Получив нужные ответы, отец Никодим провозгласил сопричастность брачующихся Царству Божиему и произнес краткую ектению о душевном и телесном благосостоянии. Прочитав три молитвы, батюшка попросил Господа благословить этот брак. Затем он знаменовал венцом жениха и дал ему поцеловать образ Спасителя и три раза произнес: — Господи, Боже наш, славою и честью венчай их! После исполнения еще некоторых формальностей служка принес чашу общения с красным вином, и отец Никодим благословил ее на взаимное общение мужа и жены. Затем Алексей и Марина троекратно, по глоточкам, испили общего вина, и священник соеденил правую руку мужа с правой рукой жены. Покрыв их руки епитрахилью, он положил поверх нее свою руку, знаменуя то, что муж получает жену от самой Церкви, соединяющей их во Христе навеки. Знаменуя супружество, как вечное шествие рука об руку, он три раза обвел новобрачных вокруг аналоя и снял с супругов венцы. Затем он подвел новобрачных к царским вратам, где жених поцеловал икону Спасителя, а невеста — образ Божией Матери. Здесь же священник дал им крест для целования и вручил им две иконы: жениху — образ Спасителя, невесте — образ Пресвятой Богородицы. Супруги скрепили свой небесный союз поцелуем, и на этом все было кончено. Глебов поздравил супругов и вместе с отцом Никодимом пригласил их к себе на квартиру, где их ожидал накрытый стол. Получив от Алексея кругленькую сумму, Глебов не поскупился и накупил у спекулянтов всевозможных деликатесов. И теперь его стол впервые замногие годы ломился от расставленных на нем яств. Отец Никодим освятил блюда и произнес тост за молодых. Когда Глебов разлил по второй, Алексей встал со своего места. — Друзья, — сказал он, — я заранее прошу у вас прощения, сегодня у нас пусть и небольшой, но все же праздник, и мне не хотелось бы говорить о грустном… Но и молчать я не могу, поскольку ровно двадцать три года назад был зверски убит матрополит Киевский и Галицкий Владимир. Мне особенно больно вспоминать об этом, поскольку я в те дни был в Киеве и стал свидетелем последних часов жизни владыки… И я прошу вас помянуть этого светлого человека, который больше всего на свете любил делать добро… Гости встали и, не чокаясь, выпили. После довольно продолжительного молчания отец Никодим сказал: — Алексей Петрович, а вы не могли бы нам подобробнее рассказать о том, что тогда происходило в Киевской лавре? — Могу, — ответил Алексей, — но хочу предупредить, что рассказ мой будет грустным… — Рассказывайте! — решительно произнес Глебов. — И не беспокойтесь о наших чувствах, мы с семнадцатого года живем в этой самой грусти… — 23 января 1918 года, — начал свой печальный рассказ Алексей, — Лавра оказалась под ожесточенным обстрелом большевиков. Их озлобление было вызвано донесениями разведчиков о том, будто с лаврской колокольни производится стрельба из пулеметов. Разумеется, ничего подобного не было. К вечеру большевики овладели Лаврою, и в ней начались дикие насилия. Варвары врывались в храмы и жилища монахов, стреляли в беззащитных людей, оскверняли святыни, грабили, заставляли монахов раздеваться и секли их нагайками… Алексей взглянул на отца Никодима и осекся. У него было такое впечатление, что он видит перед собой человека, с которого с живого срывали кожу. Да так оно и было. По почерневшим щекам священника текли крупные слезы, а в глазах его стояла такая боль, словно это происходило сейчас на его глазах. Не решаясь продолжать, он взял чашку с остывшим чаем и сделал несколько глотков. С минуту в келье стояла тяжелая тишина. Огромным усилием воли отец Никодим взял себя в руки и глухим голом попросил продолжать. — Офицеров, — снова заговорил Алексей, — оказавшихся в Лавре, убивали без суда и следствия… Я был в гражданском платье и меня не тронули… Он еще долго рассказывал об одном из самых страшных дней в истории русской церкви, и внимательно слушавшие его люди узнали о том, утром 25 января начались новые насилия и грабежи. Комендант распорядился поставить караул у всех ворот, и Лавра оказалась в осадном положении. Вечером того же дня пять вооруженных людей вывели митрополита по дороге, ведущей из Лавры в город, и остановились на небольшой полянке среди крепостных валов. Владимир спросил: — Вы хотите меня расстрелять? — А что же? Церемониться с тобою? — рассмеялся один из убийц. Митрополит воздел руки к небу и сказал: — Господи! Прости мои согрешения — вольные и невольные и прими дух мой с миром! Потом он благословил крестообразно обеими руками своих убийц: — Господь вас благословляет и прощает… Не успел митрополит опустить руки, как прозвучало три выстрела, и митрополит упал. Убийцы подошли к митрополиту и сделали еще несколько выстрелов. Тело митрополита Владимира оставалось на месте убийства до утра следующего дня. Утром монастырская братия узнала о смерти митрополита. Решено было перенести тело убиенного Владимира в Лавру. Когда разрешение и пропуск были получены, лаврский архимандрит Анфим в сопровождении четырех санитаров с носилками отправился к месту убийства. После панихиды тело митрополита Владимира было положено в гроб и перенесено в Великую церковь Киево-Печерской Лавры… — Вот так закончил свой земной путь Владимир Богоявленский, митрополит Киевский и Галицкий… Когда Алексей замолчал, воцарилась долгая благоговейная тишина. Да и какие слова могли передеть чувства этих людей, потерявших с приходом большевиков все. — Ничего, — наконец нарушил молчание Глебов, — они ответят за это! — И надеюсь, что очень скоро! — негромко произнес Алексей. Время пролетело незаметно, и в половине восьмого Алексей встал со своего стула. — Друзья, — проникновенно произнес он, — я хочу всех вас еще раз поблгодарить за то, что в этот день вы были с нами, но теперь нам пора, скоро комендантский час… — Интересные люди, — задумчиов сказала Марина, когда они вышли за монастрыскую ограду. — Интересные и несчастные… — Да, — кивнул Алексей, — интересные и несчастные… Когда они вернулись домой, Алексей нежно обнял Марину и шепнул ей на ухо: — Пост кончился… Она улыбнулась и направилась в ванную. После венчания Алексей еще несколько раз посещал Глебова. Иногда один, иногда с друзьями, такими же бывшими, как и он сам. Все они были дворянами и не любили советскую власть. С каждым разом разговоры становились все откровеннее, и, в конце концов, Глебов поверил в то, что его новый знакомый не только ненавидел советскую власть, но и был готов бороться с ней. Доказательством его безоговорочной веры явилось приглашение Алексея к Садовскому. Садовский жил в подвале церкви, в довольно просторной квартире с отдельным входом. Дверь открыла все еще хранившая остатки былой красоты женщина. — А вот и мы! — воскликнул при ее появлении Глебов. — Здравствуйте, Надежда Ивановна, — улыбнулся Алексей и протянул женщине букет живых цветов, на поиски которых он потртил несколько часов. Надежда Ивановна взяла букет, поблагодарила и пригалсила гостей в дом. Раздеваясь, Алексей заметил на стенах прихожей несколько чучел, среди которых выделялась большпая голова волка и чучело тетерева. Вся квартира была перегорожена несколькими фанерными ширмами, из-за которых виднеются шкафы с книгами, на некоторых шкафах стоят человеческие черепа. Одна стена комнаты была завешена куском материи, из которой шили поповские рясы, на правой стене комнаты висел большой портрет женщины наподобие иконы. В центре комнаты стоял небольшой стол, рядом с которым в инвалидной коляске сидел лысый мужчина лет шестидесяти с продолговатым, худыи и очень бледным лицом. Небольшая бородка была аккуратно подстрижена клином. Он был одет в чёрный без воротника халат, в чёрную, с высоким воротником рубаху.