Он спрятал заточку в сапог и, сверля Алексея злобным взглядом маленьких и глубоко посаженных глаз, процедил сквозь зубы: — Ответишь! Алексей согласно кивнул головой. Когда Пескарь вместе с корешами ушел, стоявший поблизости конвойный сказал Алексею: — Зря ты так, парень! Пескарь редкая сволочь! Ходи теперь и оглядывайся! — Посмотрим! — улыбнулся Алексей. — А за предупреждение спасибо! Потом каждому выдали летнюю и зимнюю форму, зимнюю обувь на резиновой подошве и меховые рукавицы. Затем началось распределение будущих работников по отрядам. Эта сортировка решала в жизни лагерников очень многое. От нее зависело все: статус заключенного в лагере, барак, в котором он жил, работа, которую он выполнял. Это, в свою очередь, нередко определяло, останется он в живых или нет. Алексея определили в третий отряд, пользовавшийся на зоне плохой славой. Здесь были собраны те, кого со временем станут называть беспредельщиками. И если жившие в других бараках правильные воры еще блюли хоть какую-то справедливость, то в третьем отряде такого понятия не знали. Здесь был прав тот, кто бил первым. При этом били, как правило, слабых и беззащитных. Ну а для тех, кто попадал под категорию «фашистов», в третьем бараке была самая настоящая каторга. Смотрящим здесь был некто Разгуляй, значившийся в миру как Василий Михайлович Нестеров. Если называть вещи своими именами, то это был отъявленный мерзавец, по которому давно плакала стенка. Но самым печальным для Алексея было то, что одним из самых близких к Разгуляю людей был тот самый Пескарь, которого он сегодня прилюдно опустил. Конвойный довел Алексея и еще нескольких зеков до третьего барака. Он открыл дверь и пропустил зеков. Потом вошел сам и, обращаяь куда-то в угол, насмешливо сказал: — Принимай пополнение, Разгуляй! С каким-то сожалением взглянув на теснившихся друг к другу зеков, он покачал головой и вышел. В этот самый момент из угла вышел разбитной парень и вихляющей походкой направился к вновьприбывшим. — Наше вам, с кисточкой! — криво усмехнулся шнырь. — Здравствуйте! — за всех ответил Алексей. — А, — с какой-то радостью воскликнул парень, — борзый! И ты здесь! Это хорошо! Вот там, — указал он рукой в угол барака, — свободные нары, распологайтесь! Он еще раз окинул Алексея насмешливым взглядом и отправился в свой закуток, где, надо полагать, была резеденция смотрящего. В следующий момент Алексей в какой уже раз в жизни убедился, что являют собой люди. Все пришедшие с ним, прекрасно понимая, что унизившего вора Алексея ждут серьезные неприятности, держались стороной и старались не смотреть на него. И нары себе они выбрали подальше от него. В половине девятого барак заполнился сотней заключенных. Измученные за день тяжелым трудом люди без сил падали на нары и с трудом сдерживали желение тут же забыться. Распорядок в лагере исполнялся строго, и за не санкционированный устав сон зеков нещадно наказывали. В десять барак затих, и только сонный дневальный клевал носом у застеленной старой протертой во многих местах клеенкой клевал носом. Алексей не спал. Он прекрасно понимал, что уже очень скоро в барак явится обиженный им Пескарь и его позовут на разборку. Так оно и вышло. Пескарь вместе с бывшими с ним днем уголовниками явился в барак около одиннадцати часов, а еще через десять минут все тот разбитной парень, встретивший Алексея несколько часов назад. Полагая, что тот спит, он толкнул его в бок. — Вставай, борзой! — коротко хохотнул он. Алексей встал и, делая вид, что не понимает, что происходит, вопросительно взглянул на шныря. — Пошли! — приказал тот. В воровском углу, куда вслед за шнырем пришел Алексей, на кроватях сидело несколько человек. В углу стоял Пескарь и его приближенные. Завидев Алексея, он злобно посмотрел на него. На тумбочке стояла бутылка водки, несколько стаканов и большая тарелка с мясом, хлебом и порезанными помидорами. — Ну, что, мил человек, — спросил Алексея рослый мужчина в хорошо сшитом черном люстриновом комбинезоне, — не успел приехать, а уже гоноришь? Не по понятиям! Это был сам Разгуляй, смотрящий за бараком. В воровском мире он не пользовался хорошей репутацией и слыл за беспредельщика. На плаву же он держался только потому, что обладал удивительным свойством выходить сухим из воды даже из самых безнадежных ситуаций. — А раздевать людей по понятиям? — спросил Алексей. — Так кто же собирался тебя раздеть? — изобразил крайнее удивление Разгуляй. — Да вот этот! — кивнул Алексей на продолжавшего хмуро смотреть на него Пескаря. — Так? — повернулся к нему Разгуляй. Одновременно с ним к Пескарю повернулся сидевший рядом с Разуляеем мужчина с красивой седой шевелюрой. Это был смотрящий зоны Клест, в миру Сергей Николаевич Шевелев. — Да так, — ответил Пескарь, — потому что раздеть фашиста не западло! — А почему ты решил, — спросил Клест, — что он фашист? — А чего тут решать, — усмехнулся Пескарь. — Посмотри на его рожу и сам поймешь? Ответ прозвучал резко, и Клест вкрадчиво спросил: — Значит, советуешь мне? — Извини, Клест, — осадил коней зарвавшийся Пескарь, — но ведь у него на лбу на самом деле пятьдесят восьмая написана! — Смотри, братва, — усмехнулся Клест, — какой у нес физиономист выискался! Сразу определил! По тому тону, каким с ним беседовал смотрящий, Пескарь сообразил, что в деле с «фраерком» что-то не так и настороженно молчал. — Ладно, — поморщился Клест, — сейчас мы сами определим, кто тут есть кто! Скажи как мне, Граф, — по какой статье ты мотаешь срок? Услышав, что смотрящий назвал его обидчика по кличке, Пескарь помрачнел. Он уже начинал понимать, что наехал не на «фраерка» и фашиста, а на известного в их кругах человека. И будь это не так, сам смотрящий не пришел бы на пустяковую по масштабам зоны разборку. Да, сам Клест слыл правильным вором, но даже он никогда не запрещал раздевать политических. Но тут…