Саймон озадаченно посмотрел на нее, и Ребекка добавила: – Спасибо. – Она поплотнее закуталась в плащ, готовясь уходить, но у двери помедлила, поглаживая древесные узоры. – А вообще, Саймон, ты не мог бы приготовить лошадей и дать нам минутку? Надолго я не задержусь. Он кивнул и выскользнул на улицу. Ребекка продолжала стоять спиной ко мне, глядя в окно. – Я могла бы заварить чаю, если хочешь… – Прекрати, Эллери. Перестань. – Я просто… Она резко обернулась, сверкая глазами. Ее щеки горели. – Ты просто что? Что тебе от меня нужно? – Мы… мы могли бы поговорить? – осторожно спросила я. – Поговорить? Как будто мы подруги? При виде ее внезапной ярости у меня внутри все сжалось. – Мы и есть подруги, – твердо возразила я. – Мы ими были, – поправила меня она. – Но этой дружбе пришел конец, когда моего отца вздернули на виселицу. Я отшатнулась, словно от пощечины. – Я в этом не участвовала! – А твой брат – да. Если бы он… Если бы он не… – Ее взгляд метнулся к Саймону, который возился с упряжью во дворе. – Это не имеет значения. С меня хватит. Вся ваша семейка мне надоела. – Ты это не всерьез. Она сжала зубы, исполненная неумолимой решимости. – Всерьез. Я проклинаю день, когда подружилась с тобой. Даунинги не принесли моей семье ничего, кроме горя, и я жалею лишь о том, что вы все не сгорели в папином пожаре. Ее слова вонзились в меня как топор, брошенный в мишень. Мне хотелось верить, что она говорит это не от сердца; хотелось оправдать ее злобу всколыхнувшимся горем, но я не могла. Есть такие вещи, которые нельзя говорить. Есть слова, которые нельзя простить. Я отвернулась от нее без малейших угрызений совести. Она хотела, чтобы я исчезла из ее жизни. Что ж, буду только рада. Не проронив больше ни слова, Ребекка вышла на мороз. 26 Правило шестое: Когда порой в соседский дом стучатся беды, не забывай: Господь велит помочь соседу. – Белая фасоль, – повторила я, в третий раз проходя мимо кладовки. Мерри постучала пальцем по подбородку, изучая наши скудеющие запасы. – У нас ее больше всего, – добавила я, заходя на новый круг. – Ее у всех больше всего, – возразила она, нахмурив брови. – Помнишь, что было на ярмарке в прошлом месяце? Я никогда в жизни не видела столько фасоли. Стручковая фасоль, желтая фасоль, мелкая фасоль, красная… – Очень много фасоли, – перебила я. Увы, она была права. – Я больше не хочу видеть фасоль, – пробормотала Мерри, переставляя банки. Я остановилась и посмотрела на нее. – По крайней мере, мы не голодаем. Мерри хмыкнула в ответ и достала предпоследнюю банку с луком. – За это мы сможем выручить что-нибудь хорошее. – Не сможем, если все остальные принесут фасоль, – возразила я. Она скривила рот, нехотя соглашаясь, но так и не потянулась за фасолью. – Мерри… – Нет, ты права. – Мерри вздохнула, схватила банку фасоли и прошла мимо меня. – Ты всегда, всегда права. – Она произнесла это вполголоса, так тихо, что я с трудом расслышала. – Что? Мерри повернулась ко мне, выгнув брови. Ее лицо превратилось в маску спокойствия. – Что? – Что ты сейчас сказала? Мерри склонила голову набок: – Ничего. Просто сказала, что ты права насчет фасоли… Может, получится обменять ее на стручковую фасоль. Сейди так ее любит. Я повнимательнее присмотрелась к ней. Мне уже не в первый раз казалось, что она огрызается себе под нос, но еще ни разу не удавалось отчетливо расслышать. Обычно я прекрасно ладила с Мерри – мы с ней никогда не цапались, как с Сэмом, и она никогда не вступала со мной в перебранки, как Сейди. Но теперь… Она как будто стала более раздражительной и скрытной. Эта зима изменила ее. Как и меня. Мне пришлось взять на себя роль, к которой я была не готова. Я взвалила на себя обязанности, с которыми просто не могла справляться как следует. Теперь я чувствовала себя намного старше своих восемнадцати лет, а тяжесть новых тревог все увеличивалась, перегружая меня заботами и лишая сил. Кому захочется терпеть такого человека? – Нам пора собираться, если хотим сторговаться на что-нибудь хорошее, – бросила Мерри через плечо, прежде чем оставить меня в коридоре наедине с моими мыслями. * * * В Доме Собрания было намного меньше народу, чем обычно. Дюжина семей – может, меньше – бродила по залу, скептически поглядывая на то, что принесли соседи, оценивая товары и пытаясь решить, какая сделка выгоднее. Под голодными глазами залегли темные тени. Одежда мешком висела на худых фигурах. Пояса были туго затянуты. Старейшины назначили ярмарочные дни – по одному в месяц, – чтобы помочь городу пережить длинную, полную неизвестности зиму. Люди приносили то, чего у них было в избытке, чтобы обменять на что-нибудь или продать. Некоторые обещали отдать первый весенний урожай. Другие предлагали помочь на ферме или с ремонтом. Поначалу ярмарки имели успех – все улыбались и были рады помочь, – но чем больше снега выпадало, тем беспокойнее становились лица присутствующих. Тревога повисла в воздухе, пропитав все вокруг тяжелым запахом, сильным и горьким. Каждый месяц все приносили одно и то же. Фасоль. Яйца. Ни муки, ни мяса, на которые мы так надеялись. Но мы все же пришли. – Мама закрыла эту банку буквально в середине лета, – сказала Мерри, показывая нашу фасоль Коре Шефер. – Не хотите поменяться? У той был самый желанный товар на сегодняшней ярмарке – большая банка вишневого варенья, – и все кружили возле нее, точно стервятники. – Белой фасоли у меня и так полно, Мерри Даунинг. Мы отступили в сторону, чтобы другие могли тоже попытать счастья, но Кора поймала Мерри за плечо, не давая нам уйти. – По-моему, вы, девочки, сделали хорошее дело, пустив в дом дядю и кузена. Не позволяйте никому убедить вас в обратном. Мерри, не знавшая о моем разговоре с Ребеккой и Саймоном, нахмурилась. – О чем вы? Глаза у Коры забегали по комнате. – Некоторые считают, что мы должны разорвать отношения с ними. Что их нужно изгнать. – «Некоторые»? – спросила Мерри. – В смысле, Эймос?