, и новую действительность. – А если кто-то помнит лишь старую? – спросила я. – Тогда, мисс, это аномалия какая-то. – Мы с инспектором неоднократно все проверили и пришли к выводу, что изменение реальности – единственное объяснение происходящему, – вернул себе внимание собравшихся Оливер. – Что до записей, позволяющих нам отслеживать искажения, то тут мы возвращаемся к вопросу присутствия мисс Аштон. Все разом обернулись ко мне. – Аномалия, – буркнула я. – Приятно познакомиться. Ректор еще рассказывал, что стало причиной моей аномальности, а меня уже проверяли. Слава богу, без боевых заклинаний – просто прощупывали, убеждаясь, что я не могу использовать дар. Так колют иголками отнявшиеся конечности, определяя степень чувствительности. А чувствительность, в отличие от способностей, у меня была. Даже гиперчувствительность… – Прекратите! – стукнула по столу леди Райс. – Вам говорят, что у девочки сломаны барьеры эмпатического восприятия, а вы навалились на нее скопом! Милорд, вы-то куда смотрите? – Я? – Оливер виновато поежился. – Я не могу отслеживать степень воздействия… – Малефик, – выцедила наставница. – Да, – отрезал ректор, прежде чем его ладонь сжала мою руку. – Элизабет, как вы себя чувствуете? – Можно воды? – прошептала я хрипло. Головокружение прошло, но во рту еще было горячо и сухо. Он наполнил стакан из стоявшего рядом с ним графина и подал мне. Строго оглядел притихшую комиссию, но сказать ничего не успел: когда появлялась возможность вправить кому-нибудь мозги, леди Пенелопа не терпела конкуренции. – Мисс Аштон – моя студентка, – громко произнесла она, вставая, чтобы глядеть на всех сверху вниз, – честная и ответственная девушка. И если кто-то сомневается в ее словах или думает, что Элизабет причастна к тем бесчинствам, что у нас творятся, я без труда докажу вам, что она заслуживает доверия больше, чем кто-либо из вас. – Единорог, – сказал Оливер, испортив леди Пенелопе эффектную паузу. Милорд ректор тоже не любил, когда его перебивают. – Мисс Аштон помогает доктору Грину в работе с эноре кэллапиа и свободно контактирует с изучаемым объектом. Вам известно, что это лучший тест на честность. Благодарю, что напомнили, леди Райс. Теперь, надеюсь, мы можем продолжить обсуждение нашей проблемы? – И не вздумайте применять магию к моей ученице, – пригрозила наставница, все-таки оставив за собой последнее слово. За обсуждение проблемы взялись без энтузиазма. Об искажениях реальности известно слишком мало, чтобы вот так, посовещавшись, найти решение. – Мы даже не знаем, сколько у нас пропавших, – вынужден был признаться Оливер. – Некоторые факты говорят, что исчез как минимум еще один человек. Библиотекарь. Историю с формулярами он пересказывал, подглядывая в мои записи, и я с ужасом подумала, что, не будь этих заметок, он ее и не вспомнил бы. Хорошо, что тогда я сразу же все записала. Но… Когда я писала книгу, там и слова не было о пропавших библиотекарях! – Элизабет, – ректор поглядел на меня с тревогой, – вам все же нехорошо? Или я что-то неверно запомнил? – Нет, все правильно, но я вдруг подумала, что, если помню старую версию реальности, должна помнить и исчезнувшего библиотекаря, – проговорила я неуверенно. – А я не помню. Значит, я либо помню не все, либо этот человек не исчез, а… Если он изменил свою судьбу – это ведь не то же, что исчез, да? И я о нем забыла. Или никогда и не знала. Потому что его… не было? Как же сложно с этими искажениями! Что было? Чего не было? Но библиотекарь подходит. Библиотека подходит. Мы гадали, где могли пересекаться пропавшие, – почему бы не в восьмой секции, где хранятся книги о драконах? – Сомневаюсь, что библиотекарь организовал бы такое, – леди Райс скептически поморщилась. – Отчего же? – впервые с начала совещания подал голос Гриффит. – Все наши библиотекари – маги той или иной квалификации. А многие идут на эту работу именно затем, чтобы эту квалификацию повысить. Я сам в бытность аспирантом подрабатывал в книгохранилище. Имел неограниченный доступ к литературе и достаточно времени для ее изучения. Слова правоведа, с одной стороны, подтверждали мою догадку. С другой – я уже набросала в уме портрет подозреваемого, исходя из сформировавшейся еще в детстве уверенности, что библиотекари рождаются уже тетками «за сорок» или занудными стариками, а нашему ничто не мешало быть молодым аспирантом. Или аспиранткой. Или магистром любого пола и возраста, не сумевшим в свое время устроиться по специальности. – Мог библиотекарь, мог, – поддержал Брок. – Помню, я еще студентом был, работала в секции некролибрики одна дамочка. Так она без всяких научных степеней, только книжек начитавшись, половину нашего кладбища подняла. Горе у нее приключилось, супруг со студенткой роман закрутил. Вот и разошлась в гневе… библиотекарша… А нас, все старшие курсы с преподавателями, погост упокаивать отправили. Старый некромант с ностальгической улыбкой провел по лысому черепу растопыренными пальцами, будто хотел взъерошить оставшуюся в прошлом шевелюру, и умолк, ожидая, что скажут другие. – Думали мы о таком, – Крейг на миг сфокусировал на мне взгляд. – Один мой стажер несколько дней в восьмой секции провел, выяснял, хранятся ли там книги об интересующих нас ритуалах. Талантливый юноша, на такие дела у него прямо-таки нюх. Знаю я этого юношу. Судя по тому, как полицейский вновь взглянул на меня, точно знаю. И ведь ни словом не обмолвился, стажер хвостатый! – Леди Райс, – обратился инспектор к целительнице, – вы помните книги, которые передали четыре года назад в дар библиотеке? – Конечно. Если вас интересует, у меня есть полный список. Там были редкие издания. – «Истоки волшебства», например. – «Истоки волшебства», – кивнула леди Пенелопа. – Едва ли не первые печатные книги по истории магии. Отпечатаны в единственном экземпляре в трех томах. – В трех, – согласился Крейг. – Если верить библиотечной описи. А если верить Эдриану Кроншайскому, в своих трудах ссылавшемуся на «Истоки», – в четырех. – Эдриан Кроншайский? – переспросила я в воцарившейся тишине. – Тот самый, что написал «Драконий век»? – Тот самый, что в позапрошлом столетии преподавал в нашей академии историю мистических существ и попутно проводил изыскания по этой теме, – дополнил милорд Райхон. – Очевидно, он имел доступ к личной библиотеке тогдашнего главы академии, где и ознакомился с четырехтомником, как теперь оказалось. Реальность меняется не сразу, но, если мы ничего не предпримем, в скором времени изменения коснутся и книг Кроншайского, и «Истоки волшебства» навсегда превратятся в трехтомник. Тогда как в четвертом томе, подозреваю, содержатся инструкции по проведению нужного нам ритуала. – Ненужного нам ритуала, – прогудел Гриффит. – Совсем это нам не нужно. Искажения реальности, одно меняет все… Убивать за такое. Просто брать и убивать. Произнес он это негромко, размеренно, но у меня мурашки поползли по спине. О чем думал этот человек? Не о том ли, что в прежней реальности, возможно, не произошло несчастного случая, изуродовавшего его и лишившего его сына слуха? Или что-то хорошее, чего он теперь не помнит, навсегда осталось там? – Да, искажения реальности влекут за собой изменения помимо тех, ради которых был проведен ритуал, – подтвердил ректор. – И лучшее, что можно сделать, – вернуть историю в ее естественное русло. Другие люди, успешные, счастливые, никогда и ничего не терявшие, могли не согласиться с ним в том, что касалось обратных изменений. Они боялись бы за свое настоящее, которое, быть может, являлось следствием искаженного прошлого. У тех, кто сидел за столом, таких сомнений не было.