В одно из таких посещений он познакомился с одной из посетительниц этих мест, с виду «аристократкой», довольно красивой женщиной. Дальше все шло по накатанной колее. Они стали встречаться, и во время одной из его встреч в кабинете фешенебельного ресторана неожиданно появился японец в военной форме. Он оказался «мужем» этой женщины и набросился на Скорина, требуя удовлетворения за оскорбление чести его семейного очага. Дело кончилось бы скандалом, если бы тут же не появился другой человек, довольно любезный с виду, тоже японец, но в штатском, который стал уговаривать военного японца не подымать скандала и кончить дело миром. Скорин, чувствовавший себя в отчаянном положении, ухватился за «примирителя», как за якорь спасения. Понятно, что дело кончилось «миром». Как понятно и то, что через несколько дней в номере Скорина появился примиритель и показал ему фотографии, на которых тот был изображен в интимных позах со своей любовницей. Но это было только пол-беды. Самой страшной фотографией для Скорина оказалась та, на которой он был изображен со своим двоюродным братом и «примирителем» в форме полковника японской армии. Почему страшной? Да только потому, что двоюродным братом Скорина был один из руководителей шахтинского дела, инженер Матов, а сам Скорин тщательно скрывал от всех свое по сути дела смертельное родство с предателем родины. Затем ему предъявили еще несколько снимков, на которых он был запечатлен с русскими. По словам, «примирителя», все они являлись членами Российской фашистской партии и сотрудниками Главного бюро по делам русских эмигрантов. Конечно, Скорин никого из этих людей не знал, но кто бы ему поверил, что он сидит в кафе с русским фашистом, а потом идет к полковнику японской контрразведки, не зная, кто они такие. Скорин оказался в безвыходной ситуации и по тем смутным временам ему грозил расстрел. Его даже не пришлось уговаривать, и он согласился работать на японскую разведку. Нельзя сказать, что это был конченый человек, и никаких особых счетов с советской властью у него не было. Более того, он много раз подумывал о походе в НКВД и чистосердечном признании. Будучи от природы человеком расчетливым, он прекрсно понимал, что всю жизнь ему на японскую разведку не проработать. И как только наченется война и он приступит к актвиным действиям, его рано или поздно найдут. И тогда пощады не будет… Но смелости не хватило. Да и беспокоили его, надо сказать, не часто. За три года всего четыре раза. И все четыре раза по одному и тому же поводу. Через местных главарей криминального мира он сообщал Преклонскому о крупных партиях золота, которые должны были вывозить с приисков. Первого июня 1941 года Скорин встал в особом настроении. В этот день ему исполнилось сорок три года, и директор «Амурского металлиста» разрешил в этот день не выходить на работу. Впрочем, для Скорина, который работал в констуркторском бюро, это не было каким-то редким событием. Директор завода не был бюрократом, и куда больше его интересовал результат работы, нежели то место, где она велась. Будучи дельным инженером, он прекрасно понимал, что куда лучше работается дома, нежели в заводской суете. Скорин привел себя в порядок, позавтракал и решил немного поработать, а уже потом заняться приготовлением праздничного стола, к которому было приглашено все руководство завода. Было тепло, и Скорин уселся на открытой террасе, с наслаждением вдыхая душистый запах цветущих трав. Он разложил чертежи и с головой окунулся в работу, которую он любил. Часов в одиннадцать в дверь окружавшего его дом забора постучали. Скорин поморщился и пошел открывать. В дверях стоял незнакомый ему человек в рабочей спецовке и сапогах. В руках он держал черную кожаную папку. — Извините, Иван Данилович, — улыбнулся незнакомец. — Игорь Дмитриевич просил вам кое-что передать и объяснить! Скорин отшел в сторону и сделал широкий жест рукой. — Прошу! Глядя в широкую спину идущего впереди него человека, Скорин спросил: — А вы недавно на заводе? Что-то я вас не помню! — Всего несколько дней, — ответил незнакомец. Они проднялись на террасу. Скорин указал незнакомцу на стул и вопросительно посмотрел на него. — Пожалуйста! — улыбнулся тот и протянул инженеру папку. Тот открыл ее и от неожиданности вздрогнул. Вместо ожидаемых рабочих документов на него смотрел тот самый японский полковник, который выступал в роли примирителя в тот трагический для него вечер. Скорин облизал языком сразу же ставшие сухими губы и опустился на стул. — Теперь я понимаю, — натянуто улыбнулся он, — почему я вас никогда раньше не видел… Мне собираться? — Это хорошо, что вы все понимаете, — ответил Громов. — Плохо то, что у вас не хватило смелости придти к нам. Японку бы мы вам простили… — А брата? — затравленно взглянул на полковника Скорин. — Разобрались бы… Скорин скептически усмехнулся. — Да, — неожиданно для него пришел к нему на помощь Громов, — мы живем в сложное время, и на вашем месте я тоже опасался бы… Скорин удивленно взглянул на Москвина. — Чему вы удивляетесь? — спросил Москвин. — Тому, что в нашем ведомстве тоже могут думать? И мы прекрасно понимаем, что даже совершенно невиновный ни в чем человек трижды подумал бы на вашем месте идти ему, или не идти с покаянием… — Простите, — спросил Скорин, — а как мне… — Зовите меня Борисом Ивановичем, — удовлетворил его любопытство Мосвин. — Так вот, Борис Иванович, — снова заговорил Скорин, — скажу вам честно, я много раз порывался придти к вам, но… Он замолчал и развел руками. — Ладно, — махнул рукой Москвин, — с прошлым покончено! А теперь скажите мне, готовы ли вы работать с нами? — Да, — поспешно воскликнул Скорин, — готов! Более того, я и сам думал об этом! — Я вас не пугаю, Скорин, — ответил Москвин, — но предупредить обязан! Отныне мы будем следить за каждым вашим шагом, и не потому, что мы не верим вам. Просто к вам в любой момент могут прибыть гости… Скорин понимающе кивнул. — Но если вы все-таки попытаетесь нас обмануть, — продолжал Москвин, — вы сами подпишите себе смертный договор… — Не подпишу! — негромко, но твердо ответил Скорин. — Если так, — понизил голос Громов, — то слушайте… И все-таки операция пошла совсем не так, как ее планировал Громов. А все дело было в том, что из Харбина так и не поступила точная дата и место перехода границы группой Преклонского. После загадочной смерти Цветаева там, по всей видимости, значительно сузили круг посвященых. Преклонский со своими людьми перешел границу километрах в двадцати от Благовещенска. Но к Скорину он пошел не сразу. После перехода границы он со своей группой отсиделся на затерянной в тайге заимке, после чего отправился в Хабаровск.