Ужасно тупая ситуация Следующим утром, сразу после завтрака, Дина Юрьевна вызвала меня в свой кабинет. Я шел к ней с торжествующей радостью, представляя, как она скажет, что терпеть мое безобразное поведение она не намерена и я отправляюсь домой. Я думал, это случится сразу после тренинга, но за весь вечер ко мне так никто и не подошел. Даже когда я не вышел к ужину, никто не стал настаивать, хотя я слышал, как медсестры шептались обо мне («А он что?» – «Сказали не трогать».). Амир, вернувшись в палату, попытался еще раз пойти на конфликт, назвав меня истеричкой, но, не получив никакой реакции, тут же сдулся. Теперь же он завистливым взглядом провожал меня до кабинета психолога, где должно было случиться мое освобождение. Я знал, что Амиру тоже хочется домой, но, похоже, что бы он ни делал, это чудесным образом никем не замечалось. Кабинет Дины Юрьевны оказался в три раза меньше, чем наши палаты, и действительно выглядел частью государственной больницы: выбеленные стены (маркие, если прикоснуться), на потолке желтые пятна, под ногами дырчатый линолеум. В небольшое квадратное помещение вмещались только письменный стол и два мягких кресла с журнальным столиком. Кресла стояли друг против друга, столик – между ними. На них она мне и указала, предлагая сесть. Я послушался. – Поговорим? – с улыбкой спросила она, располагаясь напротив. Я криво улыбнулся. – А есть тема для разговора? – Я бы хотела поговорить о том, что произошло вчера на тренинге. Стоило признать очевидное. – Я наорал на вас. – А почему? – Потому что в одном кругу с нами сидел насильник. – И какие чувства у тебя это вызвало? Я посмотрел на нее как на дуру. Удивительно, что у нее это никаких чувств не вызывает. Вздохнув, я терпеливо принялся объяснять: – Я представил, какая жизнь теперь будет у той девочки, с которой он это сделал. – Какая? – Ну… – Я замялся, удивившись, что она задает такие вопросы. – Не знаю… Наверное, у нее будет какая-нибудь психологическая травма. – Как она будет проявляться? – Вы же психолог, вам виднее. – А ты как думаешь? Раз уж ты сам об этом заговорил. Я опешил от того, как она все обставила: позвала меня в кабинет, начала задавать дурацкие вопросы, а теперь оказалось, что это я сам о чем-то там заговорил. Я поморщился. – Почему мы обсуждаем психологические травмы какой-то девочки? Дина Юрьевна пожала плечами как ни в чем не бывало. – Я не знаю. Как думаешь – почему? Я начал злиться. – Блин, вы так зеркалите вопросы, что создается ощущение, будто весь этот разговор начал я, а не вы. – А разве его начала я? – Это вы начали про того типа со мной разговаривать. – Нет, я спросила, почему ты накричал на меня, но про насилие и девочку заговорил ты. – Вы издеваетесь? – Нет, – сказала она с таким видом, как будто издевается. Я начал срываться на крик: – Просто отправьте меня домой и прекратите выносить мозг со своими насильниками, девочкой и прочей хренью! – Что ты сейчас чувствуешь? – внезапно спросила она. От злости я на секунду перестал понимать, где я и что происходит, сплошное туннельное зрение: вижу только лицо психолога и ее рот, который, беззвучно открываясь, произносит вопросы, но голос не совпадает с шевелением губ, как в плохо дублированном фильме. Ее вопрос вернул меня к реальности, зрение прояснилось, я почувствовал кресло под своим телом, мокрые (мокрые?) подлокотники под ладонями. Судорожно заелозив по ним пальцами, я промямлил: – Не знаю. И, только сказав это, почувствовал, что плачу, что мое лицо тоже стало мокрым, а еще, наверное, раскрасневшимся и злым, но хорошо, что в кабинете не было зеркал. Дина Юрьевна пододвинула ко мне подставку с салфетками, но я не притронулся к ним, потому что реветь в тряпочку при этой женщине было бы уж совсем унизительно. Так что я по-брутальному вытер глаза рукавом, сделав вид, что вовсе не плакал. – Что тебя так расстроило в нашем разговоре? – негромко спросила Дина Юрьевна. – Что вы задаете тупые вопросы, – просипел я не своим голосом. – Тупые вопросы расстраивают тебя до слез? – Да, – буркнул я – и сам понял, как смешно звучу. Вздохнув, она заговорила совсем мягко: – Микита, я хочу тебе помочь, и я не хочу отправлять тебя домой, потому что это будет значить, что ты безнадежен, а это не так. Но чтобы помощь была эффективной, ты должен попробовать мне доверять. Здесь, в этом кабинете, ты можешь рассказать мне что угодно, и я не буду посвящать в это остальных ребят, не буду пересказывать врачам, не стану обсуждать с твоим отцом. Я здесь не для того, чтобы разбалтывать другим твои секреты. Я поднял на нее мокрые глаза. – А зачем вам мои секреты? – А тебе самому они зачем? – неожиданно спросила она. Я усмехнулся. Хороший вопрос. В книге «Жутко громко и запредельно близко», которую принес почитать Слава, главный герой описывал душевные страдания как «гири на сердце». Я вдруг задумался: секреты – это, наверное, тоже гири на сердце. Поерзав в кресле, я сказал: – У меня вчера в кругу спросили, как я начал курить, а я не ответил… – Так… – Дина Юрьевна тоже поерзала, садясь удобней. – Наверное, я могу ответить сейчас. Это случилось полгода назад, в день свадьбы моих родителей. (Я думал, тут она спросит, почему мои родители заключили брак только полгода назад, но вопроса не последовало, и, выдержав паузу, я продолжил.) За пару месяцев до этого мы переехали в Канаду, и все сразу пошло наперекосяк. Хотя и до этого было не очень, по крайней мере у меня. Панические атаки там всякие, желание умереть… Ну, вы, наверное, в курсе, вся такая подростковая хренотень, у меня она тоже была. Этот переезд настроения мне не прибавил, хотя все такие: «О‐о-о, Мики, мы не понимаем, почему ты не хочешь уезжать в лучшую страну на планете из этой дыры…» – Кто «все»? – уточнила Дина Юрьевна. – Ну, родители, одноклассники, Ярик этот… Она кивнула. – Понятно. Продолжай. Я не хотел уезжать, потому что… Блин, я каждый день шел на уроки, и у меня были панические атаки. У меня были панические атаки в автобусе, в метро, в школе, дома, во сне, перед сном, после сна – всегда. Я думал: как бы протянуть еще один день и не вздернуться нахрен из этой жизни. А они мне такие: «Мы уезжаем в Канаду». Так а мне какая разница, где я буду просыпаться с мыслью, как бы сегодня не вздернуться, – дома или в Канаде? Дома хотя бы все привычное, понятное, я уже к тому времени научился не вздергиваться дома, а в Канаде – все заново.