— О боже мой, — говорит он, приветственно коснувшись щеками ее щеки. — Дважды за два дня. Не иначе как сегодня день рождения. Без детей? — Да. Я ушла, когда они еще спали. Вчера мы очень поздно легли. — В следующий раз. — Он одаривает ее широкой улыбкой, садится и скрещивает ноги. — Так чем же я обязан этому удовольствию? — Видишь ли… — Она касается кончиками пальцев паспорта, и взгляд Майкла падает на него. — Мне нужно уехать домой, — говорит она. — Моя подруга больна. Может, даже при смерти. Я хочу увидеть ее, прежде чем она… на всякий случай… Ты понимаешь. — Из ее левого глаза падает слеза, причем чудесным образом прямо на паспорт. Люси вытирает ее. Она не собиралась плакать, но это все равно случилось. — Дорогая. — Майкл кладет руку ей на плечо. Она натужно улыбается и старается выглядеть благодарной за этот жест. — Это ужасно. Что такое? Рак? Она кивает. — Да. Яичников. — Она высвобождает руку из-под его руки и зажимает рот, чтобы унять рыдание. — Я хочу поехать на следующей неделе, — говорит она, — но мой паспорт… срок его действия истек. И у меня нет никаких документов на детей. И мне так неудобно просить тебя. Вчера ты был так щедр, дав денег, чтобы я могла забрать мою скрипку. Честное слово, я бы не стала просить, будь у меня другие варианты. Но ведь ты все еще знаешь нужных людей? Тех, кто помог мне в свое время получить паспорт? Она проводит пальцем под глазами, а затем жалобно смотрит на него, в надежде, что все еще выглядит соблазнительно. — Черт, вообще-то нет. Но я попробую. — Он тянет к себе паспорт. — Оставь его мне. — Вот. Я принесла фотографии. И, наверное, это звучит глупо, но мне нужен ветеринарный паспорт для собаки. Фитц давно пропустил прививки, так что вряд ли я смогу получить его обычным путем. И бог знает, сколько времени это займет в любом случае… — Ты берешь с собаку? Собираясь навестить умирающую подругу? — У меня нет другого выбора. — Я мог бы взять его на время, что скажешь? Она старается спрятать свой ужас при мысли о том, что ее драгоценный Фитц будет жить здесь с этим монстром. — И что ты будешь с ним делать? — Э-э, черт, не знаю. Играть с ним? Выгуливать? Кормить? — Все гораздо сложнее. Тебе придется каждое утро рано вставать, чтобы он мог сходить в туалет. А затем подбирать за ним дерьмо. Майкл закатывает глаза. — Джой любит собак. Она была бы только рада присмотреть за ним. Да и я тоже. Ну конечно, думает Люси, у Майкла есть кому подбирать собачье дерьмо. — И все же, — говорит она, — я бы предпочла взять его с собой. Дети привязаны к нему, и я тоже… — Я посмотрю, что смогу сделать, — говорит он. — Думаю, что паспорт для собаки — это уже перебор. Но я попытаюсь. — Боже, — говорит она, с притворной благодарностью хлопая ресницами. — Большое спасибо, Майкл. Ты даже не представляешь, какую услугу ты мне окажешь. Я буквально накануне получила сообщение от подруги и всю ночь не могла спать, переживая, что больше не увижу ее. Спасибо тебе огромное. — Вообще-то я еще ничего не сделал. — Знаю, — говорит она. — Знаю, что не сделал. И все равно я так тебе благодарна. Его лицо буквально на глазах превращается из приветливого в жуткое. — Очень-очень благодарна? Она заставляет себя улыбнуться. Она знает, куда он гнет, она была к этому готова. — Да, очень-очень благодарна, — отвечает она. — Понятно. — Он откидывается на спинку стула и улыбается. — Мне нравится, как это звучит. Она отвечает ему улыбкой и проводит рукой по волосам. Его взгляд скользит к закрытым окнам над головой, к главной спальне, где в свое время произошло не одно супружеское изнасилование. Затем он возвращается к ней, и она с трудом подавляет дрожь. — Может быть, в следующий раз, — говорит она. Он выгибает бровь и кладет руку на спинку стула справа от него. — Ты оставляешь мне надежду? — Возможно, — говорит она. — Мне нравится твой стиль. Она улыбается. Но тотчас резко выпрямляется на стуле и берется за ремешок сумочки. — Но сейчас, — говорит она, — меня ждут спящие дети. Они оба встают. — Когда ты думаешь, ты сможешь?.. — нерешительно спрашивает она. — Я займусь этим делом прямо сейчас, — говорит он. — Дай мне твой номер, и я позвоню, когда у меня будут новости. — У меня сейчас нет телефона, — отвечает она. Майкл морщится. — Но ведь ты только что сказала, что вчера вечером получила известие от своей подруги? Если необходимость спать на пляже в течение недели чему-то учит, то ее это научило быстро находить убедительный ответ. — Мне звонили на стационарный телефон в хостел. Кто-то записал для меня сообщение. На листке бумаги. — Тогда как я с тобой свяжусь? Мне позвонить тебе в хостел? — Нет, — холодно говорит она. — Не надо. Дай мне твой номер. Я позвоню тебе из таксофона. Я позвоню в пятницу, хорошо? Он пишет на бумажке свой номер и передает ей. — Да, позвони мне в пятницу. И вот еще… — Он сует руку в карман и вытаскивает сложенную пополам пачку банкнот. Вынув из нее несколько двадцаток, он передает их Люси. — Купи себе телефон, ради бога! Она берет двадцатки и благодарит. Теперь ей нечего терять. Она только что отдала за паспорт свою душу. 20 Прошло несколько месяцев. Финеасу исполнилось тринадцать, и он отрастил адамово яблоко и маленькие светлые усики. Я подрос на дюйм и наконец отпустил волосы, чтобы, мотнув головой, отбрасывать челку с глаз. Моя сестра и Клеменси сдружились и страшно привязались друг к другу — общались между собой на тайном языке и проводили долгие часы в логове из простыней и перевернутых стульев в пустой спальне на мансардном этаже. Группа Берди выпустила жуткий сингл, который попал на 48-е место в хит-парадах. Она рассердилась и ушла, но никто в музыкальной прессе, похоже, не заметил или не заинтересовался этим, и она взялась учить детей игре на скрипке в музыкальной комнате. Тем временем Джастин превратил сад моего отца в коммерческое предприятие, продавая свои лекарственные травы с помощью рекламных объявлений в газетах. Салли учила нас всех четыре часа каждый день за кухонным столом, а Дэвид трижды в неделю проводил в церковном зале занятия по альтернативным методам лечения и приходил домой с карманами, полными денег. Фин был абсолютно прав в своем предсказании, сделанном несколько месяцев назад. Томсены никуда не собирались уезжать. * * * Оглядываясь назад, на те годы в доме на Чейн-Уолк, когда там жили Томсены, я хорошо вижу переломные моменты, опорные точки, на которых балансировала судьба, когда ход нашей жизни шел вкривь и вкось. Помню, ужин в пабе «Челси Китчен», где я заметил, как мой отец уже проигрывает борьбу за власть в доме. Он же был слишком слаб, чтобы это понять и попытаться что-то исправить. Помню, как моя мать старалась держаться подальше от Дэвида, отказываясь блистать на фоне окружающих из опасения, что он положит на нее глаз. Помню, где это началось, но понятия не имею, как мы дошли с того вечера до того момента, когда через девять месяцев чужие люди захватили буквально каждый уголок нашего дома, и мои родители позволили им это сделать. Мой отец изображал интерес к происходящему. Он возился с Джастином в саду, притворяясь, будто очарован грядками трав и растений. Каждый день в семь часов вечера он наливал на два пальца виски в два больших стакана и, сидя с Дэвидом за кухонным столом, вел с ним натужные разговоры о политике и международных проблемах. Помню, как он пучил глаза, как будто понимал, о чем говорит. (Любое мнение моего отца было либо черным, либо белым. Все было или правильно, или неправильно, хорошо или плохо. В его взгляде на мир не было полутонов. От этого становилось неловко.) Иногда он присутствовал на наших уроках на кухне и, похоже, бывал впечатлен тем, какие мы все умные. Я не мог понять, что случилось с отцом. Как будто Генри Лэм покинул дом, но оставил в нем свое тело. Я отчаянно хотел поговорить с ним обо всем, что тут происходило, о разрушении моего мира, но я боялся, что это будет все равно что содрать струп с последних остатков его чувства собственной значимости. Он казался таким уязвимым, сломленным. Однажды в начале лета я увидел его в обеденное время. Он стоял у входной двери и, держа в руке мохеровую кепку и пиджак, проверял содержимое своего бумажника. Наши уроки закончились, и мне было скучно. — Куда ты идешь? — спросил я.