– И Леланд, – язвительно добавила я. У Коры хватило совести покраснеть при упоминании имени мужа. – В последнее время они все ведут себя неразумно. Все трое. Эта ситуация на них давит. Они ведь просто пытаются заботиться о городе как могут. Пытаются сохранить равновесие сил. – Равновесие сил? – Которое стремится нарушить Брайард, конечно. Вы разве не заметили, что его сегодня здесь нет? И что некоторые особо рьяные представители его паствы тоже отсутствуют? Я окинула взглядом зал и не увидела Латетонов и Фаулеров. Саймона и Ребекки тоже не было. – Может, им просто не на что меняться. – А может, они сейчас сидят в церкви и строят планы по захвату города. Ее глаза заблестели как стекло, и я заметила, что у нее дрожат руки. – Кора, когда вы в последний раз ели? Я сама начала иногда пропускать приемы пищи, экономя запасы. В такие дни у меня постоянно кружилась голова, появлялось ощущение странной невесомости и меня легко было сбить с толку. Может, обвинения Коры были порождением голода. – Все в порядке. Я в порядке, – заверила меня она, но стоило ей опустить взгляд на вишневое варенье, и у нее в животе заурчало. Хотя мне хотелось надеяться, что слова Коры – это просто бредовые домыслы, я не могла не задуматься о том, почему все главные сторонники сегодня отсутствуют. – Пойдем, Эллери, – позвала Мерри, потянув меня за накидку, после того как жена Старейшины отмахнулась от меня. – Благослови вас Господь, Кора Шефер, – сказала я на прощание. – Чего это она? – прошептала Мерри, когда мы отошли подальше. – Говорит как сумасшедшая. – По-моему, она просто… – О, белая фасоль! – воскликнула Бонни Мэддин, когда мы проходили мимо. Она сидела на скамейке, кутаясь в плащ, который стал ей велик на два размера. Волосы, прежде кудрявые и блестящие, теперь были собраны в хилую косичку, а корни засалились. Она с надеждой улыбнулась нам, и я заметила, что у нее не хватает двух зубов. – Мама была бы ей рада! Мерри прищурилась, пытаясь понять, с чем пришла Бонни. – А что у тебя есть? Меня удивила такая резкость. Мерри не видела подругу с прошлой ярмарки – почти месяц. Из-за сильных снегопадов отстроить сгоревшую школу не получилось, поэтому занятия приостановили, и детям Эмити-Фолз пришлось сидеть по домам. Бонни молча достала две ленты. Они были чудесных цветов – голубого и фиолетового, – и мне очень захотелось провести пальцами по их атласным краям. – И зачем они мне? – спросила Мерри. Ее тон был колючим и резким. – Они будут красиво смотреться на шляпке, – предложила Бонни, протягивая их нам. – Шляпками сыт не будешь, – бросила моя сестра, потом развернулась и отправилась искать кого-нибудь еще, с кем можно поменяться. Бонни с трудом сдерживала слезы. – Мама сказала, что, если я не принесу еды, она меня домой не пустит. – Ленты очень красивые, – без особого энтузиазма заметила я. – Уверена, кто-нибудь захочет их взять. Тяжелый взгляд ее заплаканных глаз остановился на мне. – Эллери, пожалуйста. – Я… Мне очень жаль, – пробормотала я и поспешила прочь. – Марта Макклири принесла горох, – сообщила Мерри, когда я догнала ее. Жена Старейшины только что вошла в Дом Собрания, стряхивая снежинки с плотной шали. Эймос ввалился в дверь вслед за ней, надрывно кашляя и прижимая платок к губам. Его смуглая кожа приобрела непривычно пепельный оттенок, а белесые глаза слезились. Я заметила на платке красные крапинки и покачала головой: – На всякий случай лучше держаться подальше. – Почему он не сидит дома? – удивилась Мерри. – Выглядит неважно – краше в гроб кладут. – Недобрые слова, но правдивые. Маттиас подошел к ним и взял Марту под руку, окидывая Эймоса пристальным взглядом. Они заговорили так тихо, что расслышать было невозможно. Вскоре к ним подошел Леланд. На людях Старейшины всегда тянулись друг к другу, как дикие гуси, которые стремятся на юг по осени и возвращаются на север с началом весны. – Картофель? – предложил Робер Шульц, подходя к нам с мешком в руках. Мерри заглянула внутрь и поморщилась. – Выглядит не слишком аппетитно, – согласился тот, – но гниль можно срезать. Там еще много съедобного. – В его голосе слышалось отчаяние. Ферму Шульцев тоже настигла черная гниль, которая расползлась по Эмити-Фолз. Пострадал почти весь их урожай. При мысли о том, что у него дома пятеро детей – и ждут шестого, – мне захотелось просто отдать ему эту банку фасоли, но пришлось проглотить свое великодушие. Сочувствием семью не накормишь. Эймоса снова скрутил приступ резкого, хриплого, лающего кашля. Казалось, он вот-вот выплюнет легкие и они растекутся по стене, жидкие и совершенно разложившиеся. Марта постучала мужа по спине, словно надеясь выбить у него из груди упрямый кусок мокроты. – Отстань, женщина. Оставь меня в покое, – проревел тот, пригрозив ей тростью. – Эймос, мой старый друг, тебе нужен отдых, – сказал Маттиас. – Позволь мне отвести тебя домой. Леланд проводит Марту, когда она покончит с делами на ярмарке. Старик отмахнулся, гневно сдвинув седые брови. Марта покачала головой и отошла от мужа. – Уж и не знаю, что делать, – слишком громко пожаловалась она, обращаясь к Коре. – Каждый день ложусь спать с мыслью, что это будет его последняя ночь, но утром встает солнце, а он еще жив, и ему только хуже. – Уверена, он скоро поправится, – ответила Кора. – Такие люди, как Эймос, отличаются упрямством. Обыкновенная простуда их не сломит. – А от доктора никакого толку, – продолжала Марта, будто вовсе не слыша Кору. – Говорит, нет лекарств. – Она зарычала. – Он же врач. Есть у него лекарства. Просто он их для себя бережет. Доктор Эмброуз на другом конце зала сжал зубы. – Ты же знаешь, что это не так, Марта, – принялась увещевать ее Кора. – Я знаю только, что все на свете отдала бы, лишь бы Эймос поправился. Все на свете, – повторила она. – Ну же, – произнес Маттиас, подзывая доктора. – Должно же для него найтись какое-нибудь лекарство. У тебя в саквояже всегда что-нибудь припрятано. Доктор Эмброуз покачал головой: – Я же еще в конце лета сказал, что запасы заканчиваются. С чего вы взяли, что сейчас что-то изменилось? – Он же Старейшина, – принялся уговаривать Леланд. – Это что-нибудь да значит. – Да хоть сам Иисус Христос. У меня ничего нет! – С собой, может, и нет, – согласился Маттиас, заметив, что все в зале смотрят на них. – Но дома-то наверняка найдется. Никто тебя не осудит за то, что ты припас что-нибудь на черный день. – Это уже слишком, – раздраженно вздохнул доктор и повернулся к двери, но Леланд шагнул к нему, отрезая путь к отступлению. – Просто дай ему лекарство. – У меня есть еда. Есть деньги, – умоляла Марта, подойдя к доктору и вцепившись в его шерстяное пальто. – Пожалуйста. – Отпустите меня, – ответил доктор Эмброуз, стараясь увернуться от нее. Маттиас вышел вперед и скрестил руки на груди. Кузнец смотрелся внушительно, как стена. – Так вы меня не выпустите? – растерянно спросил доктор. – Ее требования вполне разумны. Как и наши. Просто дай лекарство. – Я бы дал, если бы у меня хоть что-нибудь осталось. Что тут непонятного? – Где ты его прячешь? Доктор Эмброуз вскинул руки, защищаясь от Маттиаса, который начал наступать на него. – Нигде. У меня ничего нет. Клянусь! На улице раздался жуткий треск, как будто небо разверзлось, знаменуя начало Армагеддона. Мы все повернулись и с ужасом увидели, как одна из огромных сосен на границе Эмити-Фолз повалилась на землю. Из пня, оставшегося на ее месте, торчали острые щепки, словно пальцы, протянутые к небу. Доктор воспользовался тем, что все отвлеклись, и поспешил скрыться. Выскочив на улицу, он побежал по дороге со всей прытью, на какую были способны его измученные артритом конечности. Ветер, завывая, ворвался внутрь через открытую дверь, и стены Дома Собрания вздрогнули. – Буря совсем разыгралась, – заметил Кельвин Берман, выглядывая в окно. – По дороге сюда мы видели три упавших дерева. Пожалуй, лучше будет вернуться домой.