В самом центре старого города расположился Кафедральный собор, чуть к югу — церковь кармелиток, чуть восточнее — францисканский монастырь. Великая французская революция нанесла непоправимый ущерб религиозным учреждениям Понтуаза. Были разрушены церкви cвятого Меллона, cвятого Андрея и cвятого Петра. Исчезло аббатство святого Мартина, ордена иезуитов и урсулинок. Политические амбиции Понтуаза также не были реализованы: он был присоединен к департаменту Сена и Уаза, не получив даже статуса супрефектуры. Алексей хорошо знал историю этого пригорода Парижа, посольку именно здесь много работал один из самых любимых его импрессионистов Камиль Писсаро. В 1870 году, во время франко-прусской войны Писсарро переехал в Англию, где так и не добился признания. Через два года он вернулся во Францию и узнал, что его дом в Лувесьенне был захвачен пруссаками и разграблен. Большинство оставшихся там картин было уничтожено: солдаты использовали их в качестве фартуков или стелили в саду под ноги во время дождя. Вот тогда-то он и послелился в Понтуазе, куда к нему часто приезжали Поль Сезанн и Поль Гоген. Его выбор был в значительной мере продиктован тем, что до той поры еще ни один художник не успел прославить этот город с его живописными окрестностями. Таким образом, Писарро мог не опасаться обвинений в подражании кому бы то ни было. Кроме того, неподалеку, в Овер-сюр-Уаз, жил его друг и меценат доктор Гаше. Где-то здесь был и тот самый фруктовый сад, ставший знаменитым после написания Писарро картины «Весна». Идею этой картины Писсарро вынашивал давно. В его творчестве уже были пейзажи, но он считал, что Понтуаз является именно тем местом, где прелесть весеннего сада обладает магическим очарованием, и ему удастся наиболее оригинально запечатлеть красоту пробуждающейся природы. Художник специально приехал сюда сюда, решив сменить не только климат и натуру, но и технику исполнения. Все это, по его мнению, позволяло нарисовать пейзаж, который и должен стать воплощением его творческой мечты. И ему это удалось. Цвета на его картине отличались богатством, благодаря чему картина пропитана экспрессивностью весны, не сдерживаемой никакими преградами. Выполненные в энергичной манере мазки, в сочетании с насыщенным колоритом, наполнили пейзаж живыми чувствами, погружая зрителя в мир первозданной природы. Именно здесь, в Понтуазе, Писсарро написал большинство картин, которые впоследствии выставлялись на семи первых выставках импрессионистов… — Черт знает, — оторвал Алексея от его мыслей Преклонский, — смотришь на эти берега и церкви и не хочешь верить тому, что где-то рвутся снаряды и погибают люди… — Да, Евгений, — улыбнулся Алексей, — ты прав! Но еще больше ты убедился бы в своей правоте, если мы заехали сейчас в монастырь кармелиток, который ты можешь увидеть в левое окно! — Да ну тебя! — махнул здоровой рукой Преклонский. — Я с тобой серьезно, а ты! Глава III Генерал Краснов встретил Алексея так, как и подобает встречать сына старого товарища, обняв и троекратно расцеловав. К Краснову его привел сопровождавший генерала хорунжий Николай Куколович, работник казачьего отдела Министерства восточных областей, возглавляемого Розенбергом. Сам Краснов вскоре стал его консультантом. Алексей с интересом смотрел на семидесятидвухлетнего генерала, несмотря на возраст все еще стройного и подтянутого. И дело было не только в уже давно ставшей легендарной известности генерала. В мае 1915 года генерал Краснов был назначен командиром той самой 3-й бригады Кавказской туземной конной дивизии, в которой служил его отец. 29 мая 1915 года бригада Краснова вступила в бой с дивизей генерала Кайзера у села Жожавы на Днестре. Бой сложился для русских неудачно, и очень скоро под сильным огнем и натиском немцев, казаки стали отступать. И тогда Краснов повел в атаку два Заамурских конных полка, которая увенчалась полным разгромом противника. В том бою был тяжело ранен отец Алексея. Так и не оправившись от ран, он через несколько месяцев безуспешного лечения умер в госпитале. Краснов устроил своему боевому товарищу пышные похороны и несколько лет помогал его матери, в прошлом выпускнице Бестужевских курсов, хорошо известной всему дворянскому Петербургу. В эмиграции Краснов продолжал борьбу против большевиков и был одним из основателей «Братства Русской Правды», занимавшегося подпольной работой в советской России. В эмиграции Краснов много писал. Его воспоминания и исторические романы издавались на русском, английском, французском, немецком и других европейских языках. В 1926 году он дописался до того, что был номинирован В. А. Францевым на Нобелевскую премию по литературе. С 1936 года проживал в Германии, имел германский паспорт. Гражданином Советской России никогда не был и легитимность власти большевиков в России не признавал. — А как Мария Николаевна? — спросил Краснов. — Мама умерла в Ленинграде… Улыбка сбежала с лица генерала. — Я, — жестко произнес он, — не знаю такого города! — Мама умерла в Санкт-Петербурге, — поправился Алексей. Краснов вздохнул. Санк-Петребург, Мария Николаевна, погибший Петр. Одним словом, вспомнишь и лица давно позабытые… Но как давно все это было. Да и было ли? Чем старше становился генерал, тем чаще ему казалось, что все это, давно минувшее, приснилось ему в каком-то добром сказочном сне. А вот затем наступило страшное пробуждение, в котором не было уже ничего: ни дорогих лиц, ни милых русскому сердцу пейзажей, ни величавого молчания бескрайних полей, ни малинового звона церковных колоколов… — Я много видел в своей жизни, — после некоторого молчания произнес Краснов, — и плохого, и хорошего. Но чаще всего я вспоминаю 6 марта 1913 года, которое я провел в Санкт-Петребурге вместе с твоим отцом и матерью… Алексей кивнул. Он много раз слышал от своей матери о том грандиозном праздновании в России, которым было отмечено тресотлетие дома Романовых. В 8 часов утра двадцать один выстрел пушек Петропавловской крепости Санкт-Петербурга возвестил о начале празднования 300-летия Дома Романовых. В Казанском соборе собрались члены Государственной Думы, дипломатический корпус, представители дворянства и городских сословий, крестьянские старшины, всего более трёх тысяч человек. Из Зимнего дворца по Невском проспекту двигалась блистательная процессия. Удивительно красивую картину представлял царский поезд: сотня собственно его величества Конвоя в своих красных черкесках, с ружьями на бедре. За сотней — Государь с наследником в открытой коляске, рядом с коляской командир Конвоя князь Трубецкой. Затем — Государыни императрицы Мария Фёдоровна и Александра Фёдоровна в парадной карете, запряжённой четвёркой белых лошадей в русской упряжи с форейторами и двумя камер-казаками на запятках. Августейшие дочери Государя великие княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия Николаевны в четырёхместной карете, запряжённых парой лошадей в русской упряжи, и затем другая сотня собственно его величества Конвоя. У входа в собор императора и его семью встречали Патриарх Григорий и митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир Богоявленский. Николай II проследовал на «царское место» — роскошный мраморный трон. Служение молебна возглавил Антиохийский Патриарх Григорий IV. В тот же день в столице было совершено торжественное мусульманское богослужение в новой мечети, также особые моления были совершены буддистами в дацане в Старой Деревне и иудеями в Большой хоральной синагоге. В три часа дня в Николаевском зале Зимнего дворца началось принесение поздравлений от всех придворных чинов, членов Сената, Государственного Совета и Государственной Думы, министров и генералитета. К трёхсотлетнему юбилею был утвержден «Наследственный нагрудный знак для лиц, приносивших их императорским величествам личные верноподданнические поздравления по случаю 300-летия царствования Дома Романовых в дни юбилейных торжеств 21–24 февраля 1913 года». В Зимнем дворце состоялся приём и затем обед волостным старшинам и равнозначащим им представителям сельского и инородческого населения Российской империи, в котором приняли участие более 200 человек.