У Садовского была даже своя собственная программа, которая сводилась чуть не к восстановлению крепостного права. При этом он люто ненавидел интеллигенцию, любое проявление свободной мысли и, как следствие, все „либеральное“. Судя по тому благоговейному отношению Садовского к немецкому началу в русской истории, не очень-то он жаловал и Россиию. А потому очень наделся на то, что набравшиий силу Гитлер сбросит ненавистных большевиков и наведет настоящий порядок в России. Именно Садовскому, уезжая в 1941 году в эвакуацию, принесла чемодан с частью своего архива Марина Цветаева. И он его сохранил. В 1944 году этот чемодан забрала дочь поэтессы, Ариадна Эфрон. Жил Садовский самым замкнутым образом. Из дома жена вывозила его на коляске только в летние месяцы, и он подолгу грелся на солнце. Все свое свободное время он проводил за книгами и много писал. Человеком он был весьма воспитанным и радушным, и никто не помнил случая, чтобы он и его жена отказал кому-либо в гостеприимстве. Впрочем, и супруга Садовского Надежда Ивановна Воскобойникова была без малейшего преувеличения легендарной личностью. Вдова казачьего офицера появилась в Петербурге в 1911 году. Она была образованной женщиной, поскольку Садовский в письме к презираемому им К. Чуковскому упоминал о том, что „жена знала латынь и Канта, но теперь, слава Богу, все забыла“. Вскоре она оказалась в доме сенатора Валерия Николаевича Мамонтова, в качестве его „друга“. Жена Мамонтова такой дружбы не поняла и развелась с ним». А жена эта, между прочим, была сестрой Владимира Николаевича Коковцова, председателя Совета министров Российской империи в 1911–1914 годах. В документах полиции Воскобойникова значилась как «любовница Мамонтова». Мамонтов свёл Надежду Ивановну с Григорием Распутиным, после чего Воскобойникова стала бывать здесь без Мамонтова. 3 декабря 1915 года охрана Распутина зафиксировала, что «возлюбленной сенатора Мамонтова Воскобойниковой» Распутин велел, «чтобы она пришла к нему в час ночи». В начале 1916 года покровитель Надежды Ивановны Мамонтов умер. Она отправилась к Григорию Ефимовичу за советом и помощью. Тот послал Воскобойникову к Вырубовой, сопроводив ее следующей рекомендацией: «Она тебе не оберет». Анна Александровна Вырубова, в девичестве Танеева, ближайшая подруга последней российской императрицы, на свои средства содержала в Царском Селе госпиталь, получивший в честь Серафима Саровского, которого особенно почитала императрица, название Серафимовского лазарета. В нем в качестве сестёр милосердия оказывали помощь раненым Александра Федоровна и ее дочери. В этот госпиталь сестрой милосердия была зачислена и Воскобойникова. Там она и познакомилась с императрицей. Очевидно, что у Надежды Ивановны был дар нравиться не только мужчинам, но и женщинам. Очень быстро она стала доверенным лицом Вырубовой, а в последние месяцы перед февралем 1917 года Воскобойникова входила и в круг самых близких императрице людей. Осенью 1916 года Вырубова познакомила Надежду Ивановну с Александром Дмитриевичем Протопоповым, последним министром внутренних дел. Воскобойникова без долгих раздумий становится любовницей министра. Через неё императрица, Вырубова и Распутин манипулировали слабым министром, у которого к тому же многие подозревали нервное расстройство. Степан Белецкий, бывший директор департамента полиции и товарищ министра внутренних дел, говорил, что Протопопов «ввиду оказываемого ей императрицей особого доверия и расположения, видел в ней возможную заместительницу Вырубовой, укрепляя её в этой уверенности». По его словам, Воскобойникова докладывала министру обо всем, происходившем при дворе либо при регулярных личных встречах, либо по телефону. Роль любовницы Протопопова и посредницы между Распутиным и царицей оказалась весьма доходной. Она пришла совершенно нищей, но уже очень скоро превратилась в шикарную барышню с массой золотых драгоценных вещей. Протопопов снял для нее шикарную квартиру на Невском проспекте, а она запросто бывала у него. У Распутина Воскобойникова познакомилась с Садовским, который наделяся поправить у старца съедаемое сифилисом здоровье. Попав на Гороховую улицу в первый раз, Садовский потерял сознание от боли. Придя в себя, он увидел перед собой женщину с чашкой чая в руке. На ней платье сестры милосердия, с большим красным крестом на груди. Она поставила чашку перед ним и слегка коснулась рукой его плеча. К великому удивлению Садовского, боль отступила, и он с благодарностью смотрел на волшебницу-сестру, облапдавшую к тому же прекрасно внешностью. Прощаясь, она снова слегка косунлась плеча Садовского: — До свидания, Борис Александрович. Меня зовут Надежда Ивановна… Революция похоронила карьеру Надежды Ивановны. В февральские дни Воскобойниковой не было рядом с императрицей и её детьми. Но потом ходили неясные слухи о том, как Воскобойникова оставалась с Романовыми до их ареста, а потом некое «Общество спасение царя» собиралось послать Надежду Ивановну с большой суммой денег для спасения царской семьи. Но есть и другая версия, согласно которой Воскобойникова являлась тайным агентом оппозиции, окружавшим царицу накануне революции. Со слов Надежды Ивановны, последний раз она видела царскую семью во время ареста в 1917 году. Прощаясь с ней, Александра Федоровна «благословила ее идти в народ», т. е. послала ее пропагандировать борьбу за восстановление монархии. «Общество спасения царя», со слов Надежды Ивановны, действительно существовало, но было очень законспирированным. Оно финансировалось американцами, давшими 8 млн. долларов на спасение царя. Надежда Ивановна говорила, что она являлась членом этого «общества» и даже должна была в нем сыграть значительную роль. По ее словам, дело спасения царя сорвалось в результате того, что находившиеся под арестом в Тобольске и на Урале Романовы не поверили являвшимся к ним эмиссарам «общества», полагая, что они подставлены большевиками. В связи с этим «Общество» решило послать Надежду Ивановну к царской семье, учитывая, что ее лично хорошо знала Александра Федоровна. С деньгами и иностранными паспортами она должна была уже выехать на Урал и попытаться спасти царскую семью, но в это время пришло известие, что семья уже расстреляна. Как пережила Надежда Ивановна Воскобойникова бедствия гражданской войны, неизвестно. Летом 1921 года интеллигенция Петрограда застыла в страхе и томительном ожидании. ВЧК раскручивала так называемое «дело Таганцева», и по городу шли аресты. Это тревожное время Надежда Ивановна пережила в общежитии для одиноких и дошедших до дистрофии деятелей науки в роли его заведующей. Устроил ее на столь хлебную должность заведующий л хозяйственной частью всего комплекса Дома учёных бывший полковник Адолий Сергеевич Родэ, до 1914 года звавшийся Адольфом, а потом переименовавшийся из патриотических побуждений. Родэ был делец, деловой человек, а потому свел знакомство с Распутиным, чье покровительство дорого стоило. Брат казненного Таганцева в своем дневнике писал о том, что руководители Дома воровали продукты, выделяемые для его столовой. Можно предположить, что Надежда Ивановна была ближайшей сотрудницей Родэ. В конце августа Владимир Таганцев, его жена и еще несколько десятков человек, в том числе поэт Николай Гумилёв, были расстреляны по обвинению в контрреволюционном заговоре. Адолий Сергеевич Родэ был мудрым человеком. Когда в конце 1921 года Максим Горький уезжает за границу, то же самое делает и Родэ, получивший литовское гражданство. Воскобойникова остаётся в России. После 1921 года следы Воскобойниковой теряются на долгие семь лет. Зато известно, что в 929 году Надежда Ивановна Воскобойникова стала женой Садовского. За руку и сердце Бориса Александровича ей пришлось выдержать настоящую борьбу. Ему активно сватали другую женщину, Нину Петровну Комарову-Оболенскую, известную в 20-е годы поэтессу-футуристеку, писавшую под псевдонимом Хабиас и прославившуюся маловразумительными эротическими стихами. Роман Нины Петровны с Садовским уже плавно катился к свадьбе. Садовского периодически посещали мысли о самоубийстве, и она писала ему: «Умоляю Вас, никогда не думайте о самоубийстве, выбросьте из головы это, Вы же верующий человек». «И еще Борис Александрович, — писала Воскобойникова в другом письме, — давайте условимся забыть о прошлом, о моем и Вашем, и более не возвращаться к нему. Я не о литературе, здесь Вы вольны, а о наших отношениях. Пользы не будет никакой, а мучений можем друг другу доставить много.