— Вы не будете возражать, если я выставлю стекло? — Выставите стекло? — говорит она. — Чем? Он показывает ей свой локоть. Она морщится. — Тогда действуйте. Чтобы смягчить удар и не порезаться, он обматывает локоть потрепанной ситцевой занавеской. Стекло трескается и раскалывается на две идеально равные части. Он просовывает в получившееся отверстие руку и маленьким ключом отпирает навесной замок. Разрывая спутанные побеги глицинии, дверь наконец открывается. — Вот, — говорит Миллер, выходя на лужайку. — Здесь выращивали снадобья. — Те самые, которые убили родителей Либби? — спрашивает Дайдо. — Да. Белладонну. Ее еще называют сонная одурь. Полиция нашла большой куст этого растения. Они идут в дальний конец сада, точнее, в прохладную тень под пологом высокой акации. Здесь, лицом к дому, стоит скамья, как будто специально изогнутая в форме тени дерева. Даже в самое жаркое лето, какое только Лондон знал за последние двадцать лет, скамейка оставалась влажной и заплесневелой. Либби осторожно проводит кончиками пальцев по подлокотнику и представляет себе Мартину Лэм, как та сидит здесь солнечным утром, с кружкой чая в руках. Ее руки покоятся там, где сейчас лежат пальцы Либби, она наблюдает за кружащими над головой птицами. Другая рука поглаживает выпирающий живот, а сама она улыбается, чувствуя, как ребенок крошечными кулачками и ножками пинает ее изнутри. А потом Либби представляет себе, как год спустя она принимает за обедом яд, а затем ложится на кухонный пол и умирает без всякой на то причины, оставляя наверху своего ребенка. Либби отдергивает руку и резко поворачивается, чтобы посмотреть на дом. Отсюда им видны четыре больших окна задней стены гостиной. Им также видны еще четыре окна меньшего размера наверху, по два в каждой из задних спален, плюс маленькое окошко посередине — это окно верхней лестничной площадки. На самом верху восемь узких окон с карнизами, по два на каждую мансардную спальню, и крошечное круглое окошко между ними — окно ванной комнаты. Выше только плоская крыша, три дымохода и голубое небо. — Посмотрите! — говорит Дайдо, встав на цыпочки и энергично указывая на что-то. — Посмотрите! Это там, случайно, не лестница? Приставная или пожарная? — Где? — Вон там! Смотрите! Просто она спрятана за вон той дымовой трубой, красной. Посмотрите. Либби замечает блеск металла. Ее взгляд скользит к кирпичному уступу, затем к карнизу над скатом крыши, затем по водосточной трубе, прикрепленной к другому кирпичному выступу на стороне дома, затем перескакивает на примыкающую к нему стену сада, затем вниз на нечто похожее на бетонный бункер и, наконец, на сад. Она резко поворачивается. Позади нее густая листва, ограниченная старой кирпичной стеной. Чувствуя под ногами вытоптанные среди травы проплешины, она пробирается сквозь заросли. Те затянуты старой паутиной, которая липнет к одежде и волосам. Но она упорно продолжает идти вперед. Она чувствует направление, оно уже в ней, она знает, что ищет. И вот она, перед ней — обветшалая деревянная калитка, окрашенная в темно-зеленый цвет и свисающая с петель, и она ведет в заросший дальний конец сада дома по ту сторону ограды. Миллер и Дайдо стоят позади нее, глядя через ее плечо на деревянную калитку. Она со всей силы толкает ее и заглядывает в соседский сад. Он неряшливый и неухоженный. Посреди газона возвышаются дурацкие солнечные часы, здесь же несколько пыльных гравийных дорожек. Ни садовой мебели, ни детских игрушек. А вон там, у стены дома, виднеется дорожка, которая, похоже, ведет отсюда прямо на улицу. — Я поняла, — говорит Либби, касаясь навесного замка, который был вскрыт болторезом. — Посмотрите. Кто бы ни спал в доме, он проходил через эту калитку, через сад, к этой бетонной штуке вон там. — Она ведет их обратно в сад. — К стене сада, вверх по водосточной трубе, к тому карнизу, видите, вон там, затем наверх, на уступ, а оттуда на крышу и на лестницу. Нам просто нужно выяснить, куда ведет эта лестница. Она смотрит на Миллера. Он, в свою очередь, смотрит на нее. — Я не очень проворный, — признается он. Она смотрит на Дайдо. Та надувает щеки и говорит: — Да ладно вам. Они возвращаются в дом и поднимаются в мансардные комнаты. И точно! Вот он, небольшой деревянный люк в потолке в коридоре. Миллер помогает Либби встать ему на его плечи, и она просовывает голову в люк. — Что вы там видите? — Пыльный проход. И еще одну дверь. Поднимите меня выше. Миллер фыркает и подталкивает ее еще выше. Она цепляется за деревянную планку и подтягивается. Здесь жарко и душно. Она тотчас чувствует, как одежда прилипает к ее потному телу. Она ползет по проходу и толкает еще один деревянный люк. Ее мгновенно ослепляет яркое солнце. Она на плоской крыше — здесь несколько усохших растений в горшках и два пластиковых стула. Встав, уперев руки в боки, она рассматривает открывающийся отсюда вид: впереди выгоревшая на солнце зелень парка на берегу Темзы, а за парком — темная лента самой реки. Обернувшись, она видит сеть узких улиц между ее домом и Кингс-роуд; биргартен, заполненный любителями пива, лоскутное одеяло палисадников и припаркованные машины. — Что ты видишь? — слышит она голос Дайдо. — Я вижу все, — отвечает она, — абсолютно все. 25 Марко, прищурившись, смотрит на мать. — Почему мы не можем поехать с тобой? — говорит он. — Я не понимаю. Люси вздыхает, глядя в ручное зеркальце, обводит темным карандашом глаза и говорит: — Просто потому, понятно? Он оказал мне огромную услугу, и пригласил меня одну, и поэтому я и поеду туда одна. — Но что, если он сделает тебе больно? Люси внутренне вздрагивает. — Он не сделает мне больно, ясно? У нас был очень сложный брак, но мы больше не муж и жена. Жизнь не стоит на месте. Люди меняются. Она не осмеливается посмотреть сыну в глаза, зная, что лжет ему. Он увидит страх в ее глазах. Он поймет, что она собирается сделать. И он понятия не имеет, почему она собирается это сделать, потому что ничего не знал о ее детстве, о том, от чего она убежала двадцать четыре года назад. — Тебе нужен пароль, — авторитетно заявляет Марко. — Я позвоню тебе, и, если ты будешь напугана, просто скажи: как там Фитц? Договорились? Люси кивает и улыбается. — Договорились, — отвечает она. Затем притягивает сына к себе и чмокает его за ухом. На этот раз он даже не вырывается. Несколько минут спустя Стелла и Марко стоят на кухне и смотрят, как она уходит. — Ты сегодня такая красивая, мама, — говорит Стелла. У Люси все холодеет внутри. — Спасибо, детка, — говорит она. — Я вернусь около четырех. У меня будут паспорта, и мы сможем спланировать нашу поездку в Лондон. — Она широко улыбается. Стелла обнимает ее ногу. Через пару мгновений Люси высвобождается и, не оборачиваясь, выходит из дома. * * * Дерьмо Фитца валяется на прежнем месте. Правда, сейчас его облепило вдвое больше мух. Это странным образом успокаивает Люси. Майкл открывает дверь. Он в мешковатых шортах и ярко-белой футболке. На макушке солнечные очки. Он берет у нее сумку с продуктами, помидорами, хлебом и анчоусами, которые она купила по дороге, и суетливо целует ее в обе щеки. От него пахнет пивом. — Ух ты, ты сегодня просто красавица! — говорит он. — Заходи, заходи. Она идет следом за ним в кухню. На столе два стейка в бумажной обертке, в серебряном ведерке со льдом охлаждается бутылка вина. Майкл слушает песню в исполнении Эда Ширана, чей голос звучит из колонок стереосистемы, и, похоже, пребывает в отличном настроении. — Не хочешь что-нибудь выпить? — предлагает он. — Чего бы ты хотела? Джин с тоником? «Кровавую Мэри»? Вино? Пиво? — Пожалуй, пиво, — отвечает она. — Спасибо. Он передает ей бутылку пива «Перони», и она делает глоток. Ей следовало плотно позавтракать, понимает она, чувствуя, как слегка пьянеет от первого же глотка. — Твое здоровье! — говорит он, чокаясь с ней бутылками. — Твое здоровье! — повторяет она. На столе стоит тарелка с его любимыми рифлеными чипсами, и она берет большую горсть. Ей нужно быть достаточно трезвой, чтобы контролировать ситуацию, но достаточно пьяной, чтобы вытерпеть то, ради чего она сюда пришла. — Итак, — говорит Люси, найдя в ящиках стола разделочную доску, нож и вынимая из хозяйственной сумки помидоры. — Как продвигается твоя книга? — Боже, лучше не спрашивай, — отвечает Майкл, закатывая глаза. — Скажем так: это была не слишком продуктивная неделя. — Думаю, так бывает. Надо подготовиться психологически. — Хм, — говорит он, передавая ей блюдо. — С одной стороны, да. С другой стороны, все лучшие писатели просто привыкают к этому. Это все равно что не пойти на пробежку, потому что идет дождь. Просто отговорка. И я должен прикладывать больше усилий. — Он улыбается ей и на мгновение кажется почти скромным, почти настоящим, и в это мгновение Люси думает, что, возможно, сегодня все будет не так, как она предполагает, что они просто пообедают и поговорят, а потом он даст ей паспорта и отпустит, ограничившись лишь объятием у порога. — Что ж, справедливо, — говорит она, чувствуя, как острый нож в руках Майкла вонзается в мягкие помидоры, словно в теплое масло. — Полагаю, это просто работа, как и любая другая. Нужно просто взяться за нее и сделать. — Именно, — подтверждает Майкл, — именно. Он допивает оставшееся пиво и бросает пустую бутылку в мусорное ведро. Затее достает из холодильника еще одну и протягивает ее Люси. Она качает головой и показывает ему свою бутылку, все еще почти полную. — Допивай, — говорит он. — У меня для тебя в холодильнике есть бутылка твоего любимого превосходного «Сансера». — Извини, — говорит она, поднося бутылку к губам. — Я довольно долго не брала в рот спиртного.