– Нет, мы с Чарли ходили в одну школу, Джулиан и Эйден – в другую, а Мэйсон и Ноа – в третью. В шестом классе наши школы начали проводить спортивные встречи, и мы все познакомились на баскетбольном турнире. Мы подружились и проводили время вне школы. Чарли они никогда не нравились, и, честно говоря, она никогда не общалась с нами, пока не появилась ты и не заставила ее сидеть с нами за обедом. – Думаю, теперь они ей нравятся. Она даже сказала мне, что Эйден не такой уж и плохой. – Он не такой, просто у него есть проблемы, с которыми он пытается справиться. Он очень крутой парень и не пускает людей в свой мир. – Где он был прошлой ночью? Почему он не смог пойти на вечеринку? Надеюсь, это было что-то важное, раз он отправил меня на голосовую почту во время чрезвычайной ситуации. У меня в машине сидел его отключившийся друг. Кроме того, он сам записал свой номер в мой телефон. – Что? Откуда мне знать? – Виноватый взгляд, который Чейз пытается скрыть, говорит об обратном. – Так на чем я остановился? Ах да, мы все перешли в девятый класс и стали учиться в одной школе. Мы были счастливы, потому что теперь могли видеться в школе, а не только после уроков и по выходным. Однажды Эйден случайно заговорил о моей любви к Шарлотте, и я не мог поверить, что он это заметил. Никто из парней не замечал, да и я не слишком уж усердно показывал свои чувства. Эйден очень наблюдательный. Он все замечает. – Он обещал хранить мой секрет. И вот, четыре года спустя, Чарли и все остальные по-прежнему не замечают мои чувства к Шарлотте. – Почему ты не сказал ей? Он качает головой и смотрит вниз на стакан с водой в своих руках. – Я не могу. Если она не признается мне во взаимности, это меня раздавит. Я боюсь услышать, что никогда не буду с ней. Мое сердце болит за Чейза. Хотела бы я заверить его, что Шарлотта чувствует то же самое, но, к сожалению, не могу. – Я пытаюсь создать перед ней образ бабника, чтобы заставить ее ревновать, но это не работает. Я пытаюсь встречаться с девушками, чтобы уйти от нее, но из этого ничего не выходит. Ни одна из девушек – ну, это не Шарлотта. – Он грустно смеется. – Я знаком с девчонкой своей мечты уже десять лет, но даже не могу быть с ней! Все эти любовные истории мне чужды. – Я не знаю, как Шер относится к тебе в этом плане, но могу сказать наверняка, что ты ей очень дорог. Может быть, когда-нибудь это перерастет во что-то большее. Кто знает, быть может, она чувствует к тебе симпатию. Ты не узнаешь, пока не признаешься. Его глаза расширяются, и он неистово трясет головой. – Нет, нет, нет. Я не могу. И ты тоже не можешь! Пожалуйста, не говори ей! – Эй, я знала и ничего не сказала, – успокаиваю я его. – Я ничего не скажу, но это съест тебя заживо. Ты почти во всем ей признался в пьяном ступоре посреди ночи! – Я буду осторожнее, обещаю. Она не должна знать. Она отвергнет меня, и мы будем чувствовать себя неловко. – Чейз снова хмурится и смотрит на стакан в руках. – Лучше я буду дружить с ней и молча ее любить, чем все выскажу и потеряю ее навсегда. Глава 12 Мы с Чейзом проводим субботу вместе, тусуясь у меня дома. Мама возвращается домой вскоре после пробуждения Чейза, но ничего не говорит. Сейчас практически обед, и мы успели убраться, чтобы мама ничего не заподозрила. Она немного с нами болтает, но очень быстро поднимается наверх, в постель. Однако перед ее уходом я замечаю, как мама бросает на Чейза взгляд, говорящий о том, что она за ним внимательно следит. Когда позже тем вечером Чейз уходит домой, мама спускается и проводит со мной «беседу». – Я знаю, что я редко бываю дома, Амелия, – говорит она. – Но я должна иметь возможность доверять тебе. – Ты можешь мне доверять, – возражаю я. – Я не уверена. Вечеринки и учеба допоздна. Все это ужасно похоже на твою жизнь до того, как мы оказались в Кинг-Сити. – Она смотрит на меня суровыми глазами. – Я не хочу снова переезжать. Я не смогу снова пройти через это. – Я осторожна, мама, – клянусь я. – К тому же быть нормальным ребенком – это отличный способ слиться с толпой. Было бы странно, если бы я пряталась в углу и ни с кем не разговаривала. Тема нашего разговора не имеет ничего общего с сексом и касается только того, что мама обвиняет меня в нашей нынешней жизненной ситуации. Она прибегает к этому аргументу всякий раз, когда видит, что я с кем-то сближаюсь. Чейз – технически первый мой друг-парень, которого она встретила с тех пор, как мы сюда переехали. Мама чувствует, что должна повторить наставления, но изменить их так, чтобы это больше подходило для мальчиков. – Веди себя правильно. Никаких промахов, никаких тайн. Никого не впускай в свою жизнь. Ты – Амелия Коллинз. Одна и та же речь, снова и снова. – С одной стороны, я понимаю, что ты не можешь измениться, поэтому я рада, что ты веселишься, наслаждаешься жизнью, но… – Я знаю, мама, я все знаю. Мне нельзя сближаться с ребятами. Мамино лицо постарело, теперь она выглядит старше своего возраста. Напряжение последнего года тяготит ее, так что рядом с глазами появились морщинки, а мешки под глазами, похоже, никогда не исчезают. Глядя на нее, я чувствую себя ужасно. Как я могу радоваться, когда меня убеждают в том, что не могу доверять Чейзу, даже если он просто друг, даже если у него ангельское лицо и тело модели Calvin Klein? Мне трудно жить с мыслью, что мама – единственная в этом мире, кому я могу доверять. В глубине души она скучает по дому, где я выросла, скучает по моему отцу, по старой рутине, по знакомому продуктовому магазину, до которого мы ходили пешком, по школе, которая находилась прямо за нашим домом, по легкости повседневной жизни. В последнее время она уезжает как можно чаще: больше сверхурочных, длинные перелеты, дальние направления. А еще недавно я заметила, что она садится в машину к какому-то парню. Неужели она с кем-то встречается? Как бы то ни было, но она все меньше и меньше времени проводит дома. После наших «бесед» я всегда чувствую на душе тяжкий груз. Ненавижу, что мама напоминает мне держаться подальше от людей. Меня раздражает, что я никогда не смогу сблизиться с кем-то вроде Аннализы и Джулиана. Поэтому, чтобы выпустить пар, я хожу в спортзал. Бесцельное битье груши помогает мне почувствовать себя чуть лучше. Я делаю передышку, пью, затем стабилизирую грушу и бью с новой силой. Ненавижу его. Я всегда притворяюсь, что груша – это один и тот же человек. Тот, кто отвечает за все мои беды. Я наношу удар, и безжизненный мешок превращается в него. Он разрушил мою жизнь. Я наношу удар. Меня бесит, что мне нельзя сближаться с людьми. Я снова бью. Меня раздражает, что я не могу быть собой или фотографироваться с Шарлоттой и Аннализой. Меня бесит, что я никогда не смогу впустить кого-то в свою жизнь. Я бью по груше изо всех сил, пока энергия не иссякает, а слезы не грозят вырваться из усталых глаз. Когда я ухожу, я узнаю девушку у одной из боксерских груш, бьющую с полной отдачей. Я узнаю в ней себя. Техника не очень хороша, но она бьет от злости и разочарования, а не для того, чтобы отработать форму. Когда девушка делает глоток воды, я касаюсь плеча. – Амелия? – Темные брови Аннализы сходятся в замешательстве. – Привет. Я не знала, что ты приходишь сюда. – Да, прихожу иногда. – Она пожимает плечами. – Это хороший способ выпустить пар, понимаешь? – Прекрасно понимаю. – Я сухо смеюсь. Она добавляет несколько ударов. Цепи, удерживающие грушу, скрипят, когда последний удар отправляет тяжелый груз в полет. – Кто тебя разозлил? – спрашиваю я, наполовину в шутку, а наполовину искренне желая узнать. Она вытирает пот со лба и поворачивается ко мне лицом. – Тот, кого я считала своим братом, но кто в итоге разрушил мою жизнь. Аннализа делает стойку и снова начинает бить по груше. Я понимаю, что она хочет побыть одна, и оставляю ее, повторяя в уме ее слова. * * * Когда нам раздают проверенные работы по математике, я даже не удивляюсь, увидев неудовлетворительную оценку. Ничего другого я и не ждала. Это уже второй тест, который я провалила с тех пор, как начала учиться в этой школе. Я ничего не понимаю и не могу сосредоточиться на объяснениях мистера Фидиотта. Честно говоря, если бы он объяснял урок на часах в передней части комнаты, я бы, наверное, уже что-нибудь выучила, ибо я провожу все свое время, уставившись на них. Когда до конца урока остается семь минут и тридцать четыре секунды, все начинают потихоньку собираться. Мистер Фидиотт обращается к классу: – Все свободны. Класс наполняется хором взволнованных «да!», и мне не стыдно признаться, что я, возможно, кричу громче всех. Мистер Фидиотт выпустил нас из ада на шесть минут и пятьдесят две секунды раньше, что не может не радовать. – Кроме вас, Амелия. Могу я поговорить с вами?