По той простой причине, что чаще всего никакой вины за этими людьми не было, и уж кто-кто, а они сами прекрасно знали это. Но в то же самое время наиболее стойкие воры стремились любыми путями придерживаться «воровского закона», который обеспечивал им главенство среди прочих уголовников и возможность «держать» всё арестантское население ГУЛАГа, уклоняться от работы, тем более от самых тяжёлых, губительных «общих» работ. Конфликт начал назревать с самого начала войны, когда заключенные стали обсуждать все происходящее на воле. Но не избежен он стал только после того, как часть заключенных написала письмо адиминстрации лагеря с просьбой пересмотреть их дела и отправить на фронт. Та приняла к сведению и обещала поставить этот вопрос перед властями. Но сразу предупредила, что о сидевших по «фашистской» статье зеках не может быть и речи. Поначалу правильные воры пытались отговорить раскольников, но ничего из этого не вышло. И тогда Клест решил собрать лагерную сходку и выработать на ней общую политику по отношению к предателям воровской идеи, если они продолжат стоять на своем. Пригласили на сходку и тех, кто выступил против воровского закона, который запрещал ворам работать где-либо и малейшим образом сотрудничать с властями, включая и службу в армии. Сходку, на которой присутствовали все авторитеты и законники лагеря, открыл сам Клест. — Сегодня, — сразу же перешел он к делу, — мы должны окончательно решить вопрос об отправке на фронт, чего добиваются некоторые воры. Наша позиция известна: никакого сотрудничества с властью, на этом мы стояли, стоим и будем стоять! Что скажешь, Кот? — обратился он к бывшему майору, который на сходке представлял тех, кто желал идти на фронт. — А что тут говорить? — пожал тот плечами. — Мы хотим идти на фронт и пойдем на него! По той простой причине, что сейчас немцы напали не на власть, а на нашу землю! Моя семья погибла при бомбежке Минска, а я, здоровый мужик, должен сидеть в лагере и слушать какую-то чепуху про какие-то надуманные законы? Нет, Клест! Не сидеть я должен, а воевать! Именно поэтому я говорю вам от имени тех, кто послал меня на сходку: мы хотим воевать! Дадут нам такую возможность, прекрасно! Не дадут? Тогда делать нечего, но совесть наша будет чиста, потому что в трудные времена мы не отсиживались и не выживали за счет других, а сделали все от нас зависящее, чтобы быть на войне… — Насколько я понимаю, — спокойно спросил Клест, не ожидавший другого ответа, — это ваше окончательное решение, Кот? — Да, — кивнул тот. — Только я больше не Кот, а майор Беркетов… — Хорошо, — согласился Клест, — пусть будет так! Но, прежде чем мы разойдемся, прошу тебя запомнить и передать своим, что отныне все вы становитесь для нас суками… Да, все именно так и было. Именно этот конфликт между желавшими и нежалавшими воевать ворами и стал причиной «сучьей войны». Это потом историки напишут, что основные действия развернулись только после войны, когда основанная масса «польских» воров, как стали называть раскольников, снова вернулась в лагеря. Тем не менее, первые конфликты на этой почве стали вспыхивать уже в самом начале войны. Воры, не желавшие воевать, считали, что воры, бывшие на фронте, пойдя на сотрудничество с властью. Столь неблагополучное название эта резня получила потому, что отступники от «воровского закона» на уголовном жаргоне назывались «ссученными», «суками». Да и сам выбор слова «сука» для нарушивших «закон» воров не случаен. В босяцком жаргоне оно сохранилось ещё со времён царской каторги. Есть два только бранных слова. В арестантском словаре было только два ьранных слова, бывших причиной драк и даже убийств в тюрьмах. Одно из них — сука — означало шпиона, другое — блядь — мужчину, который берёт на себя роль женщины. Наиболее грязным и унизительным в арестантской среде того времени считалось любое обращение в женском роде. «Честный арестант» обязан был смыть такое оскорбление кровью. Помимо шпионов, «суками» называли также сотрудников мест лишения свободы — надзирателей, начальство и конвойных. Поэтому назвать «сукой» арестанта значило поставить его в один ряд с ненавистным начальством. Надо сказать, что и сама администрация по отношению к себе считала подобное определение самым унизительным. Охранник мог прость «сукиного сына» и «мерзавца», но не «суку», за которую мог застрелить. После окончания войны сражения между «ворами» и «суками» пошли полным ходом. «Суки» и «воры», попадая на одну «командировку», сходу хватались за «пики» и дрыны и бросались друг на друга. Кровь лилась рекой. Под горячую руку попадали все, без разбора, в том числе арестанты, не имевшие отношения ни к «ворам», ни к «сукам». Человеческая жизнь вообще перестала что-либо стоить. С прибытием новых этапов «блатных» война, разумеется, вспыхнула с особой жестокостью. Лагерное начальство только хваталось за голову. О политике невмешательства не могло быть и речи. Положение осложняло то, что блатные были призваны в лагерях для физической расправы с «троцкистами». Блатные убивали и избивали беспомощных стариков, голодных доходяг. Смертной казнью каралась даже «контрреволюционная агитация», но преступления блатных были под защитой начальства. Да, поначалу оно, преследуя свои цели, натравливало одних на других. Но когда война пошла в полном смысле этого слова на истребление, перепуганные начальники попытались изолировать «сук» и «воров» друг от друга. Сначала в пределах одного лагеря стали создаваться отдельные «воровские» и «сучьи» зоны. Но все было бесполезно, и всякий раз война вспыхивал с новой силой. Так что в этом смысле любившему и хорошо знавшему историю Алексею, можно сказать, повезло, поскольку он имел возможность наблюдать первые проявления сучьей войны, о которой позже будут написаны сотни книг и поставлено десятки фильмов. — И это, закончил Клест, — не мое личное решение, это естественный выход из создавшегося положения для всех тех, кто пошел против закона. Ну, а что такое быть «сукой» тебе, майор, объяснять не надо! — Не надо! — покачал головой Беркетов, хорошо зная, что своим решением они обрекают себя на положение изгоев в любом воровском сообществе, поскольку там всегда будет править бал преклонявшееся перед законом большинство. — И тем не менее? — И, тем не менее, мы остаемся при своем решении! — Хорошо, можешь идти, и помни, я тебя предупредил… Беркетов еще раз кивнул и с несколькими своими сторонниками покинул барак. — Надеюсь, — сказал Клест, когда за Беркетовым закрылась дверь, — теперь все понятно? Ответом ему послужили громкие и злобные выкрики: — На перо «ссученных»! Валить их! — Вот именно! — громко произнес Клест. — Отныне прессовать всех этих предателей везде, где только можно! Когда правильные воры разошлись, продолжая громко обсуждать планы мести «сукам», Алексей сказал: — Ну, сейчас начнется! — Так это же хорошо, Леша! — А чего хорошего? — удивился Анненков. — Ходи теперь и оглядывайся! На той стороне тоже не дети! — Ничего, — все так же весело продолжал Преклонский, — пооглядываемся! Зато теперь у нас появился реальный шанс? — На что? — спросил Алексей. — На побег, Леша, на что же еще! — улыбнулся Преклонский. — Или ты хочешь здесь задержаться? — Нет, конечно, но как ты себе это представляешь? — Да очень просто! — ответил Преклонский. — Спровоцируем схватку воров и под шумок уйдем. Ну а помогут нам китайцы… Алексею не надо было объяснять дальше, поскольку план и на самом деле был хорош. — Все это хорошо, — после небольшой паузы сказал Алексей, — только куда мы пойдем? Идет война и долго мы не пробегаем! Не в тайге же нам прятаться? — Нет, Леша, — ответил Прелонский, — в тайге мы прятаться не будем, а уйдет на ту сторону, в Харбин… — А там мы кому нужны? — удивленно взглянул на приятеля Алексей. — А это, Леша, — понизил голос Преклонский, — уже не твоя забота! И смею тебя уверить, что в Харбине нас встретят по самому высшему разряду. Впрочем, — улыбнулся он, — если ты намерен честно отбыть свой срок и вернуться к товарищам с чистой совестью, то не смею настаивать…