Посол начал свою беседу с того, что его правительство в течение последнего года внимательно следило за политикой Советского правительства по отношению к Соединенным Штатам. За это время оно убедилось, что Советское правительство, не желая ухудшать отношения с Соединенными Штатами, в то же время не идет навстречу Соединенным Штатам даже в тех мелких и незначительных вопросах, по которым последние обращались к нему. Иначе, зачем бы оно, требуя возвращения балтийских судов и золота, продолжало забирать собственность американских граждан в Латвии, Литве и Эстонии. Посольство послало по этому вопросу в НКИД бесчисленное множество нот, однако НКИД не счел даже нужным ответить на них. Советское правительство урегулировало с Германией и Швецией вопрос об имущественных претензиях в Балтийских странах, однако оно не желает, видимо, сделать то же самое в отношении Соединенных Штатов. Наконец, СССР, получая из Соединенных Штатов огромное количество разных товаров, не нашло возможным продать несколько тысяч тонн льна Соединенным Штатам. Правительство Соединенных Штатов решило поступать в отношении СССР точно так же, как Советское правительство поступает в отношении Соединенных Штатов. Все те действия, на которые жалуется Советское правительство последнее время, являются ответом Американского правительства на недружелюбные действия Советского правительства в отношении Соединенных Штатов. Советское правительство отказалось продать лен американским фирмам — Американское правительство отказалось выдать ему станки… Дальше все шло в том же духе. Как того и следовало ожидать, Лозовский, в свою очередь, заявил, что американский посол неправильно изложил историю советско-американских отношений, переложив ответственность на Советское правительство, в то время как создавшиеся отношения являются следствием неправомерных действий Американского правительства… Впрочем, Москвина мало волновала вся эта дипломатическая болтовня, поскольку он хорошо знал ей цену. Однако он нашел в этой беседе и то, что интересовало непосредственно его: вопрос о скоплении германских войск на западной границе СССР. Так, на предположение Штейнгардта о том, что немцы собираются напасть на Советский Союз, Лозовской ответил, что «Советский Союз относится очень спокойно ко всякого рода слухам о нападении на его границы. Советский Союз, заверил он американца, встретит во всеоружии всякого, кто попытается нарушить его границы. — Если бы даже и нашлись такие люди, которые попытались бы это сделать, — с гордостью сообщил Лозовский, — то день нападения на Советский Союз был бы самым несчастным в истории напавшей на СССР страны…» Москвин поморщился и закрыл папку. К сожалению, это была уже не дипломатия, а линия. И это не смотря на то, что 2 июня Начальник Разведывательного управления Генштаба Красной армии Ф. И. Голиков доложил руководству страны, что на 1 июня 1941 года немецкое командование сосредоточило для борьбы против СССР 120 полностью готовых к войне и 48 резервных дивизий. В тот же день Народный комиссар внутренних дел Л. П. Берия направил в Центральный Комитет партии и Совет Народных Комиссаров сообщение о военных мероприятиях немцев вблизи границы с СССР. Ответ, надо заметить, последовал неожиданный, и 3 июня 1941 года Политбюро во исполнение договора разрешило Наркомвнешторгу выделить из особых запасов для Германии 6 тысяч тон меди, 1500 тонн никеля, 500 тонн олова, 500 тонн молибдена и 500 тонн вольфрама. Дальше — больше! Не смотря на столь тревожные сообщения, 4 июня СНК принял Постановление «Об укреплённых районах», в котором утвердил перечень создаваемых частей для вновь строящихся укреплённых районов и установил срок окончания формирование частей — 1 октября 1941 года. Иными словами, эти части должны были быть сформированы через три месяца после начала войны. Москвин поморщился. Складывалось впечатление, что члены СНК не знали о состоявшейся несколько дней назад в Берлине встрече Гитлера с начальниками штабов армий и групп армий. Не имели они, похоже, понятия и о том, что на этой встрече обсуждались вопросы взаимодействия пехоты с танками в начале наступления и вопрос об артиллерийской подготовке наступления. И тем не менее… Что же касается спецсообщения НКГБ БССР наркому госбезопасности СССР В. Н. Меркулову, в котором отмечались продолжавшиеся интенсивные военно-мобилизационные приготовления немцев на сопредельной территории, то можно было подумать, что его не было вообще… Только представив себе, какой кровью русским людям придется заплатить за эту преступную политику, Москвин поморщился. В этот момент в кабинет постучали, и в следующее мгновение в нем появился улыбавшийся Громов. — Здравствуй, Сергей! — Москвин подняля из-за стола и поспешил навстречу приятелю. — Рад тебя видеть! — слегка обнял он его. — Я тоже, Иван! — Садись! Чай будешь! — Если можно, кофе! — продолжал улыбаться Громов, который тоже очень был рад видеть страого приятеля. Когда через несколько минут с кофеем было покончено, Москвин закурил и, слегка нахмурившись, сказал: — Надо бы тебе врезать, как следует, за «Белый лотос», да победителей не судят! Молодец! Насколько дерзко, настолько и блестяще! Мои комплименты! — Спасибо, Иван! — кивнул Громов. — А как у вас тут дела? Москвин махнул рукой и, раскрыв папку, прочитал ему ответ Лозинского американскому послу о скорой войне. Громов ничего не сказал. Он не видел никакого смысла в том, чтобы в какой уже раз сотрясать воздух! Они столько раз говорили на эту тему, что добавить ко всему сказанному они ничего не могли даже при всем желании. И все-таки ему было обидно. Не за себя, нет! За огромную страну, судьба которой зависела от воли одного человека, возомнившегося себя богом. Просмотрев донесения за последнюю неделю, Громов помрачнел еще больше. Судя по всему, война могла начаться со дня на день. — А что ты думаешь о Преклонском? — нарушил несколько затянувшееся молчание Москвин. — Наверное, — пожал плечами Громов, — то же самое, что и ты. Такой шанс упускать нельзя… Он быстро и толково изложил план действий, и внимательно слушавший его Москвин грустно улыбнулся. — Как это ни печально, — сказал он, — но музыка играла на самом деле недолго… Заметив некоторое удивление на лице товарища, он рассказал ему о том, чего он еще не знал. Громов понимающе покачал головой. — Я сейчас же распоряжусь! — сказал он. Направляясь к себе в кабинет, он раздумывал над услышанным от Москвина и, в конце концов, пришел к выводу, что все было сделано правильно. Сказать, что Алексей и Марина наслаждались все это время друг другом, значит, ничего не сказать. А они, действительно, все последние дни купались в счастье. И особенно ценили его по той простой причине, что слишком хорошо знали обратную сторону жизни. Все правильно! И трижды был прав Лао-цзы, когда говорил о том, что нельзя по-настоящему понять, что такое прямое, не зная кривого. Они ходили по музеям, катались на лодках в Сокольниках и ходили в Большой любоваться великой Улановой. Как-то вечером они отправились в консерваторию слушать любимого ими обоими Баха и Бетховена в исполнении уже входившего в силу Эмиля Гилельса. Несмотря на свою молодость, он уже занимал первое место на Международном конкурсе имени Изаи в Брюсселе. Особенно прочувственно он играл «Лунную сонату». Когда спектакль закончился, они пошли по улице Горького по направлению к Красной площади. Говорить после всего услышанного ни о чем не хотелось. — Хочешь, — спросил Алексей, когда они миновали памятник Юрию Долгорукому, — я расскажу тебе одну интересную историю? — Да! — обрадовано ответила Марина, хорошо зная, как умел рассказывать Алексей. — В мае 1810 года около небольшого трехэтажного домика в центре Вены, — начал Алексей, — остановилась коляска. Из нее вышла стройная молодая женщина с красивым лицом и грустными глазами… И Марина узнала, как с минуту постояв у крыльца, она решительно открыла дверь и поднялась на третий этаж. У входа в квартиру она остановилась, зачарованная доносившимися из нее звуками фортепьяно. Женщина печально вздохнула. Чудесная мелодия напомнила о счастливой молодости и о потерянном навсегда счастье и, конечно же, о том, кто так боготворил ее тогда и обессмертил ее имя. Это была грустная встреча. Женщина плакала и вспоминала о том прекрасном времени, когда стоявший перед ней мужчина был её учителем, а жизнь казалась удивительной сказкой, в которой она играла роль принцессы. Покончив с прекрасным прошлым, женщина перешла к печальному настоящему и поведала мужчине о постигшей ее нищете, о трудностях, которые преследовали ее семью, и попросила помочь ей.