— Ну что ж, значит, так. Она не собиралась говорить этого, слова вырвались сами собой. Она бросила взгляд на Джона и поняла, что он знает, о чем идет речь. Странно, если бы было иначе. Вряд ли человек, который только что узнал, что у него рак, начнет переживать из-за цен на помидоры или состояния общественного транспорта. — Да вовсе нет, — тут же откликнулся он. Это прозвучало убедительно и неопровержимо. — Конечно, это не самая радостная новость… — продолжил он уже более мягким тоном. Она рассмеялась, но это был ядовитый смех, от которого могли бы завянуть цветы. Несмотря на это, Джону удалось справиться с управлением: — Но ведь это же не конец. Это ж не смертный приговор. Они ехали из госпиталя, и движение было чрезвычайно оживленным, так как они попали в час пик. Она с каменным лицом сидела рядом с ним, пытаясь проанализировать собственные ощущения, и в результате пришла к выводу, что среди них преобладает ярость. Еще глубже был страх, и если она задерживалась на этом уровне, то начинала отчетливо ощущать запах ужаса, но внешне ее реакция выражалась в виде ярости. Она чувствовала, что ей нечем ответить на его поддержку. — Небольшой разрез и никакой мастэктомии. В лимфатических узлах ничего нет. Все это прекрасные прогностические факторы. В течение нескольких секунд в машине царила полная тишина, пока не зашумел двигатель и внутрь снова не ворвались звуки улицы. Елена на протяжении всей его речи ни разу не повернула к нему головы, и он тоже вполне естественно смотрел на дорогу, и лишь когда они остановились на красный свет, она заметила, что он искоса смотрит на нее. — Уровень смертности от рака груди каждый год снижается, особенно в Великобритании, — произнес он, прикасаясь к ее руке. — В том-то все и дело, кретин! — Желчь и горечь вырвались наружу столь же неожиданно для нее, как и для него. — В том-то и дело! Уровень смертности! Я превратилась в человека, который должен его преодолеть. Еще неделю назад все было хорошо, а теперь я стою лицом к лицу со смертью! Она пыталась подавить свой крик, но ей не удавалось это сделать. — Господи, меня тошнит от тебя! От твоих разглагольствований о статистике, прогнозах и лечении. Разве ты можешь понять, что я чувствую?! Зажегся зеленый сигнал светофора, но Айзенменгер этого не заметил, пока сзади ему не стали гудеть. Он поспешно надавил на педаль газа и двинулся вперед. — Я не… Но она уже начала плакать, словно этот неконтролируемый выброс опустошил всю ее ярость, и теперь ее затопил страх. — Да, ты не понимаешь. Ты думаешь, что все понимаешь, потому что ты врач, потому что ты ходил на лекции, работал в клиниках, к тебе приходили бедные больные, чтобы ты их вылечил, или тебе привозили трупы, чтобы ты их разрезал, но ты все равно ничего не понимаешь! Она умолкла, чтобы перевести дыхание, и ему хватило ума не вмешиваться. Когда она продолжила, ее глаза уже заволокла пелена слез, а голос то и дело срывался. — Ты ничего не поймешь, пока сам не окажешься у врача из-за того, что нащупал у себя уплотнение, или начал резко худеть, или слишком часто кашлять. И только после того, как ты отсидишь все это время, пока они берут свои анализы, видя выражения их лиц, на которых уже написано все, о чем они не хотят говорить, и после того, как они, набрав воздуха, нацепят на себя эти улыбки, готовясь к тому, чтобы дотла разрушить твой мир, ты сможешь понять, что я сейчас ощущаю. И только тогда ты получишь право говорить со мной и успокаивать меня. Она уже рыдала. Они почти подъехали к ее дому, и на небе сгущались тучи. — На что мне эта статистика? — между всхлипываниями произнесла она. — Это тебе она нужна, а для меня статистика — наглая ложь. — И перед тем как разрыдаться окончательно, Елена успела выкрикнуть еще одну фразу, полную отчаяния: — Я не хочу, чтобы это было со мной, Джон! Он припарковался рядом с ее домом через несколько секунд и, даже не выключив двигатель, попытался ее обнять, но она не отреагировала. Она спешила выбраться из машины, словно от рака можно было убежать. Она выскочила из машины и бегом устремилась по лестнице, не удосужившись вызвать лифт. В какой-то момент она споткнулась и едва не упала. Добравшись до квартиры, она открыла дверь и сразу же бросилась в ванную, ощущая позывы к рвоте. Но желудок у нее был пуст, и ей ничего не удавалось изрыгнуть из себя, кроме зеленой кислой слизи, однако ее снова и снова выворачивало наизнанку. Айзенменгер вошел в квартиру, некоторое время молча постоял в коридоре, а затем развернулся и вышел. Глаза, наблюдавшие за тем, как Елена вошла в свой дом, ничем не отличались от миллиардов других. Это были темно-карие глаза с поблекшими белками, ободок радужки уже начал приобретать серебристо-серый цвет, свидетельствовавший о возрасте, но с анатомической точки зрения они были безупречны. От природы в них не было ничего необычного. И тем не менее они отличались от всех прочих глаз. Они иначе воспринимали, иначе чувствовали и намечали себе иные цели. Мартин Пендред отвернулся, и его блуждающий взгляд ненадолго остановился на мужчине, который шел за Еленой. Он давно уже ждал ее возвращения, хотя до сих пор не знал, что сделает и скажет ей, когда она вернется. Он понимал только одно — он хочет ее видеть. Мысль о том, чтобы последовать за этим мужчиной, пришла откуда-то извне, но, где бы ни находился ее источник, Мартин тут же безоговорочно ей подчинился. Айзенменгер уже садился в машину, когда его взгляд остановился на крупном мужчине, направлявшемся к нему. В его фигуре было что-то смутно знакомое, хотя ничего конкретного ему в голову не приходило. И лишь его своеобразная походка и механистичность движений заставили Айзенменгера его окликнуть: — Мартин? Мартин Пендред? Звук его имени или просто звук заставил Мартина остановиться. Он неотрывно глядел на Айзенменгера, но его взгляд не отражал никаких чувств. Он стоял посередине улицы, запихав руки в карманы наглухо застегнутой куртки, предохранявшей его от вечерней прохлады. — Ты ведь Мартин? Айзенменгеру не было страшно. Скорее, он испытывал любопытство. Он захлопнул дверцу и обошел машину. Человек развернулся и начал поспешно удаляться, и Айзенменгер после секундного колебания последовал за ним. Деннис Каллен любил ловить рыбу по ночам по нескольким причинам, главными из которых были тишина и спокойствие. Будучи уволенным три года назад с должности шофера автобуса, он работал теперь уборщиком на фабрике, занимавшейся изготовлением металлических стеллажей. Производство было исключительно шумным и регулярно вызывало у него головную боль, и ловля рыбы прекрасно снимала стресс; а поскольку он давно уже развелся, то у него не было особых причин сидеть дома. Уловы у него были небольшие, но ему это было не важно. Пара окушков, несколько линей — ничего особенного. Дорожка за его спиной освещалась плохо, и он знал, что для повышения эффективности ловли ему надо купить лампы высокой интенсивности. Однако они были дороговаты, и он не видел в этом особого смысла. Кроме того, большую часть времени он дремал. Айзенменгер ускорил шаг, чтобы не отстать от Пендреда. Он больше не окликал его, и теперь его мучило любопытство, куда тот направляется и что он делал у дома Елены. Пендред шел к реке. Айзенменгер заметил, как тот в ста метрах от него свернул вправо на пешеходную дорогу, шедшую вдоль берега, которая, к счастью, была довольно хорошо освещена. И поспешил вслед за ним. Деннис Каллен был хорошо скрыт кустарником и мелкими деревцами, росшими вдоль берега. Он услышал торопливые шаги на дорожке, но не обратил на них особого внимания и лишь случайно, бросив взгляд вправо, заметил крупную сутулую фигуру, поспешно скрывшуюся в тени пешеходного моста, расположенного метрах в двадцати правее. Однако его интерес был подогрет, когда он услышал звук еще более торопливых шагов и, оглянувшись, увидел второго человека, более худого и низкого. Тогда ему пришло в голову, что тот, видимо, преследует первого. — Ну и ну, — пробормотал он себе под нос. Время от времени ему доводилось становиться свидетелем разных противоправных действий, как, например, продажа наркотиков, а однажды он чуть ли не из первого ряда наблюдал за длительными и изнурительными сексуальными играми, происходившими на траве всего в пяти метрах от него. И похоже, этой ночью тоже должно было что-то произойти. Айзенменгер, не догадывавшийся о том, что за ним наблюдают, увидел, как Пендред скрывается в тени. Он бросился под мост, и только тогда, когда каждый его шаг стал отдаваться эхом, а звуки плещущейся воды сделались отчетливее и громче, до него дошло, что Пендред уже не впереди него, а позади. Именно в этот момент кто-то, возникший из темноты справа, схватил его за плечи. Хватка была настолько сильной, что, как он ни сопротивлялся, ему не удавалось вырваться. Он закричал, однако его крик был тут же заглушён огромной, как у медведя, лапой. Он начал брыкаться и извиваться, но, несмотря на это, его неуклонно продолжали тащить к воде, и вскоре он оказался на самом краю дорожки. Акустические особенности сводов моста придали истошному и короткому вскрику оттенок трагичности. Деннис Каллен разрывался между желанием вмешаться и стремлением сохранять здравомыслие. Поэтому он замер и начал прислушиваться к шорохам и шарканью, доносившимся из темноты. Время от времени он видел мелькавшие на границе света ноги или ботинки. Он чувствовал, что происходит что-то серьезное. Возможно, это было ограбление, а может, и того хуже. И что ему было делать? Он не был героем, но считал себя честным человеком — рядовым гражданином, одним из тех, на ком держится страна. И поэтому решение было принято им не столько из смелости, сколько из ярости при мысли о том, что нравственные устои на его родине настолько расшатались, что никто уже не обращает внимания ни на насилие, ни на убийство. Он встал и начал подниматься вверх по берегу к дорожке. Айзенменгер почувствовал, что падает в воду, и, как ни странно, первой его мыслью было то, что она мокрая и холодная. Однако его падение не было бесконтрольным — руки, поддерживавшие его за плечи и зажимавшие ему рот, с легкостью управлялись с его весом, так что он чувствовал себя чуть ли ни ребенком. Затем та же несокрушимая сила подняла его в воздух, а рука, зажимавшая рот, прижала его голову к бетонному покрытию дорожки. Айзенменгер попробовал было сопротивляться, поскольку руки его стали свободны, однако это намерение тут же пришлось отбросить, когда периферическим зрением он увидел слева нож, который медленно приближался к его горлу. Каллен быстро шел вперед, пытаясь что-либо различить в темноте. Впереди на краю дорожки виднелась фигура человека, стоявшего на коленях и как будто глядевшего на реку. До Айзенменгера донеслось тяжелое дыхание, а потом какой-то свистящий звук, слово, которое он не смог разобрать. Говорить он не мог, так как рот у него по-прежнему был зажат. Пошевелить головой он тоже не мог, так как та была настолько сильно прижата к бетону, что скрежет отдавался в костях черепа. Единственное, что он мог, это попытаться схватить руку, которая вместе со зловещим лезвием приближалась к его горлу. Каллен замедлил шаг. Что этот болван там делал? И где был второй? И в этот момент он понял, чем занимался склонившийся над водой человек — он что-то запихивал под воду. А затем Каллен покрылся холодным потом, потому что догадался, что это было. На его глазах топили человека. Он открыл было рот, набрал в легкие воздуха и собрался закричать, чтобы застигнуть преступника врасплох, но что-то его остановило. Он заметил яркий серебристый блеск, двигавшийся над водой, ему стало страшно, и он бросился вперед. Айзенменгер вцепился в руку, но с таким же успехом он мог бы попытаться остановить поршень паровоза. Лезвие ножа продолжало приближаться. Несмотря на ограниченные возможности, он попытался отодвинуть голову, но эта попытка оказалась бесплодной. Нож надрезал кожу и начал углубляться.