Да и с русской эмиграцией он не был связан. Конечно, в нем бывали те русские, кто сохранил свои капиталы, но это были редкие исключения. На самом деле название ресторана к России никакого отношения не имеет. Так звали Максима Гайяра, простого официанта, открывшего на этом месте маленькое кафе в далеком 1893 году. Однако дело не пошло, и вскоре кафе стало собственностью некоего Евгения Корню. В преддверии Парижской выставки 1900 года, он вложил в обустройство нового заведения немалые деньги. Интерьер был оформлен в стиле «модерн», он сохранился неизменным и по сей день. Роскошные драпировки, цветное стекло, яркий свет, множество бронзовых декоративных элементов быстро сделали ресторан Максим известнейшим местом в мире. Да, здесь играл русский оркестр, но это была скорее данью экзотике. Представительство на собрании на самом деле было широкое. В чем не было ничего удивительного, поскольку с точки зрения идеологии русская эмиграция была весьма разнообразной. Кого здесь только не было! Белые офицеры, изгнанная и бежавшая из СССР интеллигенция, меньшевики, эсеры, младороссы, черносотенцы и русские фашисты. Очутившиеся на чужбине участники Белого движения были горды тем, что они не капитулировали перед большевиками, а лишь отступили за границу для продолжения борьбы. «Мы не в изгнании, мы в послании!» Именно таким был их лознуг, поскольку эмиграция им виделась временной, а «послание» в том, чтобы свидетельствовать миру о зле коммунизма, которому множество русских людей отчаянно сопротивлялось. Свое призвание они видели в сохранении «светоча русской культуры» и православия, попираемых на родине, и в продолжении борьбы с большевиками. Что было проще сказать, нежели сделать, поскольку идти в «крестовый поход против большевизма» до сорок первого года иностранцы и не думали. Всех этих людей объединяла любовь к России и ненависть к правившим ею большевикам. Они мечтали видеть свою родину свободной, не знали они только того, как ей эту свободу вернуть. В ходе споров 1930-х годов, касающихся будущей войны, эмигрантский мир разделился на «оборонцев» и «пораженцев», а 22 июня лишь подвело черту под этим расколом. Одни считали, что в случае войны надо оборонять территорию старой Российской империи, что «красная» Россия — это все равно Россия, что большевики в грядущем конфликте, защищая себя, невольно будут защищать и ее, а затем получившие оружие красноармейцы сумеют свергнуть режим. Другие полагали, что территория не так важна по сравнению с уроном, который наносит России само существование большевистского государства, и что «снести» это государство можно только с помощью внешней военной интервенции. А поскольку у самой эмиграции сил для начала и ведения войны не было, ей, как предполагалось, следует принять деятельное участие в будущем общеевропейском конфликте. Имелась еще и третья категория, состоявшая из равнодушных или не определившихся с симпатиями наблюдателей, и она была самой многочисленной. Соответственно, для «оборонцев» 22 июня 1941 года стало днем скорби. Так, один из бывших руководителей Русского общевоинского союза (РОВС), вице-адмирал Михаил Кедров, с началом войны перешедший на «оборонческие» позиции, говорил впоследствии: — Кровавыми слезами мы плакали, когда слышали о первых поражениях, но в глубине души мы продолжали верить, что Советский Союз победит, так как для нас он представлял русский народ… А начальник штаба Вооруженных сил Юга России, генерал-лейтенант Петр Махров, в своем письме полковнику Петру Колтышеву от 12 мая 1953 года вспоминал: «День объявления войны немцами России, 22 июня 1941 года, так сильно подействовал на все мое существо, что на другой день, 23-го (22-е было воскресенье), я послал заказное письмо Богомолову (советскому послу во Франции), прося его отправить меня в Россию для зачисления в армию, хотя бы рядовым». За это письмо Махров позже попал в лагерь Вернэ, откуда был освобожден лишь по ходатайству знавшего его генерала Анри Альбера Нисселя в декабре 1941 года. Махров, занявший «оборонческие» позиции еще до войны, в 1938 году призывал создать эмигрантский «оборонческий батальон» в составе РККА. «Пораженцы» же, окрыленные надеждой на скорое возвращение на Родину, на долгожданное продолжение борьбы, пусть и с помощью немецких штыков, ликовали. Их позиции могли различаться в деталях — в обосновании, в осознании или предчувствии рисков и в том, как они эти риски для себя оправдывали, — но тем не менее то была прежде всего радикально антисоветская позиция, воплощенная в выведенной генерал-лейтенантом Петром Врангелем формуле: «Хоть с чертом, но против большевиков». Во всех странах Европы, где имелись русские общины, первое осмысление начавшейся войны проходило под влиянием двух факторов, которые дополняли друг друга. Первым были откровенно наивные надежды, а вторым едва ли не полное отсутствие информации. В этой рамке, соответственно, выстраивались и размышления о том, приемлемой ли будет германская оккупация, позволят ли немцы создать русское национальное государство, каким это государство станет. — Мы уверены, — говорил комментатор радио Софии 23 июня, — что каждый из русских по эту и ту сторону рубежа с замиранием сердца следит за ходом военных действий. И именно им суждено из-под развалин СССР воскресить новую Россию уже без юдобольшевиков, с которыми в решительный бой вступает Германия, а за ней и ряд связанных общими целями стран. Борьба не против русского народа, а против политической системы Советского Союза. Если это так, то мы, белые русские, в этой цели видим полное созвучие с тем, что столь последовательно проводили с начала большевицкой революции и до самых последних дней… Как уже говорилось, после смерти великого князя Кирилла Владимировича в 1938 году этот самозваный титул перешел к его сыну, Владимиру Кирилловичу. Однако старые политические идеи все меньше устраивали новое поколение: тех, кто покинул Россию совсем молодыми и плохо ее помнил. К началу тридцатых годов это поколение состояло из молодых людей в возрасте от вдадцати до тридцати лет. И именно оно выдвинуло лозунги «национальной революции» изнутри страны, при поддержке зарубежья. Но и эти мальчики и девочки видели «национальную революцию» совершенно по-разному. «Новоградцы» и близкие к ним «утвержденцы» были фактически христианскими социалистами. Они верили в смысл покаяния и перехода масс к православной цивилизации. Как это можно было осуществить в реальных условиях Советской России, ребята не объясняли. Из прочих сил важны младороссы, фашисты и солидаристы. В 1923 году на Всеобщем съезде национально мыслящей русской молодежи, прошедшем в Мюнхене, было решено образовать Союз «Молодая Россия». В 1925 году, организация была переименована в Союз младороссов. Его лидером стал А. Казем-Бек. Главной идеей младороссов была мировая «революция Духа», восторжествовавшая над господством материалистических ценностей. А политический лозунг был «Царь и советы». Монархия должна быть, с одной стороны, надклассовой, а с другой — «социальной». Образцами русского самодержца считались «царь-труженник» Петр I и «царь-освободитель» Александр II. Младороссы поддерживали «императора» Кирилла Владимировича, а в их партийное руководство «император» делегировал своего представителя — великого князя Дмитрия Павловича. В основной массе эмиграция не поддерживала движение младороссов, которое контактировало с советскими властями. Их организация кишела агентами ГПУ. В составе движения младороссов было несколько тысяч молодых национал-революционеров. Отделения Союза, так называемые «очаги», были созданы в Париже и Нью-Йорке. Движение выпускало периодические издания «Бодрость!», «Младоросская искра», «К молодой России», «Казачий набат» и «Казачий путь». Формой младороссов были синие рубашки. Приветствие сопровождалось вскидыванием правой руки (салют Беллами) и возгласом в честь Вождя: «Глава, Глава!». В период Второй мировой войны младороссы воевали на стороне Франции, участвовали в движении Сопротивления. К своему удивлению, Алексей узнал, что был еще и Союз солидаристов. В отличие от младороссов и фашистов, у них не было ни форменных рубашек, ни культа вождя. Они писали: «Мы не либералы, но и не фашисты». Небольшой по численности «Народно-трудовой союз российских солидаристов» принял термин «солидаризм» от правоведа Г. К. Гинса, служившего управляющим делами в правительстве адмирала Колчака. Союз строил свою идеологию на основе «белой идеи», вдохновлялся жертвенным порывом белых добровольцев и противопоставлял материализму — «примат духа», а классовой вражде — солидарность. Отказываясь от тактики террора БРП и РОВС, он ставил во главу угла распространение идеи. И распротсранять свои идеи они собирались в России, куда многие из них и направились сразу же после начала войны. Большинство из них было задержано уже на границе, но были такие, кто попала в СССР. И было трудно ожидать хоть какого-то единства от столь разных по своей идеологии групп и всевозможных союзов. Но когда началась война, вся эта разномастная эмигрантская масса разделилась на две части. Представители первого лагеря, во главе с откровенным фашистом Жеребковым, считали, что надо раз и навсегда отбросить рассуждения о патриотизме и сражаться на стороне немецких войск. Ради справедливости следовало заметить, что таких «русских» было меньшинство. В большинстве своем это были дети уничтоженных большевиками с особой жестокостью семей.