– Мне? Дина Юрьевна кивнула, словно не заметила, как сказала лишнего. – Вам. Вам и вашему супругу. Вам и вашим детям. В любой из этих комбинаций, но я рекомендую попробовать все. Я заметил, как Лев сжал подлокотники, и заволновался, как бы дело не дошло до еще одной драки. – Я правильно понимаю, – терпеливо произнес отец, – что, по-вашему, Мики начал курить из-за меня? Дина Юрьевна ответила вопросом на вопрос: – Лев, а вы понимаете, почему эта ситуация вообще произошла? Я о случившемся в отеле и о том, что вы не знали об этом больше полугода. – Ну вы явно намекаете на мою вину, – натянуто усмехнулся он. Дина Юрьевна не стала его обнадеживать, мол, «конечно же нет». Наоборот, она покивала. – Когда родитель бьет своего ребенка, он нормализует насилие в его глазах. Он как бы говорит: «Да, насилие можно заслужить, насилие можно оправдать, в насилии можно быть виноватым самому». И когда, вырастая, такой человек сталкивается с насилием со стороны постороннего, он не распознает случившееся как насилие. Он начинает думать, что сам виноват, что он заслужил, что это и не насилие вовсе, а так… Этими репликами, практически дословно, мне отвечал ваш сын, когда я спросила его, почему он никому не рассказал. Пока она говорила, я, тяжело дыша из-за сильного сердцебиения, не сводил взгляда со Льва. В какой-то момент он медленно повернул голову в мою сторону, и мы на секунду встретились глазами. Он быстро их отвел. – Вот, – произнесла Дина Юрьевна, когда закончила. Казалось, она несколько смутилась, что так долго и давяще говорила. – Если вы действительно хотите знать, как оказались там, где оказались, вспомните, когда ударили сына в первый раз, и найдете большинство ответов на свои вопросы о нем. Лев посмотрел на меня, прикусив губу, словно на мгновение действительно пожалел о том, что делал раньше, но через секунду его лицо снова застыло с невозмутимым выражением, и он, поморщившись, отбросил предположения психолога. – Это какой-то бред. Знаете, как часто меня били в детстве? Почти каждый день. Но я почему-то понимаю, что насилие – это насилие, и не ищу способов обкуриться. – Да, я вижу, что вас били в детстве почти каждый день. Вы же не думаете, что у вас получается это скрыть? Я еле сдержался, чтобы не прыснуть: мне понравилось, как она ловко задвинула его на место. Лев молчал, играя желваками, и его светлые глаза до того потемнели, что радужка почти слилась со зрачком. Я съежился, ожидая какого-то взрыва, но папа очень спокойно спросил: – Учитывая, что вы его выписываете, могу я забрать его сам? – К сожалению, только ваш супруг, – сдержанно ответила Дина Юрьевна. Лев кивнул. – Ладно. Тогда всего доброго. Он резко встал с кресла, собираясь покинуть кабинет, но психолог его окликнула. – Лев! Папа обернулся. Дина Юрьевна тоже поднялась и, направляясь к своему столу, торопливо заговорила: – Я работаю только с детьми и родителями, но могу дать вам контакты специалистов на случай, если вы все-таки решите заняться личной терапией. – Она вытащила несколько визиток из ящика стола и одну из них протянула Льву. – Если вы захотите пойти на семейную терапию с супругом, я могу поискать человека, который работает с гей-парами. Лев долго смотрел сначала на визитку в ее руках, потом на саму Дину Юрьевну. А потом сказал: – Мне это не нужно. Я понимаю, какой я, и понимаю, почему я такой. Мне не нужно копаться в причинах. Дина Юрьевна медленно опустила руку с визиткой. Искренне произнесла: – Очень жаль. Лев посмотрел на меня. – Пойдем. Я быстро поднялся и, неловко обойдя Дину Юрьевну, негромко сказал ей: – До свидания. Она кивнула в ответ и тут же отвернулась к окну, словно хотела спрятать лицо. * * * Мне нравилось болтать с Диной Юрьевной, но все остальное в наркодиспансере наводило тоску, так что я не очень расстроился, что меня выгнали. Когда я пришел в комнату собирать вещи, Амир от зависти сначала побледнел, а потом покраснел: он ведь чего только ни пытался сделать, лишь бы выбраться оттуда, но его ни в какую не выписывали. Уходя, я даже спросил у Дины Юрьевны, почему она с Амиром так долго возится, а она ответила: – Ему необходимо находиться здесь. Для него это вопрос жизни и смерти. Короче, она сразу знала, что мне не нужно было там находиться, только вид делала, что считает меня наркоманом. Я на нее так посмотрел, мол, все с вами ясно, и она смутилась, что я ее раскусил. Сказала: – У тебя хорошие родители, они умеют слушать и готовы меняться. У большинства здесь этого нет. – Не очень-то Лев вас слушал, – скептически заметил я. – Тебе так кажется. Я пожал плечами и, закинув рюкзак с вещами на плечи, еще раз сказал: – До свидания. Мы подождем в холле. – Выписка у заведующего. – Окей. В холле я сел рядом со Львом – на широкую клеенчатую скамейку. Она стояла прямо напротив гардероба, и я видел наше отражение в большом зеркале, как кинокадр: пустое больничное пространство, облезлая скамейка на фоне грязно-зеленых стен и мы – сидим, даже не глядя друг на друга. Это могла быть афиша фильма про сложные отношения отца и сына, но это была реальность. Я заметил, как Лев без перерыва трясет ногой, и шутливо ткнул его в колено. – Не нервничай, – с напускной строгостью сказал я. Он перестал ею трясти, но, когда я убрал палец, нога снова запрыгала. – Это тебя так Дина Юрьевна выбесила? – уточнил я. Лев повернулся ко мне. – Ты согласен с тем, что она сказала? Я попытался увильнуть от ответа. – С чем? – Ну что мои полтора удара сломали тебе психику. – Их было не полтора. Лев прыснул. – Ты что, ведешь подсчет? – Да, – серьезно ответил я. – Когда мне было восемь, ты ударил меня так, что я отлетел к стене и разбил лицо до крови. Потом в тринадцать, когда… – О господи, какой ты злопамятный, – с едкой иронией в голосе перебил Лев. Я, скрестив руки на груди, отвернулся. Казалось, он вообще не хочет меня слушать. Папа легонько коснулся своим коленом моего, привлекая внимание. – Ладно, извини. Прозвучало так, словно он одолжение делает, и я не отреагировал. Тогда он перегнулся через сиденье, чтобы заглянуть мне в глаза, и повторил уже без всякого ехидства: – Я серьезно, прости меня. В одну секунду к горлу подступило что-то тяжелое, я испугался, что меня сейчас опять вырвет, но это оказалась не тошнота, а слезы. Они хлынули из глаз совершенно неожиданно, будто кто-то щелкнул внутри моей головы переключателем – и вот, я реву взахлеб.