– Да-да, – перебил Майло. Ему явно не хотелось слышать это еще раз. – Короче, я не должен был обижаться. Ты был честен. Я заспорил: – Нет, я правда сказал не то… – Я понимаю, что тебе сложно испытывать чувства, – снова перебил он. – И я понимаю, что ты сам этому не рад. Я должен был поддержать тебя, а не отвергать. Меня тронуло, как он решил взять вину за тот конфликт на себя, хотя внутренне у меня не получалось согласиться с его словами. Я открыл было рот, чтобы возразить, но он опять заговорил вперед меня: – Я еще хотел кое-что предложить. Сказав это, он выжидательно посмотрел, словно я должен был что-то спросить. – Что? – подыграл я. – Обещай не ржать. Я всерьез. – Обещаю. – Если ты не разберешься со своими чувствами к людям, а я не встречу любимую девушку, давай лет через двадцать заключим брак, усыновим детей и будем так жить, но без гейства? Я искренне постарался не рассмеяться, и у меня бы получилось, если бы за моей спиной Слава не прыснул от смеха. Мы оглянулись на него, и он извинительно махнул рукой. – Простите, просто я никогда не слышал ничего более гетеросексуального, – пояснил он. После этих слов у меня не получилось сдержаться – я расхохотался прямо Майло в лицо. – Я понимаю, как это звучит… – заговорил он оправдывающимся тоном. Настала моя очередь перебивать. Отсмеявшись, я сказал: – Я согласен. – О, я рад! – тут же оживился он. – Но в Канаду для этого возвращаться не хочу. – Я могу переехать в Россию. – В России нельзя заключить такой брак. – Так это сейчас нельзя. А через двадцать лет будет можно. Я с сомнением покосился на Майло. – Я бы не был так уверен. – А я уверен. Быть ублюдками уже давно не в моде. – У нас в России своеобразная мода. – Но у любой моды бывают законодатели. – Майло подмигнул мне. На парковку подъехало такси, привлекая наше внимание протяжным гудком. Ваня, закрыв уши, опять заплакал, а мы с Майло торопливо начали прощаться. Он крепко обнял меня за плечи, велел писать каждый день, пригрозил прилетать в Россию на каникулах. Я вспомнил опасения родителей насчет закрытия границ, но озвучивать их не стал. Обняв Майло в ответ, пообещал, что буду писать и не потеряюсь. Мы со Славой под монотонный гундящий звук, издаваемый Ваниным ртом, загрузили вещи в багажник. Папа, усаживая брата на заднее сиденье, устало заметил: – Ваня, по-моему, сигнал был не такой ужасный, как ты пытаешься показать. – Откуда тебе знать, какой он был! – обиженно возражал тот. – Но теперь же никто не сигналит, не шумит. Чего ты плачешь? – Я хочу колу-у-у-у, – с новой силой завыл Ваня. Я, замявшись возле открытой двери, спросил: – Может, мне сбегать в магазин? – Не надо, – вздохнул Слава, обходя машину, чтобы сесть на место рядом с водителем. – Поговори с ним о чем-нибудь. Когда я сел рядом с Ваней, он уже не так сильно плакал, но зло зыркал на меня мокрыми глазами. Подумав, какие у нас могут быть общие темы для разговора, я спросил: – Ты помнишь, как я читал тебе текст про Шмуля, пока ты был в больнице? – Про кого? – поморщился Ваня. – Про Шмуля. – Идиотское имя, – ответил он и отвернулся от меня к окну. Вздохнув, я тоже отвернулся, глянув в окно возле себя: Майло, стоя на бордюре, провожал машину взглядом. Я смотрел на него, пока мы не выехали с придомовой территории и его маленькая фигурка не скрылась среди высоток. Я очень консервативен в том, что касается самолетов: считаю, это противоестественно для человека – летать. Мое тело обыкновенного подростка не было создано для поднятий на десятикилометровую высоту, чтобы под огромным давлением разгоняться до скорости тысячи километров в час. В такие моменты мои вестибулярный аппарат, мозг, желудок и нервная система вступают в какой-то неведомый сговор: приступы тошноты и головокружений лишь ненадолго уступают приступам панических атак, и это мучение продолжается весь полет, сколько бы часов он ни длился. Льва всегда это бесило. Он говорил, что я выдумываю проблемы, накручивая самого себя до такого состояния. Если меня что-то и отвлекало в самолете, так это его лекции на тему «Прекрати истерить, с тобой не происходит ничего страшного». Короче, если бы я полетел один, уверен, мне бы довелось стать первым в истории пассажиром, который умудрился выйти из самолета на ходу. Присутствие Славы и Вани значительно облегчало ситуацию, но я все равно расстраивался, что некому будет читать мне лекции – Слава к моим страхам относился гораздо гуманней, но в этом был и минус: негативные эмоции лучше всего перебиваются другими негативными эмоциями большей силы – например, если сидеть и злиться на Льва за то, что он дурацкий, неэмпатичный и ничего не понимающий отец, полет пройдет легче. Но я зря переживал: Слава тоже смог обеспечить меня зарядом обиды и раздражения – хватило на оба полета с учетом пересадки. Мы сдали багаж и, пройдя пограничный контроль, оказались перед рамками металлодетекторов, где дружелюбная работница аэропорта попросила нас опустить ручную кладь на ленту рентген-сканера. До той минуты я, как дурак, ни о чем не беспокоился, потому что просто забыл: пока мы ехали в такси, я думал, что смогу покурить где-нибудь в туалете, но там везде были предупреждения No smoking и висели датчики дыма. Я решил, что где-то все-таки должно быть место для курения, и уже был готов отправиться на его поиски, но следом за мной в туалет зашел Ваня и опять начал ныть: на этот раз из-за того, что не дотягивается до писсуара, но хочет писать не в кабинке, а в писсуар «как нормальный взрослый человек». Тогда я сказал ему: «Ну, значит, ссы в штаны», и после этого он закатил настоящую истерику, как трехлетка в отделе игрушек. Тут еще пришла уборщица – такая милая невысокая женщина средних лет с косынкой на голове – и давай смотреть, как я уговариваю Ваню пописать, а он упирается. Я подумал: «Ну хорошо, что она русский не понимает, хоть не так стыдно». А она вдруг выдает, тоже на русском: «Я могу подставку под ноги принести». Я удивился, сказал: «Давайте». И меня так обескуражила эта ситуация, что я вообще забыл про травку в рюкзаке. Мне стало до странности неприятно, что она работает уборщицей, и еще обидно, как за свою маму, хотя я ничего о ней не знал. Вот о чем я вспоминал в пункте досмотра, стоя перед лентой с вещами. Молодая девушка-досмотрщица не сводила с меня глаз, недобро улыбаясь (или мне так показалось). Возможности вытащить травку, кинуть ее на пол и пнуть от себя, типа так и было, не предоставлялось. Надеясь на чудо, я аккуратно опустил рюкзак на ленту, и он уехал, скрылся за темными шторками. Когда я перехватил его с другой стороны, постарался тут же смыться, но девушка мягко попросила: – Сэр, откройте рюкзак, пожалуйста. Меня впервые называли «сэром». Прикидываясь дурачком, я открыл только верхний, самый большой отдел. – Боковые карманы тоже, пожалуйста. Я заметил, как Слава и Ваня, уже пройдя досмотр, встали чуть в стороне, по левую руку от меня. Стараясь унять дрожь в пальцах, я открыл замки на всех карманах. Девушка заглянула в них по очереди и, конечно, вытащила пакетик с характерными грязно-зелеными шариками – ни с чем не перепутаешь. Я понял, что это конец. Сейчас она скажет в рацию: «Охрана, сюда», или: «Вызовите полицию», или: «У нас тут пятнадцатилетний дилер-наркобарон». Но раньше, чем девушка успела что-либо сказать, в наше молчание вклинился Слава: – Это мое. Я удивленно посмотрел на него. Но девушка и бровью не повела, только сообщила Славе: – У вас международный перелет, сэр. Провоз марихуаны допускается только на внутренних рейсах. Мне придется это изъять. – Конечно, – кивнул Слава. – Извините, я не знал. Девушка положила пакет с травой в тот же контейнер, куда изымали бутылки с водой и пилочки для ногтей. Пожелав счастливого пути, она указала нам на зал ожидания. Выдохнув, я закрыл карманы рюкзака и пошел вслед за Славой, радуясь, что никто не вызвал полицию. Когда мы переступили порог зала ожидания, папа с плохо скрываемым раздражением сказал: – Даже не знаю, гений ты или идиот. Во-первых, как? Во-вторых, зачем? Я молчал, нервно кусая губы. Было бы унизительно признаваться, что я использовал Ваню, тем более брат стоял рядом и наблюдал эту неприятную сцену. – Ну? – поторопил меня Слава с ответом. – Давай просто сойдемся на том, что я идиот, – попросил я, устало опускаясь в мягкое кресло. Слава и Ваня сели по бокам от меня, и я почувствовал себя зажатым. – Майло тебе помог? – с разочарованием в голосе спросил папа.