— Он считает всех своих коллег сборищем идиотов. Постоянно вспоминает прошлое и утверждает, что нынешнее поколение ни на что не годится. — А как насчет Виктории Бенс-Джонс? — неожиданно спросил Айзенменгер. Он специально сформулировал его таким образом, чтобы Льюи, отвечая, имел свободу выбора. Тот нахмурился. — А вот с ней все было странно. Когда она только появилась, он не мог сказать о ней ничего дурного. А потом вдруг все изменилось. Он как-то зашел сюда, когда она подписывала документы о кремации, и, стоило ей его увидеть, она начала вести себя очень странно. Лицо у нее вытянулось, и на нем появилась какая-то усмешка. Однако она не сразу ушла. — Почему? — Не знаю. — А что доктор Милрой? Как он отреагировал? — Просто рассмеялся. А когда она ушла, сказал, что у нее критические дни. — И как давно это было? Льюи задумался. — Наверное, пару месяцев назад. Айзенменгер промолчал и вскоре отправился прочь, зажав под мышкой истории болезней и свои диктофонные записи. Поднимаясь по лестнице, он задумался о том, почему его так взволновал последний рассказ Льюи. Возможно, все дело было во времени. Виктория Бенс-Джонс заболела всего через три недели после этого инцидента с Милроем. Конечно, ничего существенного, и все же что-то его тревожило, когда он сел за стол в своем кабинете и уставился на паутину в углу потолка. Пиринджер возвращался с собрания Королевской коллегии патологоанатомов, когда в коридоре его остановил Уилсон Милрой. Поскольку на верхнем этаже отделения располагались лишь фотолаборатория, кабинет секретаря и роскошные покои Пиринджера, профессор был несколько удивлен, встретив там Милроя. — Уилсон! Чем я могу вам помочь? — Пиринджер всегда пользовался задушевным тоном, обращаясь к Милрою. — Не могли бы мы побеседовать? И вместо того чтобы пройти мимо секретаря, они вошли в кабинет Пиринджера прямо из коридора. Профессор сел за стол, Милрой устроился в маленьком кресле напротив, и Пиринджер повторил: — Так чем я могу вам помочь, Уилсон? Уилсон Милрой улыбнулся. Пиринджеру уже не впервой приходилось сталкиваться с подобной неприятной ситуацией, но, несмотря на это, ему так и не удалось выработать в себе эффективного противодействия. Он напрягся и сделал все возможное, чтобы не отвести взгляд. — По-моему, мы должны поговорить. — Конечно. Милрой продолжал улыбаться. — Об Амре. — Казалось, эта улыбка пристала к нему навсегда. — А в чем дело? — учтиво осведомился Пиринджер. — У него есть старший брат. Пиринджер не сразу понял, о чем идет речь, однако это сообщение вызвало у него интерес. — Правда? Уилсон изменил позу, положил ногу на ногу, но улыбка так и не покинула его лица; Чеширский кот умер бы от зависти. — Да. И он говорит, что его маленький братишка — гей. Пиринджер опустил взгляд на свои сжатые под столом руки и поднял его на Милроя с некоторым запозданием. — Ну и что? Милрой устало опустил глаза. — Вы хотите, чтобы я выразился более откровенно? Пиринджеру вдруг показалось, что голова его сжалась и все мысли из нее вылетели, однако ему хватило ума ничем не выдать этого и воспользоваться стандартной уловкой, изобразив негодование. — О чем вы говорите?! Улыбка на устах Милроя оставалась непоколебленной. — Я говорю об Амре Шахине и о том, как он получил свою должность, Адам. О том, как ему удалось отодвинуть меня в сторону. Пиринджер поднял глаза к потолку и вступил в предложенное ему соревнование улыбками. — Опять за старое. — Не пытайтесь уйти в сторону, Адам. Я так и не получил ответа. В конце концов, выбор консультанта является серьезным вопросом, который следует рассматривать с максимальной тщательностью, анализируя все «за» и «против». — Насколько я помню, вопросы были только у вас, Уилсон. — Вот именно. — Чувство юмора наконец изменило Милрою. — Что вы имеете в виду? — устало осведомился Пиринджер. Милрой хрюкнул. — Мы с вами разумные люди, Адам. Неужто мне надо все озвучивать? — Возможно. Похоже, я сегодня не отличаюсь догадливостью. Милрой пожал плечами: — Вы ведь тоже гей, не так ли? Пиринджер вздрогнул. На какое-то мгновение на его лице отразилось изумление, затем ярость, и лишь потом ему удалось взять себя в руки. — Какое отношение к этому имеют досужие домыслы о моей сексуальной ориентации? — невозмутимым голосом, свидетельствовавшим о притворстве, осведомился он. Однако Милроя не интересовали ни пустые угрозы, ни увертки Пиринджера. — Вы ведь раньше работали с Шахином? Пиринджер чувствовал себя слишком уставшим, чтобы пускаться в бессмысленные отрицания. — В течение некоторого времени, — тихо ответил он. — В течение четырех лет, — снова хрюкнул Милрой. — Я работал со многими людьми, Милрой. — То, что Пиринджер назвал его по фамилии, свидетельствовало о том, насколько обострились их отношения. Милрой откинулся на спинку кресла, словно они отдыхали в клубе после отменного обеда. — Ну так и что же мы будем делать? Он гей, и вы гей. Вы проработали вместе несколько лет и успели сблизиться. Причем настолько, что, когда вы получили здесь место, решили и его сюда устроить. Насколько я понимаю, не исключено, что вас до сих пор связывают интимные отношения. Пиринджер замер, словно все его члены сковал какой-то злобный кукловод. Лицо его побледнело, губы вытянулись в ниточку. — Это ложь. — Что же из вышесказанного является ложью? И кстати, с кем вы живете в настоящее время? — Не ваше дело. Это никого не касается, кроме меня. — Нет, касается, если вы распределяете посты, руководствуясь личными отношениями. И я заслуживаю большего. Пиринджер наконец обрел способность двигаться и несколько неуверенно поднялся на ноги, однако это не помешало ему выглядеть устрашающим. — Убирайтесь! Вон из моего кабинета! На Милроя это не произвело никакого впечатления. — Конечно, — с высокомерным видом ответил он, вставая. Он уже повернулся к двери, когда Пиринджер прокричал ему вслед: