— Сейчас здесь никто не живет, — говорит она. — Но мы зайдем внутрь и будем ждать, пока придут другие. — А как мы в него зайдем? Люси глубоко вдыхает. — Следуйте за мной. 39 На следующее утро Либби просыпается от яркого солнечного света. Она проводит рукой по полу под кроватью, затем шарит на тумбочке, пытаясь найти телефон. Его там нет. Воспоминания о ночи расплывчатые и туманные. Она резко садится и оглядывается по сторонам. Она в крошечном белой комнате, лежит на очень низкой деревянной кровати с огромным матрасом. И Миллер тоже. Либби инстинктивно прижимает простыню к груди и только потом понимает, что она одета. На ней топик, в котором она была накануне вечером, и нижнее белье. Она смутно помнит, как, пока Миллер находился в ванной, стаскивала шорты. Она смутно помнит, как полоскала рот зубной пастой, и чувствует, что та все еще липнет к зубам. Она смутно помнит много вещей. Она в квартире Фина. Она в постели с Миллером. Они оба одеты и лежат «валетом». Прошлой ночью Фин наливал им бокал за бокалом вина. И с пугающейся настойчивостью убедил их остаться на ночь в его доме. — Не уходи, — повторял он. — Прошу тебя. Я только что нашел тебя. Я не хочу снова тебя терять. — Вы меня не потеряете, — ответила она. — Теперь мы практически соседи. Смотрите! — И она указала через реку на благородный ряд домов, в числе которых был и номер шестнадцать. — Прошу вас, — умолял он. Его длинные ресницы касались его идеальных бровей. — Это лучше, чем спать там на грязных старых матрасах. Оставайтесь. Утром я приготовлю вам вкусный завтрак! У меня есть авокадо. Ведь вы, миллениалы, любите такие вещи, не так ли? — Я предпочитаю яйца, — ответил Миллер. — Вы на самом деле миллениал? — спросил его Фин и, прищурив глаза, смерил слегка язвительным взглядом. — Почти, — ответил Миллер. — Но что там с авокадо? Либби смотрит на будильник на тумбочке: если она уйдет через восемь минут, то к девяти часам успеет на работу. Что лично для нее поздно, но ничего страшного с точки зрения телефонных звонков и заглядывающих с улицы клиентов. Она надевает шорты и заставляет себя подняться с низкой кровати. Миллер шевелится в постели. Она смотрит на него. Либби замечает на его плече, там, где рукав футболки задрался вверх, татуировку. Она терпеть не может татуировки. Что в наши дни создает для нее немало проблем при знакомстве с мужчинами. Но Миллер выглядит симпатично, этого у него не отнять. Мягкий и милый. Она отрывает взгляд от его спящей фигуры и на цыпочках идет в ванную комнату, которой, как она смутно помнит, пользовалась очень поздно прошлой ночью. В зеркале она выглядит в целом довольно презентабельно. Высушенные феном вчера утром волосы не слишком растрепались, несмотря на все последующие приключения. Она вновь выдавливает в рот зубную пасту и полощет рот водопроводной водой. Затем собирает волосы в хвост и находит в шкафчике баллончик дезодоранта. Когда она возвращается в спальню, Миллер уже не спит. Он улыбается ей. — Доброе утро, — говорит он и вытягивает руки над головой. Теперь его татуировки видны ей полностью. Это какой-то кельтский узор. Могло быть и хуже. — Мне пора, — говорит она, беря в руки сумочку. — Куда? — На работу, — отвечает она. — Господи, вы это серьезно? Вы же не думаете, что ваша начальница откажется дать вам выходной? Либби задумывается. Конечно, она даст ей выходной. Но такие вещи не в привычках Либби. Сама мысль об этом заставляет ее нервничать. — Нет, — говорит она. — Я хочу пойти на работу. У меня важный день. На сегодня запланировано несколько встреч с клиентами. — Вы не хотите подводить людей? — Я не хочу подводить людей. — Слушайте, — говорит он, откидывая простыню. Взору Либби предстают красно-синие боксерские шорты и крепкие ноги регбиста, — дайте мне тридцать секунд, и я пойду с вами. — Вы, случайно, не знаете, где мой телефон? — спрашивает она. — Понятия не имею, — отвечает он, вставая с кровати и натягивая брюки. Его волосы всклокочены. Борода тоже. Либби с трудом сдерживает улыбку. — Не хотите посмотреть на свое отражение в зеркале? — А нужно? — он выглядит сконфуженным. Она думает о времени и говорит: — Нет. Все в порядке. Давайте отыщем наши телефоны и уйдем отсюда. Либби берется за дверную ручку и поворачивает ее вниз. Дверь не открывается. Либби повторяет попытку. Та опять не открывается. Она пробует еще четыре раза. Затем поворачивается к Миллеру и говорит: — Она заперта. 40 После того вечера, когда я упал в реку, Дэвид продержал Фина в его комнате всю неделю. Целую неделю. В некотором смысле я был даже рад, потому что не мог смотреть Фину в глаза. Да, он толкнул меня в реку, но то, что сделал я, было в сто раз хуже. Главным образом я просто молча страдал. Меня мучили угрызения совести, сожаление, ярость, беспомощность и тоска по нему. Еду Фину приносили прямо в комнату и дважды в день выпускали в туалет. При этом его отец стоял за дверью, скрестив руки на животе, как злобный вышибала в ночном клубе. Атмосфера в доме в те дни была тяжелой и непонятной. Она исходила от Дэвида. Он излучал ужасную темную энергию, и все опасались злить его, включая меня. * * * Однажды, пока Фин отбывал свое заключение, я сидел с Джастином в саду, сортируя вместе с ним травы. Я бросил взгляд на заднюю часть дома, на его окно. — Вам не кажется, что это плохо, — спросил я, — то, что Дэвид запер Фина? Джастин пожал плечами. — Он мог убить тебя, приятель. Ты мог утонуть. — Знаю. Но он же меня не убил. Я жив. Это так… нехорошо. — Согласен, я бы так, наверно, не поступил, но ведь я не отец и не знаю, каково это — иметь детей. Полагаю, Дэвид просто «делает свою работу». Говоря эти слова, Джастин пальцами изобразил в воздухе кавычки. — Свою работу? — сказал я. — Это как понимать? — Ну ты знаешь, хочет контролировать абсолютно все. — Я ненавижу его, — сказал я, и мой голос неожиданно сорвался. — В этом мы с тобой единомышленники.