После окончания реконструкции величественная церковь со своей экзотической атмосферой стала одной из главных достопримечательностей Харбина. Площадью почти 721 квадратный метр и высотой около 54 метров, собор Святой Софии является примером типичной византийской архитектуры, наиболее редко встречающейся в Китае. Великолепный храм сконструирован по направлению с востока на запад, в виде креста, а стены его покрыты красным кирпичом. Здание имеет четыре этажа, на каждом из которых есть двери в четырех соответствующих направлениях. В верхней части главного входа находится колокольня с семью колоколами разных размеров и оттенков, самый большой из которых диаметром 1,425 метра и весом в 1,8 тонны и был отлит из металла. В середине колокола есть четыре святых. В прошлом, во время крупных праздников, к частям рук и ног колокольщика веревками привязывали колокола, таким образом, двигая ими, он заставлял колокола издавать звон. Согласно легенде, звон церковных колоколов эхом отражался от небес, и его было слышно за десятки километров. Поставив свечку, Райсман покинул храм и медленно пошел к находившемуся через две улицы китайскому ресторану «Белый лотос». Это было хорошо известное на весь Харбин заведение, и многие местные русские целыми вечерами пропадали в уютных китайских ресторанах, где можно было оттянуться по полной программе, получив на десерт ласковую девушку и кальян хорошо приготовленного опиума. Некоторые заводили постоянных любовниц и посещая их с завидной регулярностью. В фойе «Белом лотосе» его встретил молодой китаец. И улыбался он так, словно сбылась его вековая мечта и он, наконец-то, увидел у себя в ресторане дорогого его сердцу Райснера. — Добро пожаловать! — на довольно сносном русском языке, проговорил, провожая гостя в зал и усаживая его за столик. — Нет, нет! — замахал тот руками, когда китаец протянул ему меню. — На ваше усмотрение! Я в вашей кухне ничего не понимаю! — О, — сплющил в довольной улыбке лицо Чэн, как звали официнта, — вы не пожалеете! Вам крупно повезло, так как именно сегодня старина Чжоу приготовил своего фирменного жареного карпа по-юнаньски, фаршированного черными грибами! Помимо карпа, я предлагаю вам взять жареную говядину с побегами бамбука, прозрачную лапшу и грибы! — А что пить? — спросил Райснер. — Водку, или… — Или! — мгновенно ответил китаец и, заметив вопросительное выражение на лице гостя, торжественно произнес: — Маотай! — Маотай, так маотай! — кивнул Райснер. — Но водки тоже принесите! Китаец согнулся в поклоне. Через десять минут столик, за которым сидел Райснер, был заставлен кушаньями. Чего здесь только не было: и суп из тростника и акульих плавников, и черные яица, и красная капуста, и еще какие-то блюда. Райснер выпил рюмку маотая, улыбнулся смотревшему на него китайцу и принялся за еду. Понаблюдав за гостем еще несколько секунд, Чэн поклонился и отошел. Уплетая за обе щеки действительно вкусные кушанья «старины Чжоу», он незаметно вылил водку в стоявшую на столе большую вазу с цветами. Туда же без всякого сожаления он отправил и маотай. И начал он его сразу же после того, как в ресторане появился заместитель руководителя 3-го отдела Цветаев. Через полчаса, бессмысленно улыбаясь, Райснер вытащил бумажник, в котором можно было увидеть толстую пачку долларовых купюр, и протянул Чэну причитавшийся ему гонорар. — Ну, вот и все, желтолицый брат мой! — пьяно усмехнулся он. — Окончен бал и гаснут свечи! Пора на покой… — Что-то вы рано! — произнес тот, следя за бумажником, который гость долго не мог засунуть во внутренний карман пиджака. — А что еще делать? — пожал плечами Райснер. — На десерт у вас, похоже, ничего нет! — А вам хотелось бы? — А почему нет? — удивленно поднял бровь гость. — Один раз живем! — В таком случае я мог бы предложить вам хорошую девушку, понимающую толк в любви, — негромко проговорил тот. — А покурить? — Идемте! — сказал Чэн. Райснер встал из-за стола и через зал двинулся за китайцем. По винтовой лестнице они поднялись на второй этаж. Чэн открыл дверь кабинета. Это была небольшая, уютная комнатка, большую часть которой занимала просторная кровать, настоящий полигон любви. В углу стоял большой аквариум, на стенах висели выполненные акварелью на шелке пейзажи. По всей комнате были расставлены красиво расписанные фарфоровые вазы с живыми цветами. И только запах оставлял желать лучшего. Но в помещении, где годами курили опиум, иного и быть не могло. Не успел Аринин закрыть за собой дверь, как в комнате появилась прекрасно сложенная китаянка лет восемнадцати с черными как смоль волосами. Взглянув на Аринина, она ласково улыбнулась. — Как? — спросил Чэн. — Годится? — Годится! — кивнул Аринин. — Еще как годится! Держи! — протянул он китайцу несколько долларовых купюр. — Минь, — пряча деньги, сказал Чэн, — понимает толк в любви, как ни одна другая из наших девушек! Вы останетесь довольны! Как только Чэн покинул комнату, девушка усадила гостя на кровать и ловко раздела его. Уложив его на середину, она ловким движением сбросила с себя халат и, оставшись в одной узкой набедренной повязке, уселась на его ягодицы. Комнату наполнили звуки восточной мелодии. Минь провела руками по каким-то только ей известным точкам, и Райснер почувствовал необычайное возбуждение. Девушка перевернула его на спину и уселась на него, впустив, наконец, в свой «жемчужный грот» его «нефритовый молот», как высокопарно называли даосы влагалище и половой член. Слегка двигаясь в такт музыке, она умудрялась при этом массировать Райснера руками и бедрами, и тот окунулся в самый настоящий омут сладострастья. Минут через десять китаянка уложила гостя на себя и с великим знанием дела продемонстрировала ему технику под романтическим названием «нефритовая змея вползает в свою тесную пещеру». После полного слияния двух лун, как у даосов назывался одновременный оргазм, Минь отвела Райснера в душ, вымыла его с ног до головы, а затем предложила кальян. Тот приянлся усиленно вдыхать в себя заряженный в табак опиум. Как только кончился их второй любовный сеанс, он сразу же уснул. Минь пролежала рядом с ним с четверть часа. Убедившись, что ее партнер на самом деле крепко спит, девушка бесшумно соскользнула с кровати и позвала Чэна. Тот вытащил из висевшей на стуле куртки Райснера бумажник и вытащил из него несколько купюр. И каково же было изумление китайца, когда его клиент, самым непостижимым образом очнувшись после литра водки и гашиша, вскочил с кровати и схватил его за руку. — Ну что, обходительный мой? — насмешливо взглянул Райснер на растерявшегося китайца. — Мало меня нагрел за этот вечер? Еще захотел? Китаец попытался было вырваться, но Аринин быстро успокоил его, ударив его сложенными вместе пальцами в солнечное сплетение. Тот икнул и упал на колени. — А ты, нефритовая моя, — Райснер перевел взгляд на поспешившую к двери Минь, — быстро на кровать! И та, прекрасно понимая, что без причины так внезапно не трезвеют, покорно уселась. Райснер двумя пальцами сжал сидевшего на полу китайца за горло. — В какой комнате Цветаев? Несмотря на сильную боль, Чэн покачал головой, и Аринину пришлось еще сдавить пальцы. Но и этого оказалось недостаточно, Чэн лишь хрипел, и Райснеру пришлось надавить на него по-настоящему. И только почти теряя сознание, китаец осознал, что этот человек убьет его, а Минь обязательно скажет, где милуется со своей крошкой этот русский. Да и какое ему дело до этих русских? Пусть убивают друг друга! И он едва слышно выдавил: — Через три комнаты отсюда, слева по коридору…