Спустя двадцать минут Либби и Миллер выходят следом за Фином из шикарного лифта в коридор с мраморным полом. Его квартира на другом конце. Он ведет их за собой по коридору в гостиную со стеклянными дверями, выходящими на террасу с видом на реку. Свет включается автоматически. Все в светлых тонах и все очень простое. На спинку очень длинного кремового дивана накинута огромная белая овчина. В вазе красуется экстравагантная композиция из лилий и роз, которая бы неплохо смотрелась в выставочном зале ее фирмы, думает Либби. Фин берет маленький пульт дистанционного управления, открывает двери на террасу и предлагает им сесть на диваны вокруг низкого столика. Пока он уходит за вином, Либби и Миллер обмениваются взглядами. — Эта квартира стоит пару миллионов, — говорит Миллер. — Не меньше, — соглашается Либби. Она встает и смотрит на реку. — Смотрите! — говорит она. — Вон мой дом. Мы прямо напротив него. Миллер встает к ней рядом. — Что ж, — сухо говорит он, — думаю, это вовсе не совпадение. — Вы думаете, он наблюдал?.. — Да, я абсолютно уверен, что он наблюдал. Иначе зачем было выбирать квартиру с таким видом? — Что вы о нем думаете? — шепотом спрашивает она. Миллер пожимает плечами. — Думаю, что он немного… — Странный? — Да, немного странный. И немного… В этот момент Фин возвращается с бутылкой вина и тремя бокалами в ведерке со льдом в одной руке и с кошкой в другой. Ведерко он ставит на стол, но кошку все еще прижимает к груди. — Познакомьтесь, это Минди, — говорит он, поднимая кошачью лапу в подобии салюта. — Минди, познакомься, это Либби и Миллер. Кошка игнорирует их и пытается вырваться из объятий Фина. — Ладно, — говорит он кошке, — гуляй, стервоза, но только потом не подлизывайся ко мне. — Затем он снова поворачивается к гостям. — Она моя любимица. Я всегда влюбляюсь в тех, кто меня не выносит. Вот почему я до сих пор холост. Он открывает вино и разливает его по бокалам. — Предлагаю выпить за встречу! — говорит он. Они чокаются, и вновь устанавливается неловкое молчание. — Просто фантастический вид, — говорит Миллер. — И давно вы живете здесь? — Недавно. Дом сдан лишь в прошлом году. — Удивительно, не правда ли? Прямо напротив Чейн-Уолк. Фин кивает. — Я хотел быть рядом, — признается он, поворачиваясь к Либби, — когда вы вернетесь. На террасе появляется еще один персидский кот. Жутко толстый и с выпученными глазами. — Ах, — говорит Фин, — а вот и он. Мистер, Ищущий Внимания. Услышал, что ко мне пришли гости. — Он подхватывает кота-великана на руки и усаживает его себе на колени. — Это Дик. Я назвал его так для напоминания о том, что он у меня все-таки есть[2]. Либби смеется и отпивает глоток вина. В другом мире это была бы прекрасная вечеринка: два симпатичных мужчины, теплая летняя ночь, гламурная терраса с видом на Темзу, бокал холодного белого вина. Но в этом мире все выглядит извращенным и смутно угрожающим. Даже кошки. — Итак, — говорит Миллер, — если вы хотите рассказать нам все, что на самом деле произошло в доме на Чейн-Уолк, я полагаю, это, скорее всего, не для записи? Или я могу снова стать журналистом? — Вы можете быть кем угодно. — То есть я могу записывать вас? — Миллер достает из заднего кармана телефон. — Конечно, — говорит Фин, почесывая густой мех на кошачьей спине. — Почему бы нет? Мне больше нечего терять. Действуйте. Миллер некоторое время возится с телефоном, настраивая его на запись. Либби замечает, что его руки слегка дрожат, выдавая волнение. Она делает еще один большой глоток вина, чтобы успокоить нервы. Затем Миллер кладет свой телефон на стол и спрашивает: — Итак, вы утверждаете, что я все неправильно изложил в своей статье. Можем мы начать с этого? — Конечно. — Толстый кот спрыгивает с колен Фина, и он рассеянно стряхивает со штанин кошачью шерсть. — Итак, когда я собирал материал для статьи, я наткнулся на имя Дэвид Томсен. Томсен, а не Томсон. — Да, верно, — говорит Фин. — Это мой отец. Либби видит на лице Миллера некое подобие триумфального облегчения. — А ваша мать — Салли? — спрашивает он. — Да, Салли моя мать. — А Клеменси? — Моя сестра, да. — И третье тело… — Был ли это мой отец? — Фин кивает. — В самую точку. Досадно, что вы не догадались об этом прежде, чем написали вашу статью. — Вообще-то я догадывался. Но я не смог найти никого из вас. Я искал много месяцев, но безрезультатно. Итак, что случилось со всеми вами? — Видите ли, я знаю, что случилось со мной. Но, боюсь, я понятия не имею, что случилось с моей матерью и Клеменси. — Вы не поддерживаете связь? — Нет. Я не видел их с тех пор, как был подростком. Насколько мне известно, моя мать живет в Корнуолле, и смею предположить, что моя сестра тоже. — Он пожимает плечами и берет свой бокал. — Пенрит, — добавляет он. Миллер бросает на него вопросительный взгляд. — Я почти уверен, что она живет в Пенрите. — О, — говорит Миллер. — Это здорово, спасибо. — Не стоит благодарности, — отвечает Фин. Затем потирает руки и говорит: — Спросите у меня что-нибудь еще! Спросите меня, что на самом деле произошло в тот вечер, когда все умерли. Миллер мрачно улыбается. — Хорошо, — говорит он. — Итак, что же тогда произошло? В тот вечер, когда все умерли? Фин озорно смотрит на них обоих, затем наклоняется так, чтобы его рот был прямо над микрофоном мобильника Миллера, и говорит: — Итак, для начала, это никакое не самоубийство. Это было убийство. 37 Фин исчез на неделю. Без него моя жизнь становилась бессмысленной. Когда он был в доме, каждый приход на кухню дарил возможность увидеть его лицо, каждое утро начиналось с мысли о возможной встрече с ним. Без него мне казалось, будто я заперт в темном доме, полном чужих людей. А потом, спустя неделю, я услышал, как хлопнула входная дверь, из коридора донеслись голоса, и я увидел Фина, а позади него Салли. Она настойчивым тоном что-то доказывала Дэвиду, который стоял, сложив руки на животе. — Я не просила его приезжать. Ради бога. Это последнее, что я бы сделала. Я и так загостилась у Тони. А тут еще мой сын-подросток! — Почему ты не позвонила? — спросил Дэвид. — Он сказал мне, что ты знаешь, что он вернется! Откуда мне было знать? И я позвонила тебе сейчас, не так ли? — Я думал, что его убили. Мы страшно беспокоились. — Мы? Кто такие, мать твою, эти гребаные «мы»?