Те мрази так и ушли, поплевывая на закон, — кого-то купили, кого-то запугали — их должен был кто-то покарать. Пришлось мне. Но есть во всем этом нечто, чего я не понимаю. Ты и сама, наверное, догадалась: пожар, убийство эстрадника и Транько — эти дела стоят… отдельно. Надеюсь, ты поймешь, почему я сделал то, что сделал, и в любом случае… я действительно ни о чем не жалею. Но остальные… я не знаю, почему Егор написал такой странный список. Кроме тех трех там еще четыре дела. Ты можешь мне не верить — ты должна мне не верить, мало ли что я скажу. У тебя отличный глаз и светлая голова, верь только своим глазам и своему чутью. Но я, вспоминая, что знал о тех, других делах, не понимаю, почему Егор их объединил. У него чутье было феноменальное. И значит, это объединение — не фантазия, не мираж, не галлюцинация. Что-то он подозревал. Подозревал что-то настолько серьезное, что пошел на имитацию собственного убийства… Найди, Арина, кто за этим стоит! Притулившийся в углу подоконника электрический чайник загадочно поблескивал выпуклым стеклянным боком — точно дракон из-за шторы гигантским глазом подмигивал. Свет Арина не включала. Темнота обостряла не только слух, но и те органы чувств, которых человеку вроде бы не полагается — вдруг удастся уловить в знакомой до малейшего шелеста записи что-то новое, важное, ключевое. …я ни о чем не жалею, и если бы пришлось, я все сделал бы так же… Перед «сделал бы» говоривший на мгновение запнулся, точно у него осекся голос. Эх, Александр Михайлович, Александр Михайлович! Любимый учитель, профессор Морозов, легендарный сыщик Халыч… э-эх! За последние — господи, уже почти полгода! — Арина выучила запись наизусть. Лучше, тверже, надежнее, чем наизусть. Она помнила не то что каждое слово — каждую интонацию, каждый вздох, каждую паузу. И все-таки слушала. Не слова, а те самые вдохи, паузы, запинки. Как будто именно в них можно было отыскать ключ… Хотя — откуда бы? …есть во всем этом нечто, чего я не понимаю… Очень трудно искать черную кошку в темной комнате. Особенно если ее там нет. Не то чтобы Арина не верила в интуицию. Сама же полезла в деле Кащеева копаться лишь потому, что физиономия его не понравилась. И ведь правильно не понравилась! Так что сыщицкое чутье — да, существует. Но… вот именно здесь и именно сейчас? Может, Егор Шубин к моменту унесшего его жизнь выстрела уже утратил ясность мысли и общность этих дел ему лишь почудилась? Может, не стоит заморачиваться? Но разве можно отмахнуться от последней перед скоропостижным отъездом просьбы Халыча? Даже если хваленое чутье покойного Шубина в данном случае и дало осечку, надо хотя бы попытаться понять — почему именно так он свой паззл складывал, какая-такая общность ему почудилась в этих столь разных делах? Или все-таки — нет, не почудилась? Может, черная кошка в темной комнате все-таки есть? …четыре дела… не понимаю, почему… он подозревал… — Кто подозревал? Арина едва не подпрыгнула, ошарашенно уставившись на неслышно возникшую в кабинете фигуру в черной кожанке и черных же джинсах и стремительно закрывая звуковой файл. — Ты… откуда? Денис, усмехнувшись, пожал плечом: — С улицы. — Сюда как попал? Там охрана что, вообще мышей не ловит? Почему тебя вот так пропустили? — возмутилась Арина. Возмутилась не потому что не рада была его видеть — на саму себя сердилась. Во-первых, за колонки вместо наушников — ладно бы еще дома, но ведь кто угодно мог зайти и услышать! Во-вторых, из-за собственной реакции: что еще за вздрагивания? Тоже еще нашлась нежная ромашка, хрупкий цветочек! Нежных ромашек Арина искренне презирала. Денис примирительно улыбнулся: — Они не виноваты. Я спросил, где найти следователя Вершину а эм. Сказал, что вызвали для беседы. — Вызвали, значит? И повестку у тебя не спросили? И мне в кабинет не позвонили? — Я сказал, что повестку забыл, паспорт предъявил, конечно. А что? — взгляд его лучился невинностью. — Думал, ты обрадуешься. — Я обрадовалась, — сурово сообщила Арина. — Позвонить никак нельзя было? — Скучно… — он смешно сморщил нос. — Если б не пустили, позвонил бы. Да уж. Какая скука может быть рядом с человеком, у которого посреди комнаты висит гамак — на случай, если вдруг захочется поразмышлять о судьбах мира? Ну ладно, не посреди, скорее в углу, но гамак же! Много вы видели квартир с гамаками? Вот то-то же! И ведь не эпатажа ради этот гамак там висел, вот в чем штука-то. Ради удобства. Или мотоцикл этот неизменный. Денис как будто не мог быть никем, кроме как мотоциклистом. Да, у него была машина — старенькая, но очень шустрая «нива». Но мотоцикл — это же не средство передвижения, это совсем про другое. Например, про то, как отважный рыцарь мчится спасать попавшую в беду беспомощную деву. Чувствовать себя спасаемой и спасенной оказалось неожиданно приятно. Независимость и прочая самодостаточность — дело хорошее. Но и надежная мужская рука, готовая поддержать — есть в этом что-то успокаивающее. Мужская рука, о да. Главное — надежная… В голове заворочалось непрошенное воспоминание — тяжелое, как притаившийся под корягой сом. Темный, тяжелый, скользкий. Сом растянул в ухмылке толстые, похожие на гигантских червяков губы и прошипел издевательски: «Крас-савец мущ-щина! Помниш-шь?» Обаятельный помощник адвоката с красивым именем Эрик тоже протягивал эту самую «руку». Тьфу, пакость какая! Арина поспешно затолкала сома обратно под корягу. Ну да, противно чувствовать себя дурой. Но что ж теперь, в корыстности всех подряд подозревать? И мельком подумала: хорошо, что в кабинете уже темно, Денис мою физиономию как открытую книгу читает, а сейчас на ней отражаются совсем не те мысли, которые стоило бы читать. Как будто отвечая на эти самые мысли, он негромко спросил: — Свет-то можно зажечь? Или ты специально в темноте сидишь? — Да с делом одним никак разобраться не могу, — Арина досадливо мотнула головой. — И дела-то никакого нет, официально то есть. А загадка есть. Такой клубок, что голову уже всю сломала. Непонятно, с какой стороны вообще к этой каше подходить, — про Роберта Моисеевича с его машиной и охранником она говорить не стала. — Я, конечно, в этих твоих головоломках не спец, но вполне могу побыть Ватсоном. Таким, знаешь, туповатым собеседником, который выслушивает проницательного сыщика и подает глупые реплики, от которых эта самая проницательность расцветает все более пышным цветом. — Звучит заманчиво, — задумчиво протянула Арина. — Только вот уголовно-процессуальный кодекс предусматривает следователя, оперативников, экспертов — и все. Ну гражданских консультантов, случается, привлекают. Музыковедов, музейных работников, аквалангистов даже. Но — никаких Ватсонов. — То есть ты сомневаешься, позволительно ли вводить в курс дела постороннего, так? — похоже, Денису даже в голову не пришло обидеться на ее скрытность. — Ну вообще-то… — Арина нахмурилась было, но вдруг хлопнула себя по лбу. — Какая же я тупица! Ведь действительно… сомневалась. Не потому что тебе не доверяю, а… — Брось! Я ж не совсем дурак… — Ты-то не дурак, — с облегчением рассмеялась она. — Зато я прямо призовая балда! Вот уж воистину: обжегшись на молоке, дуют на воду, — мелькнувшее было воспоминание об Эрике удалилось не солоно хлебавши. — Балда и есть балда. Было б из-за чего беспокоиться! Сейчас про эти дела даже самому последнему журналюге из самой распрожелтой газетенки можно рассказывать. В смысле — никакой секретности. Следствие закончено, приговоры исполняются, так что всякий, кому интересно, имеет право ознакомиться с обстоятельствами. — И? — перебил он. — Кандидаты на роль Ватсона принимаются? Виталик бы, улыбнувшись нежно, поцеловал ее в макушку, сказал, что она умница и, разумеется, во всем разберется, в том нет никаких сомнений, а что у нас нынче на ужин? Эрик наоборот — тянул бы все подробности до донышка. Но сколько ж можно оглядываться на бывшего — быв-ше-го! — мужа, на бывшего — быв-ше-го! — как бы это помягче выразиться, любовничка? Сколько можно вообще оглядываться? Они там, в позавчера, а она, Арина, здесь и сейчас. И Денис — здесь и сейчас. В Ватсоны вот просится. Она пожала плечами: — Если тебе интересно… — Ну… — протянул он, повторив ее жест. — Если б ты ломала голову над турнирной таблицей ближайшего чемпионата по бейсболу, вычисляя шансы и что там еще положено вычислять… я про бейсбол знаю только, что там биты и базы, но — почитал бы, постарался хотя бы с основами ознакомиться. А тут даже и не какой-то там бейсбол, а реальная жизнь, да? — Вот потому и ломаю голову. — Ну так одна голова — хорошо, а полторы лучше? За половинку-то моя сойдет? — Денис дурашливо замотал своей «половинкой». Арине сразу захотелось махнуть рукой на все на свете загадки, обнять, прижаться, закрыть глаза… Но вместо этого она довольно сухо сказала: — Ладно. Есть четыре убийства… — и вздохнула: убийств-то в списке Шубина было семь, но говорить о трех «морозовских», разумеется, не стоило, они-то никакого отношения к списку, точно не имели, и неважно, что там по этому поводу Шубин думал или не думал. — Четыре убийства, — повторила она, — в которых почему-то, ну или зачем-то признался перед смертью один наш бывший опер. — Признался? — переспросил Денис. — В каком смысле признался? Его… пытали? — Пытали? — Арина не сразу поняла, что Денис воспринял «перед смертью» как «перед тем как его убили», и слегка рассердилась на себя: точнее надо быть в формулировках, госпожа следователь, ты-то все материалы наизусть выучила, а Денис слышит эту историю впервые и воспринимает в рамках привычных по кино и телевидению стандартов. — Ох, нет, о чем ты. Он застрелился. И оставил записку: мол, так и так, совершил и так далее. — Сам застрелился? Арина пожала плечами: — Все выглядело как самоубийство. В общем и целом… Мне, правда, почему-то сразу подумалось, что это инсценировка. Имитация. — Прямо как в детективном романе? — Более-менее. В конце концов инсценировка оказалась гораздо сложнее, чем выглядела на первый взгляд. И имитатором был человек, который… которого… в общем, тот, кто был абсолютно вне подозрений. В общем, это совершенно неважно, — ей почему-то не хотелось сейчас выкладывать всю подоплеку того дела. — Важно лишь предсмертное признание Шубина. — И какое он к тем четырем убийствам имел отношение? — В том-то и дело, что никакого! — она раздраженно хлопнула по столу. — Вдобавок как минимум по одному из убийств у него алиби двести процентов. — Как это — двести? — В госпитале лежал, — пояснила Арина, — ранили незадолго до того на задержании. Мало того что из госпиталя так запросто не выйдешь, так у него тогда с подвижностью изрядные проблемы были. — А что там вообще за дела-то? Как это у вас называется — «глухари»? «Висяки»? — То-то и оно, что нет. Все давным-давно раскрыто, причем даже сроки не нарушались, суды приговоры вынесли, злодеи сидят. Причем сидят вполне обоснованно. Трое по крайней мере. — А по четвертому что — сомнения есть?